— Пойдем-ка, милая.

Куда еще пойдем, зачем? Не желаю никуда идти, оставьте меня в покое! Я попыталась отмахнуться, но Волк был намного сильнее и легко сгреб меня на руки, крепко прижав к себе. Я не стала противиться, зная, что бесполезно. Да и не хотелось мне ничего. Мы куда-то шли, поднимались по лестницам мимо охраны. Перед затуманенным взором промелькнуло строгое убранство третьего этажа, принадлежавшего лично Эль-Тару, но удивиться я вздумала лишь тогда, когда волна телекинеза толкнула тяжелые створки дверей с резным гербом, и мы оказались в волчьем логове. Ваэрден прошел через приемную и гостиную прямиком в спальню.

В огромной спальне царил полумрак, разбавленный светом пары желтых кристаллов. В высокое стрельчатое окно заглядывал голубой Акрей, Роккай светился скромным тоненьким серпом. Мебели почти не было, кроме пары кресел и низкой, заваленной подушками широкой кровати с балдаъином.

— А…

— Сегодня ты спишь здесь.

В другое время я бы задохнулась от наглости. В самом деле, что он себе позволяет, я воспитанная кхаэлья! Одно дело носиться по лесам в компании вояк и Бастаена или, скажем, уединиться в зарослях в День Середины Лета на Хэйве, когда сам Вещий велел. И совсем другое — когда сговорено о свадьбе, тем более, монаршей.

Но сейчас — пусть. Пусть делает, что хочет. Может, так я не сойду с ума.

Я очутилась на бледно-вишневом покрывале, под которым скрывался с десяток перин, не меньше. Мелькнула и пропала мысль о несчастных слугах, которым приходится ежедневно здесь мучиться. Волк вынул меня из платья аккуратно, как конфету из обертки, и заставил забраться под одеяло. Я слышала, как он раздевается, но безучастно ждала, закрыв глаза. Вот он прилег рядом, тяжелый и теплый, обнял всем телом. Я ткнулась носом ему в грудь и — да что ж такое! — опять разревелась. Слезы вопреки моей воле лились потоком, а он только вздыхал и старался утешить.

В ту ночь Ваэрден меня и когтем не тронул. Я до утра плавала в сером коконе его тепла и спокойствия без снов и боли. А утром мы отправились к Колоннам.

[1] Тоэ-сиэрре — младшая жена. В кхаэльском обществе принято многоженство. Мужчина имеет право назвать супругами стольких женщин, скольким может дать свою любовь и заботу. Но окончательное решение о принятии в «стаю» новой женщины принимает старшая супруга.

Вдох. Тяжелый удар сердца. Выдох. Еще удар. Плотный поддоспешник, броня и налатник сверху мешают дышать полной грудью, но без них сейчас нельзя и шагу ступить. Времена такие — чуть ли не под каждым кустом на нежить наткнуться можно. И мороз такой, что дыхание замерзает, едва слетая с губ. Я чую ее тошнотворный запах даже не нюхом, а всем собой. Чую, как Хэйва вместе со мной дрожит от ужаса и отвращения. Мое сердце медленно бьется, и вместе с ним бьется свет Колонн в сером низком небе. Тухнет, вспыхивает и снова затухает вместо того, чтобы гореть мощно и ровно, как было от Становления. Боль земли выворачивает мне кости. Терпи, милая, терпи. Скоро это должно закончиться. Надеюсь, лучшим образом.

Молодой белый грельв прыжками несся по снежной целине, оставив далеко позади отряд сопровождения. Я пригибался к самой холке зверя, стиснув когтями упряжные ремни на вздыбленном загривке. За спиной завывал, требуя крови, Ловец Душ. Встречный ветер бросал в лицо колючую снежную крупу. Шлем, даже самый удобный, больше мешает видеть, чем помогает, и мой болтался прицепленным к задней луке седла, колотя грельва по толстому меховому боку. Главное удержаться на спине, влиться в его движения — тогда не свалишься. В командах голосом эти звери не нуждаются, они прекрасно слышат мысли наездника и отзываются на них куда охотнее, чем на поводья и пинки. Я и Эльсин были ветром, спешащим навстречу родной крови. Остальное тонуло в этой самой важной надобности.

«Стой, мать твою!»

Ментальный рывок чуть не сбросил меня в снег, грельв остановился и взрыкнул, щелкнув саблезубой пастью. Он был недоволен тем, что его бег так бесцеремонно прервали. Я тоже. Следуя мысли, Эльсин развернулся и встал, как вкопанный.

— Ты что себе позволяешь? — воззрился я на Димхольда. — Какого демона чуть меня с седла не свалил?

— А ты прешь, как щиторог на случку! — гаркнул князь Райегар, натягивая поводья своей зверюги. — Что прикажешь мне делать, коли на тебя кинется кто-нибудь?!

Кто-нибудь. Конечно. Очень деликатно высказался… Говорил бы уж сразу в лоб, как есть. Нечего церемонии разводить.

Это была целиком и полностью моя ошибка. Длящаяся с тех самых пор, как единение со Смертью получил двенадцатилетний мальчишка. А я вместо того, чтобы тщательно проследить за неокрепшим разумом, приглушил его связь с духом и успокоился. Думал, обойдется, повзрослеет — станет крепче, справится.

Не обошлось.

Начнем с того, что Рейнан отнюдь не должен был стать Светлым. В мальчике с раннего детства кипела злость, и его переход во Тьму был лишь вопросом времени. Едва поняв, чем это может грозить, я изо всех сил старался не допустить окончательного озлобления.

Во вселенной все относительно. В повседневной, обыденной жизни не существует абсолютного добра и абсолютного зла, нет четкой границы между белым и черным. Так бывает только в поучительных притчах для детей, на которых они учатся отличать одно от другого. На самом же деле часто все переворачивается с ног на голову: Свет становится острым и безжалостным, как боевой нож, Тьма — мягкой и исцеляющей, как вода святого источника. Отделить одно от другого значит разорвать вечное вращение мироздания. Начала сами по себе никогда не спорят меж собой, этим занимаются только разумные, бесконечно развязывая одни и те же войны во имя Веры, Идеалов, Справедливости или чего-нибудь еще в том же роде. У кого-то, вроде Волка или динтарского Хранителя Времени магистра Малефора, цвет Силы это всего лишь следствие зрелых взглядов на жизнь и принадлежности к одному из полюсов Оси. Но если бы во Тьму скатился мой Рей — пиши пропало. Мы получили бы как раз чистое незамутненное зло.

Рей — бастард, полукровка даэйра и человека. Чешуйчатые иногда принимают человеческий облик, чтобы погулять и развлечься среди двуногих. Однажды так «развлекся» и Реев плотский папаша — давно сгинувший неизвестно куда сантекский блядун. С женщиной, скажем так, не слишком приличного поведения. Они встретились единственный раз, и плод этой ночи мать оставила себе, скорее, как забавную игрушку нежели как сына. Мальчик рос в дешевом портовом борделе, среди приходящих мужчин и разврата, мало что видя в жизни кроме «утонченных утех». Судьба его ждала, прямо скажу, незавидная. Заморской комнатной собачке и то жилось бы лучше. Он не единожды сбегал из дому, но его возвращали, учили уму-разуму ремнем или палкой «приобщали к делу» — то есть, подкладывали клиентам и обучали…

В очередной раз этот умник попросту случайно убил слишком борзого клиента, случайно войдя в частичный оборот. Догадался прихватить с собой нож и ткнуть им преследователя, отправленного по его душу. Бил, разумеется, куда попало и не насмерть, так что получил сдачи увесистым кулаком по ребрам. И сделаться бы парню через десяток-другой ударов мертвым, не занеси нелегкая на эту улицу Димхольда, в ту пору кузнеца-оружейника при рыцарском Ордене. Кузнецы, как известно, народ тяжелый, хотя и спокойный, и уж если руку на кого поднимут — берегись. За мальчишку Дим рассвирепел и уложил головореза на месте, так что только кровушка по грязной мостовой растеклась. Подоспевшая стража связываться с матерящимся крепче ларийских пиратов великаном не стала, молча отволокла труп в канаву. А кузнец поднял на руки беспамятного бастарда и отправился к себе домой.

Так Рейнан стал подмастерьем кузнеца. Отлежался, зарастил сломанные ребра и встал к мехам. Юный полукровка был молчалив, неласков, обидчив и до того задерган, что любое неосторожно сказанное слово могло обернуться срывом. На его счастье Димхольд дин Райегар тоже не любил болтать зря. За весь день они могли перекинуться парой фраз, а могли и вовсе промолчать с рассвета до заката. Кузнец в душу парню не лез, чешуей на спине и руках не попрекал, правильной мужской работой загружал так, что под вечер Рей валился с ног. Думать о том, что творится на душе было попросту некогда.