Когда знакомая задорная улыбка успела превратиться в оскал мертвеца? Когда погасло солнце? Почему мне протягивает руки скелет в роскошном облачении? Куда все подевались? Только зыбкие испуганные фигуры маячат за гранью пустоты, не смея приближаться, а голоса долетают, как сквозь воду. Испугавшись, я завизжала так, что у самой заложило уши. Хотела остановиться, развернуться, убежать… Но будто увязла в сером липком мареве, а взгляд жутких белесо горящих глаз на лице того, кто еще секунду назад был моим братом, властно притягивал. Звал. И я не могла остановиться, с ужасом понимая, что, если он до меня дотронется и не дай Стихии, поцелует… Мне не жить.
Дрожащую серь с гулким треском разорвал взмах оперенных крыльев. Горячие руки схватили меня в охапку, оттаскивая прочь, и только тут я поняла, насколько вокруг холодно. Я ничего не видела, кроме немыслимых мертвых глаз. Отчаянно сопротивлялась то притяжению твари, то рукам своего спасителя. И откуда столько силушки взялось у дитяти? Меня накрыли жесткие, пахнущие горечью и металлом перья. Все вокруг взбурлило от Силы, тварь яростно зашипела. Ифенху не остался в долгу, оскалился в ответ, и я всем телом ощутила его рык. Они боролись незримо, не двигаясь с места. Я могла только прижиматься крепче к широкой груди, дрожать и чуять те самые железные волны, что не давали твари взять меня прямо здесь и сейчас. Но вокруг все равно сжималось удушливое серое кольцо.
А потом ударил жар. И Свет. Пылающий белый метеор пролетел к нам откуда-то сзади, разрывая ледяной туман в клочья. Отец. Его бешеное рычание было в разы страшнее.
— Ваэрден! Бери ее и вон отсюда! Живо!..
Дальше я плохо помню. Мы неслись куда-то сквозь лес, мне было страшно, но я не смела даже пикнуть. Сердце стучало о ребра, когти судорожно впивались в одежду и кожу ифенху. Мне казалось, что за нами мчится чудовище. Я не могла оторваться от Волка даже тогда, когда мы остановились на какой-то моховой полянке. Едва поняла, что опасности нет — разревелась в три ручья. Он гладил меня по голове, шептал какую-то успокоительную чушь, а у самого дрожали руки. Меня колотило, как от удара разрядом молнии.
— Ну вот, — вздохнул Волк, чтобы хоть как-то отвлечь меня. — Моей одежде опять конец пришел, а у тебя платка нет.
Я шмыгнула носом и подняла на него заплаканные глаза.
— Почему конец?
— Надо же было крыльям куда-то расти. Я ж не думал — тебя спасать или перья распускать аккуратно. Опять твоей матушке работа…
Мы сидели на старом замшелом бревне, сквозь густую темную зелень пятнами пробивалось солнце. Слышался шум ветра в кронах да редкий стрекот лесных птиц. Пахло землей, сыростью, прелыми листьями, травяной горечью и водой. Я, все еще вздрагивая от пережитого ужаса, с интересом разглядывала длинные маховые перья. Их края были остры настолько, что при неосторожном касании можно было порезаться, а сами они на ощупь больше напоминали металл.
— А у папы такие же бывают, — глубокомысленно изрекла я. — Только совсем серебряные и холодные…
Тут же в памяти промелькнули черные паруса братовых крыльев, и я, содрогнувшись, снова вцепилась пальцами в порванную куртку ифенху.
— Твой брат служит Смерти, — угадал мои мысли Волк. — Ты зачем к нему полезла, когда он еще не отошел от боя? Смертоносцы в боевой ипостаси опасны. Ты бы со Смертью и обнялась, дуреха.
— Я же не знала, — я опять шмыгнула носом и уткнулась ифенху в плечо.
— Он тоже хорош, мог и головой подумать. А не чешуей на… спине.
Я наотрез отказалась идти домой. Не хотелось, чтобы задавали бесконечные вопросы о том, все ли в порядке и не болит ли у меня чего. Голод был утолен ягодой с ближайшего куста ярицы, жажда — водой из ручейка. Страх отступил, и я тараторила без умолку, выдавая другу все свои нехитрые детские переживания и таская по любимым местам. Волк стоически терпел мою болтливость с выражением снисходительного любопытства на лице. Сколько же выдержки требовалось ему, непривычному к детям убийце и полководцу, чтобы вести себя столь очаровательно день за днем?
Вернулись мы только к вечеру, причем я по дороге благополучно уснула и доехала до дома на его руках. Сквозь сон до меня доносились голоса, обрывки разговоров, хмурое шипение ифенху на брата и даже на отца.
— При всем моем уважении, Кхайнериар-эрхе, но не мог бы твой сын думать, прежде чем являться в дом, не отпустив боевой одержимости?
— Ишь ты, — голос отца чуть насмешлив, самую малость. — По сердцу, видать, дите-то мое пришлось. Да и она только о тебе и трещит.
Мой ифенху отчего-то споткнулся при этих словах. Я только крепче обхватила его за шею, не спеша просыпаться.
— Много ли ребенку для счастья надо. Я ведь не навсегда здесь. Подрастет — забудет. Да и не в этом сейчас дело, а в его самообладании! Что я, нежити не видел и не знаю, как они себя ведут?
Отец отчего-то хмыкнул. И ткнул меня когтем.
— Слезай с Волка и пошли отмываться и ужинать, горе мое. А то ишь, уши развесила. Спит она, видите ли…
Пришлось подчиниться. Я нехотя отпустила Волкову шею и сползла наземь, поплелась за отцом. Ни о каком веселье, разумеется, не было и речи, весь дом стоял какой-то тихий и пришибленный. Я сидела за большим столом на кухне и уже почти расправилась с кашей, когда ко мне подошел Рей.
— Рыська, — негромко позвал он. — Рысенька…
Я вздрогнула и подняла на брата глаза, невольно отодвигаясь подальше. Таким несчастным я его еще ни разу в жизни не видела. Он ссутулился, невзирая на тяжелые крылья, всегда державшие его спину прямой, уши понуро опустились, а взгляд потускневших глаз был таким тоскливым, что хоть на стену лезь. Огромный, выше многих на голову даэйр, сам годившийся мне в отцы, готов был чуть ли не на колени пасть. И страх мой моментально улетучился, сменившись прежней детской нежностью. Я слышала, что ему самому больно. И эта боль меня огорчала.
— Я не хотел тебя напугать, честное слово!
— А ну-ка, вон отсюда пошел.
Я вжалась в скамью, на которой сидела. Мне очень захотелось научиться становиться невидимой, как брат Меф. Волк, злой, как стая загрызней, беззвучно возник за моей спиной и почти сомкнул вокруг меня медленно и аккуратно проступившие вьяве крылья. Ой, что сейчас будет… Я всей шкурой чувствовала, как они готовы сцепиться друг с другом, как их взгляды скрещиваются и лязгают не хуже мечей.
— Ты что, Темный, совсем страх потерял? — поинтересовался брат еще спокойным тоном.
— Сам-то больно Светлый? — прошипел в ответ ифенху. — Отойди от ребенка, от тебя Смертью несет, как от нежити.
«Не надо!», хотела пискнуть я. Да кто бы меня слушал.
— Ты мой Свет не трожь, — глухо бросил Рей. — Какой ни есть, а весь мой.
— Я-то не трону, если ты от ребенка отойдешь, — хрипловатый голос Волка наполнился явной угрозой. — Думай, прежде чем делать, и желательно, головой, а не тем местом, на котором сидишь! А если бы я не успел ее от тебя оттащить?
Это становилось невыносимо. Я вцепилась пальцами в гладкое дерево скамьи так, что когти едва в нем не застряли, закусила клыками губу и отвернулась. Зачем ссорятся двое самых близких мне?..
— Я бы ее не тронул!
— Ты — может быть. А немертвый?
По столу грохнула сковорода.
— А ну-ка замолчали оба!
Мужчины отшатнулись друг от друга, как будто их огрели плетью. Мама встала между ними, уперев руки в боки и закрыв меня от обоих. Лицо у нее было жесткое, серые глаза метали молнии не хуже грозовых туч.
— Еще хоть слово скажете — и я вас обоих приложу по наглым мордам этой сковородкой! — пообещала она. — Не посмотрю ни на титулы, ни на возраст. Вон с моей кухни, оба! Живо!
Задиры поспешно ретировались, а я уткнулась в мамину юбку, обхватив ее колени руками, и чуть не заплакала.
— Мама, почему они ругаются? — я подняла на нее непонимающий растерянный взгляд.
— Тебе пора спать, дочка, — мать ухватила меня за руку и повела с освещенной кухни в темень спящего дома. — А они глупые, вот и цапаются на пустом месте.
