Литмир - Электронная Библиотека
A
A

XCV

– Что же шляпу, Сара?! – напомнил я ей, когда она, сбросив мантилью, снова опустилась на стул. Она слегка нахмурилась, как бы колебалась, а потом быстро встала и, подойдя к простеночному зеркалу, начала снимать шляпу.

Но тут случилось маленькое, по-видимому совершенно пустое, обстоятельство. Вуаль шляпки зацепилась за какой-то крючок или булавку. Я бросился помогать отцеплять.

От всего ее молодого, красивого тела веяло каким-то одуряющим ароматом. Белые, ослепительные плечи сквозили сквозь ажурную, черную, тюлевую косынку. Я обнял ее, повернул и страстно впился губами в ее сухие горячие губы. Она почти не ответила на мой поцелуй!

– Сара! – прошептал я. – Так ты не любишь меня?

Она молчала, зажмурив глаза и сжав губы. Только грудь ее тяжело колыхалась под ажурной косынкой…

Она ушла на рассвете. Ночь промелькнула как тяжелый, страстный сон.

Когда затих стук захлопнутой ею двери и несколько минут прошло в полной, беззвучной тишине, я немного успокоился, утих, встал, надел халат, зажег свечу и сел к тому самому окну, перед которым сидел прежде, мечтая о чистом семейном счастье.

Что-то тяжелое, гнетущее и злобное бушевало внутри. Это было полное недовольство собой. «Что за дрянное существо – человек?! – думал я. – Это какое-то животное, которое не может удержаться, даже перед таким чистым существом, как эта милая Лена!»

И мне невольно вспомнилась ее гримаска и презрительное выражение: «Балаганная актриса. Жидовка!.. Фи!..»

– О, прости мне родная, сестра моя… чистая моя!.. – И я припал головой на подоконник и тихо заплакал.

Это были освежающие, врачующие слезы раскаяния.

XCVI

Степан вернулся, оправил мне постель, тихонько пробрался за перегородку и захрапел. Я продолжал сидеть у окна. Спать мне не хотелось. Я вспоминал мое первое сближение с Сарой, первый трепет страсти, вспоминал ее любовника, победу, болезнь и разочарование.

– Однако надо пересчитать деньги, что она принесла, – вспомнил я и, достав пачку из комода, снова уселся у окна.

Оказалось, что тысячи она недодала, а впоследствии обнаружилось, что более тысячи было положено фальшивыми бумажками.

Таким образом, моя недолгая связь с еврейской балериной стоила мне около Что же?! Могла стоить и гораздо дороже. Но какая низость, какой обман! Со стороны молодой, талантливой, образованной девушки! Торговать собой, надувать!.. Фи!.. Но может быть, ее загубила среда, кагал!.. И мне вспомнилось жидовское собрание, за которое я чуть-чуть не поплатился жизнью…

– Жизнью! – невольно вскочил я. – Да через три-четыре часа я дерусь, и… может быть!..

Сердце сжалось. Я посмотрел на часы. Было около половины пятого.

– Что же! Спать? – И я не снимая халата повалился на постель.

Но заснуть я не мог, хотя и старался зевать из всех сил. Мне вспоминались смерть матери, осмотр мельницы, моя болезнь и жизнь в деревне, таинственный сон и призрак матери. И опять поднялось и заговорило во мне злобное чувство. Мне казалось, что это чувство священно, что тень матери требует, чтобы я отомстил за ее смерть… И Бархаев… ненавистный, злобный… О! С каким бы удовольствием я вонзил бы ему пулю прямо в сердце, именно в то место в груди, где сияла страшная рана у моей бедной мамы. В том, что он был убийца моей матери, я нимало не сомневался.

По временам я вспоминал, что мне надо заснуть, и я старался это сделать. Отвертывался к стене, накрывал голову халатом, но все было тщетно: воспоминания и мечты не давали спать. Наконец я решительно встал.

Первые лучи солнца заиграли на верхушках деревьев, на крышах, на колокольнях. Воробьи чирикали как сумасшедшие… Я сел опять подле окна и почти тотчас же раздались звонок и сильный стук в двери.

Вошел Порхунов с ящиком под мышкой.

– А! Уже встал?! – сказал он. – Дело!.. – И он пристально посмотрел на меня.

– Ба! Да что ты такой?!

– А что?

– Бледный, под глазами сине… Ты здоров?.. Надо было выспаться хорошенько, встать бодрым, крепким. Чтобы рука не дрожала.

– Не бойся! У меня не дрогнет…

XCVII

Через полчаса мы выехали в дорожной коляске Порхунова. Ямщик в красной рубахе, лихач, тройка в наборной сбруе… и мы живо долетели до Кузьминькиной рощи. Утро было восхитительное. Везде пробивалась молодая ярко-зеленая травка. Так свежо, легко дышалось чистым воздухом… а тут внутри что-то смутно, тяжело. Не то злоба, не то недовольство жизнью. Ну да все равно, только бы скорее!..

Мы приехали первые. Но противники скакали за нами следом, с колокольчиками, в небольшой каретке, четверней.

Мы оставили экипажи на опушке леса, а сами пошли вглубь, на небольшую прогалинку. Груздилкин подошел и поздоровался с нами. С князем был маленький уланский полковой доктор Гринг.

Груздилкин с Порхуновым отошли от меня и начали мерить шаги. Отмерив, Груздилкин воткнул саблю в землю на барьере, а Порхунов – палку, и, открыв ящик с пистолетами, вынул один пистолет и начал заряжать. Груздилкин подошел к нему, взял другой пистолет и тоже начал заряжать. Тогда я в первый раз взглянул на Бархаева. Он был худ, желт. На голове его была черная повязка. Он сосредоточенно, злобно сжав губы, смотрел на меня.

– Господа! – сказал Порхунов. – Оружие готово. Но прежде чем прибегнуть к нему, я обращаюсь к вам с предложением помириться…

– Мы не ссорились, – перебил его резко и сухо Бархаев. – Но если господин Олинский согласится при всех признаться, что он поступил как мальчишка, которому многое можно простить по его молодости…

– Довольно! – закричал я и почувствовал, как вся кровь бросилась мне в голову. – Порхунов! Дай мне пистолет, скорее! – И я протянул руку.

– По местам, господа! – закричал Груздилкин. – Стрелять на ходу!

Бархаев взял пистолет, помахал им и размял ноги, как будто сбирался пустить шаром в кегли. Потом, не поднимая пистолета, он медленно начал подходить ко мне.

Я тоже пошел к нему. «В голову или в сердце?» – подумал я.

В это время Бархаев, пройдя два-три шага, вдруг с размаху, остановился и вскинул пистолет… В то же мгновение я выстрелил.

ХСVIII

Когда разнесся дым, то я увидел, что Бархаев что-то бормотал и отчаянно махал правой рукой, из которой кровь бежала тоненькой струйкой. Доктор и Груздилкин тщетно старались овладеть этой рукой. Наконец это им удалось, и доктор быстро начал ее перевязывать.

– Дуэль продолжается! – прокричал Груздилкин. – Извольте встать к барьеру!

Порхунов подбежал ко мне.

– Ты встань боком, боком – вот так… а пистолетом… – Но я тихонько оттолкнул его.

– Не надо – сказал я… – Все равно, убьет так убьет.

Порхунов с удивлением посмотрел на меня и отошел в сторону.

Бархаев взял пистолет в левую руку, а правую, перевязанную, крепко прижал к груди. Он как-то странно сморщил все лицо, закусил нижнюю губу и сосредоточенно, злобно щурясь и мигая, смотря прямо на меня, подошел к самому барьеру. Пять шагов разделяло нас.

Он быстро поднял пистолет и начал целиться, но рука его сильно дрожала.

«Промахнется, каналья, не попадет!» – подумал я.

Но только что эта успокоительная мысль промелькнула у меня в голове, как выстрел громко хлопнул где-то у меня позади, как мне показалось, и в то же самое мгновение меня что-то обожгло в левую сторону груди.

– Он, кажется, попал! – хотел я закричать Порхунову, но в то же самое время что-то сильно толкнуло меня в спину, а Порхунов, Груздилкин и доктор все с страшным криком набросились на меня и начали качать и класть меня прямо в лодку, которая быстро, мерно качалась на шумных волнах…

Порой мне казалось, что я где-то лежу на постели и грудь мою пилят с страшной болью. И эта боль не прекращается. Она, как волна, то утихает, падает, то снова поднимается.

Порой мне казалась, что на груди у меня лежит Сара, холодная, злобная и громко стонет… Тише, тише – совсем перестала.

24
{"b":"679415","o":1}