Дело в том, что затинные пищали на Руси, ввиду их чрезмерной старинности и соответственно малоэффективности, как таковые в воинском деле уже практически не применяются аж со времён Иоанна Грозного. А всё потому, что в пушкарском деле прогрессивного семнадцатого столетия, в связи с бурным развитием военной науки, древние затинные пищали оказались просто-напросто ненужными, так как и бьют они неточно, и заряжаются долго, да и пуляют не дальше доброго аглицкого мушкета. То есть толку от них мало, а хлопот, начиная с их немалого веса, более чем предостаточно.

Потому и стараются настоящие пушкари держаться от них подальше, используя в качестве малокалиберной артиллерии современные дальнобойные фальконеты, которые по быстроте заряжания, весу и точности стрельбы куда как превосходят старинные затинные пищали.

Но поскольку живем мы в России, доверительно разъясняли Дарташову бузотёры, то на деле затинных пищалей вроде бы и нет, а на бумаге они по чьему недосмотру, а может и наоборот, тайному умыслу – до сих пор есть. До сих пор в Московском пушкарском приказе состоит соответствующий «затинных пищалей разряд». И всё там, как положено: и начальство важное, чином не ниже путного боярина, и дьяки с подьячими, и даже «наставления по пищальному пулянию в государеваго супротивника из-за тына», кои исправно рассылаются из столицы по всем крепостям и весям. А самое главное, и деньги из казны, пусть и ополовиненные, но всё же из Москвы приходят. Причем приходят только туда, где местное начальство, перейдя в области малой артиллерии с затинных пищалей, допустим, на фальконеты, благоразумно об этом промолчало…

Князь-воевода Людовецкий в щекотливом «затинном» вопросе в своё время сумел проявить завидное благоразумие. И теперь из Москвы, наряду с прочими, исправно приходят средства и на содержание двух десятков затинных пищалей и, соответственно, сотни обслуживающих их пищальников. А поскольку пищалей-то в крепости всего одна, да и та еще со времён Русской Смуты попаданием ядра поврежденная, то деньги за девять отсутствующих артиллерийских единиц князь-воевода с чистым сердцем забирает себе…

При этом в сотню затинных пищальников, которой командует сын боярский Дезаркин, воевода людей записывает только выборочно и строго по своему усмотрению. Например, часть своих холопов… Дабы числясь на государевой службе, они тоже царское жалование получали, да и в воеводскую казну его потихоньку отдавали, а он уж им из тех средств от щедрот своих иногда на водку выдаст. А то и вовсе, от великодушия своего княжеского, глядишь, когда и высечь за провинность прикажет с послаблением…

Кроме воеводских холопов в сотне затинных пищальников обреталось с пару десятков и действительно нужных для государевой службе людей. Вот именно к их числу, по высочайшему воеводскому повелению, и был причислен Ермолайка. Тем самым он, несмотря на отсутствие свободных вакансий в казачьих сотнях, обрёл возможность официально числиться в «царёвых служилых людишках» и, что весьма немаловажно, получать за это приличествующее жалование. А служить на деле ему всё равно придётся под командой батькой Тревиня, в казачьей сотне вместе с тремя бузотерами. Только что кроме василькового казачьего чекменя с шароварами, ему от русской казны будет выдан серый пушкарский кафтан с полосатыми портами, какие приличному казаку и одеть-то зазорно будет.

Впрочем, поскольку носить их всё равно необязательно, то Дарташов вполне может оставаться в чём есть, а полученную справу лучше всего сразу же отнести в торговую лавку к во-о-н тому жидовину (к нему все носят), а Дезаркину, ежели вдруг спросит, сказать, что потерял.

Он поверит…

На том и порешили…

В то время как бравые бузотеры за счет проданной Ермолайкой казенной справы весело отмечали княжеское вознаграждение и Дарташовское назначение на службу, на другом конце Воронежа делалось то, что во все времена называлось политикой. И даже, не греша против истины, вполне можно сказать, что с приставкой «гео».

В расположенной напротив казачьей слободы бастильке (названной так по имени основателя слободы купца Бастильева), в мрачных покоях серого камня, отстроенных по соседству с узилищем и погостом, обретался тот, кого князь-воевода величал «Модеской». Тот, одного лишь упоминая которого так испугался тиун Менговского острога, и тот, по имени которого стрельцов называли «ришельцами».

Полным же именем обитателя «бастильки» величали – Модест Зорпионович Ришельский-Гнидович, и был он ни много ни мало, а цельным думным дьяком, то есть обладал чином, сопоставимым с рангом, как минимум современного федерального министра, или, на худой конец, депутата Государственной Думы.

Столь высокий чин оказался в южнорусском граде Воронеже, надо сказать, деятелями государственного масштаба особо не избалованного, лет пять назад по направлению кравчего самого государя всея Руси. Прибыв к Воронежскому князю-воеводе, Модест Зорпионович с поклоном вручил ему подписанную кравчием грамоту, в которой после многочисленных поклонов и пожеланий «многия лета» говорилось, что, дескать, податель сей грамоты, «раб Божий и холол государев Модеска», направляется в Воронеж «в помощь князюшке воеводе в различных государевых делишках».

Поскольку «князюшко» Людовецкий, поставленный царём в Воронежские края воеводить, рассматривал свое воеводство скорее как удельную вотчину, данную ему в кормление за своё знатнейшее происхождение, то в дела, так или иначе непосредственно с процессом «кормления» не связанные, он особо не вникал, предпочитая перепоручать их своим помощникам. Кроме того, был наш Ферапонт-свет Пафнутьевич большим жизнелюбом. Так что бесконечные пиры, бани с девками, потехи с медведями, охота, а потом опять пиры и неизбежные утренние дилеммы типа: «Чем, рассолом или покрепче?» почти что полностью поглощали все его время и силы, практически не оставляя ничего на решение важных государственных дел.

Так что приезду помощника князь-воевода был по большому счету рад. И особенно он обрадовался, когда узнал, что хоть и чину Ришельский-Гнидович был аж цельный думный дьяк, то роду-племени был совсем даже не княжеского, а значит, никакой опасности для его воеводской должности представлять никак не мог. После чего князь Ферапошка с превеликим удовольствием свалил на Модеску все свои государственные заботы, полностью посвятив себя проблемам улучшения процесса кормления и различным утехам…

И вот не прошло и полгода после приезда столичного управителя, как все дела в воеводстве потихоньку оказались в цепких руках думного дьяка. Ни одно мало-мальски стоящее назначение, будь то назначение на должность кабацкого целовальника или, например, тиуна, никакое строительство – ни нового терема, ни новых крепостных ворот, ни даже сторожевой вышки, ничто в пределах воеводства не проводилось без его участия. Дошло до того, что князь Людовецкий поручил ему от своего имени вести всю Московскую переписку, оставив за собой лишь раз в неделю, не читая, подписывать все принесенные ему бумаги и ставить на них свою княжескую печать.

И, вот диво, дела воеводства пошли… не в пример лучше. Даже Москва была теперь довольна, поскольку стараниями расторопного дьяка налоги в государеву казну заметно увеличились. Довольным был и князь-воевода, так как его личное «кормление» благодаря усердию столь умного помощника тоже стало значительно сытнее.

Так что воцарилась усердием Ришельского-Гнидовича на вверенной его заботам земле прямо-таки тишь, гладь да божья благодать. И всё бы оно так и было бы, если бы не тайные замыслы честолюбивого и коварного дьяка…

Дело в том, что имел наш Модеска своей ближайшей целью выслужиться у Москвы и выхлопотать у царя всея Руси для себя чин уже не думного, а, бери выше, ПРИКАЗНОГО ДЬЯКА. Для этого ему требовалось, прежде всего, убедить Боярскую думу о необходимости ввиду особых обстоятельств, открытия в Воронеже полномасштабного Донского приказа.

Приказа, созданного по образу и подобию Казанского, уже давно и успешно заправлявшего на Волге делами татарвы, башкирцев и прочей черемисы. Кроме увеличения чина, в связи с созданием Донского приказа, его начальник получал бы также воистину необъятную власть над всем краем и имел бы возможности к расширению его территории, вплоть до границ Оттоманской империи. Причём последнее Ришельский-Гнидович всенепременно намеревался сделать, давно и пристально присматриваясь к граничащему с воеводством Дикому полю, на котором находились земли донских казаков, а также ногайских и прочих татар. Естественно, что ни те, ни другие ничего о далеко идущих планах думного дьяка не знали, и входить в лоно Русского государства отнюдь не стремились, имея, не лишенные справедливости основания полагать, что ничего хорошего их там не ждет…