А именно сейчас таковая минута и была, поскольку перед воеводой, смиренно склонив чубатые головы в папахах (отстояла-таки свое исконное право казачня не ломать шапки перед начальством), стояли трое хорошо известных ему городовых казака и примкнувший к ним новенький, с типичной рожей низовой черкасни. Сбоку бузотёров стоял медвежьеподобный казачий голова Тревинь, пряча лукавые глаза на суровом, покрытом многочисленными шрамами лице. Позади князя покорно ждала высочайших повелеваний многочисленная дворовая челядь, а на его коленях лежала составленная Карамисом отписка, которую он только что, с трудом фокусируя расплывающееся зрение, соблагоизволил самолично прочесть.

Содержимое отписки князю понравилось. Понравилось настолько, что заметно улучшило его, с утра откровенно мрачноватое, после вчерашнего пира настроение. Прочитав отписку и заметно повеселев, князь наконец-то сделал решительный выбор по мучающему его с утра извечному вопросу, суть которого сводилась к простой дилемме: «Чем – рассолом или покрепче?». Причем разрешилась эта дилемма в пользу последнего, поскольку законная причина, нуждающаяся в том, чтобы быть согласно русскому обычаю наибыстрейшим образом отмеченной, сейчас лежала у него на коленях…

– Медовухи… – не оборачиваясь бросил он и, не глядя, отставил руку в сторону шустро подбежавшего виночерпия. Виночерпий, видимо, хорошо изучивший как княжеские вкусы, так и его потенциальные утренние возжелания, с поклоном вставил в изнеженную княжескую ладонь дорогой хрустальный кубок в изящной золотой оправе. После чего сноровисто наполнил его из серебряной сулеи душистой медовухой, изготовленной по излюбленному князем рецепту. Секрет рецепта был прост. В сулею, вмещающую в себя не менее штофа чистейшей медовухи, хитроумной челядью для утреннего княжеского благорасположения тайком добавлялась добрая чарка водки. Таким немудреным образом в медовухе и вкус не портился, и в то же время незаметно появлялась столь потребная по утрам для воеводского организма алкогольная крепость…

Опорожнив кубок одним духом, с удовольствием крякнув и утерев мокрые усы полой шубы, князь отставил руку с пустым кубком в сторону, и внимательно всматриваясь в лица бузотёров красноватыми, но, тем не менее по-государственному проницательными глазами глубокомысленно изрёк:

– Ишшо…

Только и ожидавший того виночерпий одним прыжком подскочил к князю и профессионально, не пролив на пол ни капли, вторично наполнил слегка подрагивающий в княжеской руке кубок.

Повторно выпив, сытно икнув и утершись, князь-воевода опять отставил в сторону руку с кубком, и небрежно ткнув толстым пальцем в сторону бузотёров, промолвил:

– Таперича им, а то от них рассолом на версту разит…

Легкими тенями по горнице промелькнули вышколенные челядинцы, и в ту же секунду, в руках бузотеров, как по волшебству, оказалось по чарке, до краёв наполненной желтоватым душистым напитком.

– Ну, за здоровье князя-воеводы Ферапонта-свет Пафнутьеича, подняв чарку левой рукой, а правой сняв папаху, произнес батька Тревинь и степенно выпил. Стоящие рядом бузотёры, также провозгласив здравицу князю, дружно последовали его примеру.

– А таперича за здравие государя и самодержца всея Руси Михайло Фёдоровича, – уже отвердевшим голосом, с прорезавшимися державными нотками промолвил князь и вальяжным жестом в очередной раз отставил руку с кубком в сторону виночерпия…

Бузотёры вслед за ним тоже повторили верноподданнический тост и степенно возлияли. На том официальная часть аудиенции была закончена, и дальнейшее общение уже протекало «в неформальной обстановке», начавшейся с того, что князь-воевода вдруг, как ребенок, которому неожиданно подарили желанную игрушку, залился счастливым смехом.

– …Нет, ну я разумею, двоих, ну троих, ну, на худой конец четверых… а тут цельных девять, да ещё и при оружии… ха-ха-ха… – не стал сдерживать распиравшее его веселье князь-воевода, утреннее самочувствие которого благодаря медовухе заметно улучшилось. – Да ещё и не единого убиенного али увечного, а токмо побитые… – ха-ха-ха…

Вволю отсмеявшись, князь Людовецкий продолжил, удовлетворенно потирая ладони:

– Да-а-а… ну и утерли мы нос Модеске, а то он надысь бахвалился, что евонные стрельцы иноземную… ну, энту… как бишь её…? – и князь вопросительно повернул голову в сторону челяди.

– Стратегму, князь-воевода, – подсказал кравчий.

– Во, во… – энту самую стратегму под начальством какого-то ляха изучают, а потому, дескать, их таперича с ихней стратегмой и победить немочно. А вы их… ха-ха-ха… нагайкой по хребтине да свистулькой в гузно… А усё потому, – тут князь-воевода назидательно поднял указательный палец верх, – что супротив нашенского рассейского ратного искусства никакая заморская стратегма не устоит. Вот!

– Знамо дело, княже, не устоит… – согласно закивали головами челядинцы. Их примеру дипломатично последовал и поднаторевший в искусстве царедворства батька Тревинь, а вслед за ним и бузотёры.

– Но, мотрите мне! – неожиданно твердым, повелительным голосом произнес воевода и угрожающе погрозил пальцем, виновато застывшим со склоненными главами казакам. – Чтобы засим усё… хватя… слышите? А не то… – и с этими словами князь, сжав пухлую руку в кулак, властно пристукнул им по подлокотнику кресла. – Дабы более никаких мне драк! А то ж указ-то «о воспрещении» я как ни крути, а всё же подписывал…

– Свет-воевода, князюшко, надёжа ты наша, – обратился к воеводе батька Тревинь. – Оне ж более не будут, оне ужо раскаялись.

– Чтой-то я на их довольных ликах благочестивого раскаянья не отмечаю, особливо у вон того, с личиной низовой черкасни… Кто таков будешь? Ответству!

При этих словах Дарташов сделал шаг вперёд, и, приложив правую руку к сердцу, с достоинством поклонился.

– Да то Ермолайка – сын мово ясаула и старинного односума Дартан-Калтыка… – представил Дарташова батька Тревинь. – Эйто он того самого Жусимурзина нагайкой уделал… да и батька евойный, как я зараз припоминаю, в нагаечном деле тоже большой мастак был…

– Молодец вьюноша, прям добрый молодец, ничего не скажешь. Намо такие зело надобны. Ты, кстати, в какую сотню его записал?

– Да нема у меня покуда в сотнях свободных местов. Сам, князь-воевода, чай о том ведаешь, мы ж намедни слободских казаков с Украины, что от ляхов в Русию бежали, к себе ж на службу приняли. А войны нынче мы ни с кем не ведём и даже со стрельцами дерёмся не до убиения… Вот и нету зараз свободных местов…

– Да, то правда твоя… – протянул князь-воевода, задумчиво глядя на Ермолайку. – А ты вот, что-тут лицо князя озарилось внезапной догадкой – запиши покамест своего Дарта… тыка… тьфу… ну как там его?

– Ермолайку Дарташова, князюшко… – подсказал батька Тревинь.

– Во-во. Дозволяю приписать сего Ермолайку к разряду затинных пищальников Дезаркина. Пущай покамест там при царевом жаловании обретается, а службу чтоб при сём справлял у тебя в казаках. Да мотри у меня, служи справно… а то вдругорядь не помилую… – грозно потряс пальцем князь-воевода. – Да ещё вот что… жалую от своей милости твоим бузотерам десять… нет… девять рублёв. Елико стрельцов было, толико и денег будет дадено, по рублю за одного… – державно рассудил князь-воевода, проявив экономическую мудрость.

– Казначей выдать им прям сейчас, из тех… ну сам знаешь из каких… из вчерашнего посула, что купчина рязанский дал. Ну, засим усё… притомился я чтой-то нынче… – и, зевнув во весь рот, князь воевода легким взмахом руки дал понять, что высочайшая аудиенция окончена.

Подхватившие воеводу под руки отроки осторожно помогли ему подняться с кресла и, поддерживая сзади шубу, бережно сопроводили в опочивальню, где, приняв еще пару кубков медовухи, воевода решил немного вздремнуть перед предстоящим сегодня важным государственным делом. Пиром, задаваемым воеводским двором по случаю приезда в Воронеж хана малого улуса большой ногайской орды Бехингера…

А наш Ермолайка, чрезвычайно расстроенный тем обстоятельством, что его – природного донского казака, так и не сподобились записать в казачью городовую сотню, а приписали в какие-то там «затинные пищальники», уже мысленно махнул на будущую государеву службу рукой. И потому от охватившей его досады, пригласил своих новых друзей во вчерашний трактир, имея явное намерение спустить там всё княжеское вознаграждение. По дороге бузотёры доходчиво объяснили ему, что же представляют из себя «затинные пищальники» Дезаркина.