Он снял пистолет с предохранителя и вспомнил, что полковник Бартлет, который предпочитал по меньшей мере Black Label, а уж тем более Gold или Blue, не преминул бы сейчас поиздеваться над ним: «У вас простенькие вкусы, коллега». Джонсон в таких случаях отшучивался: «Это базовый продукт, полковник. А его трудно испортить». Бартлет однажды все же объяснил ему на практике, почему Red Label пьют только плебеи. Он пригласил его к себе и выставил Blue Label по 500 долларов за бутылку. Накапал граммов по пятьдесят – никакого льда при этом, упаси Бог! – и начал свою лекцию: «Blue Label, Джонсон, – это смесь 16 редких сортов. Некоторым из них 50 лет, некоторые из них давно уже перестали производиться. В состав этого виски, – вспоминал Джонсон его пояснения, – входит Auchterool 1923 года – продукт исчезнувшей вискокурни из Равнины. Средний возраст спиртов 25 лет. Из десяти тысяч бочек на Blue Label идет в среднем одна. Виски в каждой бочке неповторим. Чтобы не пропустить уникальность и не сдерживать себя формальным возрастом, на бутылках Blue Label возраст не указывается совсем. Получается в чем-то коньячный подход к искусству купажа: старые сорта (50 лет) смешиваются с более молодыми. Основа купажа – Royal Lochnagar из Высокогорья, который придает сочный цветочно-фруктовый вкус, а Caol Ila с Айлей – дымно-торфяные и морские тона»…

«Пижон вы, полковник, – подумал про себя Джонсон, прихлебывая „свой“ виски. Лед уже поглотил его резкий привкус, и напиток стал мягким, а опьянение – медленным. – Вашим Blue Label только зубы чистить…»

Раздался звонок его мобильника, и послышался голос Бартлета, который обнаружился, как черт в коробочке, едва лишь он о нем вспомнил.

– Вы прибыли на место, коллега, но что-то не звоните. Нет никаких неожиданностей, я надеюсь? Лед был запасен в холодильнике, а ваш любимый Johnny Walker Red Label, я полагаю, вы уже попробовали? Отдохните часок и приступайте. До связи.

– Спасибо, коллега. До связи, – ответил Джонсон, сообразив, что это автогид автоматически «настучал» Бартлету о том, что он прибыл в пункт назначения.

Рубакин привык доверять своей интуиции. За неделю до отъезда в Париж, где ему предстояло вновь встретиться с шейхом Арефом и подписать договор о поставках оружия на 1994–1996 годы, у него появилось смутное ощущение тревоги. Виной тому, скорее всего, был дурацкий сон – ему привиделась Эйфелева башня, на вершине которой стоял шейх Ареф в белых одеждах и орал ему «Давай сюда, генерал!». Рубакин направился было к лифту, чтобы подняться на третий уровень башни к Арефу, но служитель у входа попросил его предъявить паспорт. Полистав его, он сказал ему почему-то по-немецки: «Verbotten! Nicht visa!». Рубакин стал объяснять, что виза дается ему годовая, шенгенская, по которой можно въезжать во все страны Евросоюза, но служитель, как заводной, повторял одно и то же: «Verbotten! Nicht visa! Verbotten! Nicht visa!».

Едва добравшись с забитой пробками Рублевки до своего офиса в «РУСАМКО», генерал вызвал к себе Кокошина. Он поручил ему вылететь первым же самолетом в Париж вместе с бывшим капитаном второго ранга Игорем Ходкиным. Им непосредственно было поручено провести операцию «Игла», начав с проверки на месте, как идет подготовка к отправке первой партии русского «Стингера». Рубакин доверял Моховому, но все же не мог не учитывать, что Угольщик – штатный сотрудник СВР, с которой у «РУСАМКО» то и дело возникали серьезные неприятности. Уже не раз по требованию СВР Рубакину приходилось отказываться от наивыгоднейших контрактов, потому что в Ясенево их квалифицировали как «противоречащие национальным интересам России». До поры Рубакина устраивало, что Моховой возобновил свои отношения с российской внешней разведкой, так как для него это была прекрасная ширма. Но исключить, что от него идет утечка информации в Ясенево о контрактах «РУСАМКО», уже не мог. В последнее время его преследовали неудачи. Недавний арест его людей в США в ходе пробной операции по поставке одной-единственной «Иглы» не был, как он теперь уже точно знал, случайным. Американцы взяли их по наводке СВР. Повторение такого сценария во Франции могло стоить ему головы – он понимал, что у Арефа слишком длинные руки, и его достанут везде.

После разговора с Рубакиным Кокошин проинструктировал Ходкина, отправил секретаршу в «Аэрофлот» за билетами (он был патриотом отечественной авиакомпании, потому что там кормили и поили куда лучше, чем в «Air France», где даже не было достойного первого класса, только «бизнес»), а сам поехал на встречу со своими «витязями».

Штаб-квартира «Русских витязей» в Отрадном располагалась в огромном ангаре на складской территории, обнесенной двухметровым бетонным забором, поверх которого пустили колючую проволоку. Два пояса охраны и несколько КПП надежно перекрывали вход посторонним. Попасть туда можно было только по специальным пластиковым пропускам, а на машине – только по списку охраны и после проверки у двух шлагбаумов. Чтобы войти в ангар к «витязям», нужен был именной пропуск с фотографией и вмонтированным в нее электронным чипом. После этого следовали проверка на оружие и фейс-контроль.

Пройдя всю охрану – исключений здесь не делали ни для кого, – Кокошин добрался до ангара. У входа его встречал Алексей Голубенко. За круглую, опухшую от постоянного пьянства усатую морду и вороватые глазки навыкате его прозвали в ангаре «Котом Базилио». Когда-то он служил участковым в Одессе, потом перебрался в Киев, закончил какую-то ментовскую политшколу и довольно быстро сделал себе карьеру в местном ГАИ. Его подчиненные знали, что Кит (так по-украински звучала его кличка «Кот») каждую пятницу объезжает с инспекцией районные отделения ГАИ и собирает дань. Районные начальники покорно ему платили. У Кита был широкий набор воздействия – мог обвинить в «украинском национализме» либо в «политической безграмотности» и, на худой конец, в плохой организации политучебы. А материальное благополучие каждого районного начальника прямо зависело от того, поставит он ему свой политзачет или нет. Кит брал и деньгами, и борзыми щенками, и построил на эти поборы весьма приличный по советским стандартам домик под Одессой, где по-прежнему жила вся его многочисленная семья, а также дачу в Берковцах, практически в самом Киеве, куда он таскал на свои «субботники» проституток с Крещатика. Даже ко всему привыкшие киевские менты Кита сторонились, чтобы уж совсем не замараться. После развала Союза жовто-блакитные в МВД Украины припомнили ему лекции об украинском национализме и легко поймали на взятках, после чего ему предложили подать в отставку и забыть навсегда про ментовскую службу. Помыкавшись немного, Голубенко принялся приторговывать оружием, благо тогда уже в Незалежной было его предостаточно. Так пересеклись его пути с Кокошиным, и тот сделал его представителем «РУСАМКО» в Киеве. Конечно, Кокошин знал ему цену, так как тут же «пробил» его по своим каналам и ему выдали про Кита всю подноготную. Но Кит умел услужить. Он быстро понял, что Кокошин такой голубой, что даже синий, и каждый раз, когда шеф приезжал в командировку в Киев, приводил ему хрупких транссексуалов с площади Льва Толстого. Пару раз после таких развлечений Кокошина на его даче в Берковцах Киту приходилось прятать трупы. Но он умел это делать чисто, и Янычар его по-настоящему оценил. На великом «Поле Чудес» постсоветской России, где деньги делали из воздуха, такие выродки, как Голубенко, начисто лишенные морали и совести, были незаменимы.

До поры Кит, хотя и брал не по чину, планку держал, и в «РУСАМКО» его терпели. Но кому-то на Украине он все-таки наступил на хвост. Ему прислали «черную метку» – сожгли дотла дачу. Потом подожгли машину, и он едва успел из нее выскочить. Третьего раза он ждать не стал и подался в Москву, где Кокошин и укрыл его от активно искавших Кита соотечественников в своем ангаре. Кит работал теперь коммерческим директором и одновременно – по своему прежнему профилю: ведал всей пропагандой и печатной продукцией «витязей» и имел чин «стольника».