Изрядно запыхавшись, мы добираемся до нужного этажа. Напарник звонит в дверь, я перенимаю у него ящик, роняю окурок на половик и придавливаю его ногой. Мы здесь, значит теперь нам можно все, что угодно. Мне.

– Наконец-то! – возвещает женщина лет сорока. – Слава богу, это вы! Я думала, что «скорая» никогда не приедет!

А как же. Выглядит она лет на сорок пять минимум, поэтому я и говорю, что лет сорока. Полная, правда, у нее большая и крепкая грудь, но в глаза также бросается двойной подбородок и затекшие ноги, хотя лицо приятное. На первый взгляд. Не смогла похудеть после родов, скорее всего. Муж ушел, бросил с ребенком или детьми к той, которая сделала аборт или хотя бы смогла сбросить лишние полтора десятка кило. Делаю в голове предположение, что приехали мы к ее матери. Лет через десять будем ездить и к ней по схожим вызовам. Это если она не угробит себя быстрее. Я вхожу внутрь, следом мой напарник.

– Пожалуйста, идите за мной. Можете не разуваться. Сюда.

Я молча следую за ней. Говорить о том, что мы вообще никогда не разуваемся на вызовах, я не стал. Ничего не спрашиваю. Как правило, в таких случаях ничего не стоит спрашивать. Они сами обо всем расскажут и о том, что необходимо знать и, конечно, о том, что абсолютно не имеет никакого отношения к делу. О втором куда детальнее, естественно.

– По-моему, у меня сердечный приступ! – говорит, задыхаясь, пожилая женщина на кровати.

Она лежит и стонет, вся мокрая от пота. То, что когда-то было человеком, а сейчас просто масса, полная болей и страданий, большую часть которых она придумала себе сама. Ей явно хотелось бы, чтобы ей было сейчас куда хуже, чем есть на самом деле. Я смотрю на Диму, он, кажется, понимает, что я имею в виду. Если я вообще что-то имею в виду.

– Будьте добры, стул, – говорю я той, что нас впустила, ставлю на пол и открываю ящик.

О стуле они всегда забывают. Все. Удобство врача вторично. Меряю давление, зная заранее, какой укол придется сейчас сделать. Речь в голове уже заготовлена. Она состоит сплошь из штампов и заученных фраз. Я скажу ей то, что она боится и одновременно хочет услышать.

– Сердце вот-вот выпрыгнет! – говорит женщина, закатывая глаза и издавая протяжный стон. – Думаю, это конец!

Она говорит как раз в тот момент, когда я пытаюсь услышать стук. Так и не замеряв точно давление, я снимаю стетоскоп.

– На погоду как, реагируете?

– Да, у нее постоянно такое. Второй раз за неделю, – кивает та, что осталась в дверях.

Я смотрю на часы. Четыре часа как среда. Второй раз за неделю, значит. Хорошо, что в прошлый раз выпало не на мою смену.

– Нет, причем тут погода вообще?! У меня сердечный приступ! – злится в ответ женщина на кровати. – Я умираю!

Сколько прыти и сил вдруг ради того, чтобы доказать всем неизбежность нафантазированного.

– Хорошо, – киваю в ответ.

Щупаю пульс, чтобы не казалось, что мне совсем плевать. Надо что-то делать. Они все одинаковые и всем нужно только одно – внимание.

– Мама, ну что вы говорите такое, ей Богу! – всплескивает руками женщина, которая нас впустила.

Свекровь значит. Даю тогда ей лет пятнадцать, отмечаю я про себя. Мужик пока не окончательно свалил к новой крале.

– Был бы здесь мой сыночек…

– Но его нет, мама! И вы сами знаете, где он!

Ненавижу семейные драмы. Потому и нет у меня семьи. Правда, не только по этой причине. Но им просто необходимо выпустить пар на людях. Я киваю напарнику, он лезет в ящик.

– Сейчас мы сделаем вам кардиограмму, – говорит он, но никто его не слушает.

Даже я. Формальность. Все и так понятно. Но лучше формальности, чем еще один вызов.

Я расстегиваю блузку на пациентке. Смотрю на старую сморщенную отвисшую грудь в жутком штопанном лифчике, который уже больше напоминает ночнушку и уже не прячет бесчисленные складки из жирной кожи.

– Конечно, знаю! Он на работе! Без выходных работает, по ночам, чтобы ты могла купить себе новые туфельки, или шубку, или что ты еще придумаешь на этот раз?! А у него всего одна рубашка, которую я подарила ему пять лет назад!

– Постеснялись бы людей, мама. Можно тогда было бы за эти пять лет, еще хотя бы пару купить, если бы все было так, как вы говорите, – женщина, которая открывала дверь, отворачивается. – Он у этой шлюхи, и вы сами отлично все понимаете! Он был у нее вчера и пойдет к ней завтра. Ему нет до вас никакого дела. Как и до меня! Только одной мне на вас не плевать!

– Было бы, – бубню себе под нос я. – Бы было.

Напарник делает кардиограмму, а я думаю лишь о сигаретах в кармане и о том, как я не высыпаюсь весь этот год. А в прошлом году мне удалось хоть раз выспаться? Или с тех пор я только даю себе слово, что обязательно высплюсь? Мысли мои перебивает подступившая к горлу изжога.

– Она все это нарочно! Доводит меня, – женщина на кровати начинает плакать. – Хочет прибрать к рукам мою квартиру, когда я не выдержу! И сыночка моего, бедненького! А у меня пенсия мизерная! Как я ему могу покупать все время вещи?

Кажется, она уже забыла, что вот-вот должна умереть. Смех, да и только.

– Успокойтесь. Вам сейчас не стоит нервничать, – говорю отчужденно я с надеждой, что они обе наконец-то заткнутся.

Мы делаем кардиограмму, на которой, как я и знал заранее, ничего нет. Да и откуда там чему-то взяться? Я делаю укол в вену. Игла нехотя проникает сквозь кожу. К утру шприцы становятся все тяжелее, а иглы все тупее.

– Поспите.

Напарник собирает вещи и направляется к выходу. Я даю бумаги на подпись и тоже иду за ним. Последний вызов. В дверях я оборачиваюсь к женщине, той, которая нас впустила.

– Спасибо вам большое, – говорит она со слезами на глазах и бросается обнять меня, но я как бы случайно отстраняюсь.

Я собираюсь ей что-то сказать, пока и сам точно не знаю что (и прежде всего, зачем мне это?), но вижу на ее руке кольцо и, выдавив из себя лишь тень улыбки, спускаюсь вниз по лестнице.

– Лифт не работает! – кричит она мне вслед.

Мы садимся в карету скорой помощи, и на этом наша бессонная ночь подходит к концу. Где-то на горизонте должны были бы появиться титры с нашими именами, будь это голливудским кино «со вкусом». Так или иначе, люди со спокойными душами могут и дальше умирать уже без нашей помощи. Больше мы им мешать в этом не будем. Сегодня. Город тускнеет и становится бесцветным. Вместо бездонной темноты он обретает странные нелепые формы, отчего становится ясно, что он попросту пуст.

– Значит, ты не веришь в Бога?

– Я верю в конец смены.

В раздевалке я наконец-то остаюсь наедине со своими мыслями. Здесь я могу, наконец, ни о чем не думать. Все, чего мне хотелось всю смену – это поскорее прийти домой и свалиться без задних ног. Может, перед этим немного прошвырнуться по сети. И все. Я одеваюсь и выхожу, ни с кем не попрощавшись. Поступаю так не нарочно.

С черного хода всегда ветрено. Из-за расположения корпусов больницы здесь всегда ужасный сквозняк. Смотрю на небо. Оно уже светлеет. Зеваю и шагаю к остановке. Медленно, лениво, словно без цели. Своей машины у меня нет. Дойдя до ворот, встречаю Кристину. На полпути от больницы до остановки.

– О, привет! – сияет белоснежной улыбкой она, наткнувшись на мое неприветливое лицо.

Я скалю желтые от табака и кофе зубы в ответ.

Ей около тридцати. Стройная, приятный, не слишком яркий макияж, пухлые губки, часто надутые для пущего вида. Всегда на каблуках, что немаловажно, и оттого с отличной подтянутой попкой. Грудь второго размера. Напрягаю память, вспоминаю – да, все-таки второго.

Она медсестра в той же больнице, где работаю и я, как несложно догадаться. Когда-то у нас с ней складывались неоднозначные отношения. Все началось в прошлом году на каком-то корпоративе. Я немного перебрал, хотя не только я – в ту ночь все немного перебрали. Был, кажется, Новый Год или что-то в этом духе. В общем, проснулся я в ее квартире голым рядом с ней на кровати. После этого мы спали еще пять или шесть раз. И, кажется, ее это вполне устраивало. Поговаривали, что она тогда встречалась с врачом из хирургического отделения. Не чета докторишке из «скорой». Но мне было все равно на этот счет.