– Спасибо, папа, – склонил голову Оксаков-младший. – но я вот тут насчёт яблок подумал – а вы не боитесь? У нас в Гродно поговаривали, что в Польше недавно одну ясновельможную пани за подобные развлечения на голову укоротили, и на титул не посмотрели.

– Слышал я про то, – скрипуче буркнул старик. – Укоротили – и правильно сделали. Судя по всему, той пани голова была совсем без надобности. Это же надо было удумать – накормить такую кучу народа крысиной отравой! Ей Богу – ей надо было сразу после того ужина собираться и отправляться к палачу, – всё равно других вариантов уже не было.

Он немного посмеялся каркающим смехов.

– Не волнуйся сын, – сказал он, вдруг посерьёзнев. – я пользую верное средство. Вернее – не я, конечно. Всё делает княжий повар, замазанный в этом деле по самую маковку – так, что уже не соскочить. И я его о тебе предупредил. Так вот, яд, который мы пользуем, я получил от самого князя Трубецкого. Это фряжский яд, «долгая» версия яда «аква Тофана15», который стоит целое состояние…

– Я слышал о нём, – перебил отца сын. – У меня больше нет вопросов.

– В том-то и дело, – усмехнулся отец. – если бы ты съел то яблоко, с тобой ничего не случилось бы, ты бы даже не заболел. Но если принимать его ежедневно… Лекари уже головы сломали, гадая – чем же болен наш князь, грешат на тоску по умершей жене и уехавшим дочерям. Его не терзают боли, у него ясная голова, он хорошо спит и с аппетитом ест. И всё же жизнь словно утекает из могучего некогда тела последнего в роду Белёвских. А правду знают только четыре человека – князь Трубецкой, я, повар Ерошка и теперь вот ты немножко.

И старик засмеялся каркающим смехом.

– Я всё понял, не волнуйтесь, всё доведу до конца и даже больше. Два вопроса, батюшка. Где в Белёве можно нанять пару добрых сабель вместе с их владельцами, которым не надо рассказывать, как этим инструментом размахивать, рубить и тыкать?

– Корчма «Луна и грош» – не задавая вопросов, ответил отец. – Любой горожанин покажет. Лучшие наемники – там. Но будь острожен – народец там с гонором.

– Спасибо. Второй вопрос – сколько из белёвского князя жизнь ещё вытекать будет?

– Я думаю, с месяц, наверное, не меньше – если, конечно, дозу не увеличить. Но я бы не рекомендовал. Мы с ним как будто соревнуемся – кто с курносой раньше встретится. Не хочется выигрывать нечестно. – и тиун опять закаркал смехом.

– Месяц – это нормально. За месяц я успею съездить к князю Трубецкому.

– Зачем? – удивился отец.

– У меня появился план – как увеличить нашу долю в этом деле. Я завтра расскажу – план пока сырой, кое-какие детали ещё обдумать надо.

– Хорошо, давай завтра. Только с князем аккуратнее. У него, как и у тебя, недели три назад с головой что-то было. Глазами лупал, и ерунду всякую молол. Потом вроде оклемался, но злой ходит.

Проговорив это, отец откинулся на подушки.

– А теперь иди. Я устал. Завтра все расскажешь, я, может, чего и посоветую.

Но старый выжига сына надул и ничего не посоветовал. Зря он над курносой шутки шутил – у этой дамы, как известно, слух татарский, а обидчивость польская. Поэтому соревнование управляющий проиграл.

Той же ночью, под утро Антипу растолкали слуги, равнодушно сообщившие, что княжий тиун «кажись, кончается».

В здравом уме отца своего Антипа больше не видел. Когда он вошёл в отцовскую спальню, княжий тиун уже был в беспамятстве – лишь стонал да бормотал что-то невнятное. Священник домовой церкви хорошо поставленным басом читал отходную молитву, слуги шушукались: «Без исповеди, без покаяния отходит! Это его Бог наказал за слёзы наши!», и лишь княжий лекарь деловито собирал свои инструменты:

– Присоединяйтесь к отцу Гавриилу, юноша, – равнодушно посоветовал он подошедшему Антипе. – Молиться – самое разумное, что вы можете сейчас сделать. А я пойду досыпать, мои услуги здесь без надобности. Думаю, к рассвету ваш батюшка уже отойдёт, упокой, Господь, его душу!

Он деловито перекрестился и, буркнув: «Всего доброго!», кошкой шмыгнул в низкую дверь.

Так оно и случилось. Едва солнце позолотило маковки белёвской церкви, старший Оксаков выгнулся дугой и испустил дух.

Дни до похорон в суете и заботах пролетели незаметно. Денег в медведе оказалось весьма немало, причём каких монет там только не было! Антипа, даже не понимая – чьи это деньги, долго рассматривал слоновой кости флорины с лилиями и ликом Иоанна Крестителя, святого покровителя прекрасной Флоренции и блестящие луидоры с профилями Людовика XIII и Короля-Солнце. Но наспех прикинутая общая сумма не поражала воображение – по крайней мере, нашего амбициозного молодого человека. Как правильно заметил почивший папашка, это были подъёмные, капитал для первичного толчка, подаренная сыну возможность развернуться.

Юный Оксаков поймал себя на том, что испытывает очень странное чувство – ему вдруг стало даже жалко, что отец помер. Нет, он его совсем не любил – хотя бы потому, что из-за долгого отсутствия почти не знал – поэтому рыдать над хладным телом совсем не собирался. Он отдавал себе отчёт, что, будь отец жив, ему было бы проще – покойный был изрядным прохиндеем и знающим много тайн человеком, иметь которого в своей команде было бы весьма полезно. Но чувство, овладевшее Антипой, было вовсе не рациональным. Он не сокрушался об уходе полезного союзника. Он просто думал – вот как так? Жил человек, всю жизнь эти деньги копил, а потом взял – и всё мне оставил! За что? С какой такой радости? И тоже не сказать, чтобы любил безумно – в детстве он сына вообще не замечал, а потом они и не виделись вовсе. Зачем? Зачем меня из Гродно вызвал, тайну мне передал, хотя от успеха этого предприятия ему уже не холодно, не жарко будет? Что заставляет родителей так поступать? Что заставляет меня сейчас думать, что будь он живым – мне было бы лучше – там, внутри, хотя я бы в таком случае лишился денег?

И младший Оксаков вдруг понял, что в мире не осталось людей, к которым он бы мой прийти со своей бедой просто так – не на деловые переговоры. И ему даже захотелось поплакать.

Антипа тряхнул головой, изгоняя странные мысли. Скорее всего, дело было в том, что никто и никогда ничего не давал ему даром. Только отец.

Да уж, правду говорят, что даром на этом свете достаются только мама с папой.

Но это не точно.

И не всем.

Закопали бывшего тиуна как-то сухо и буднично, на кладбище никто, кроме симулирующего Антипы да пары выживших из ума бабок, не плакал. Зато на поминках все быстро и умело надрались и даже пару раз подрались.

А наутро Антипу позвали к князю, который уже неделю не вставал с постели, и на похоронах потому не присутствовал.

Князь юному Оксакову совсем не понравился. Глава клана Белёвых был волком, причём волком матёрым. И смотрел по-волчьи, взглядом давил, Оксаков даже оробел слегка. Смотрел князь, впрочем, не зло, даже с некоторой жалостью.

Говорил недолго и явно через силу – всё-таки выглядел князь неважно – но главное сказал. Дескать, он сирот никогда не обижал и сейчас начинать не планирует. Поэтому всё будет так, как они пару месяцев назад договорились с покойным управляющим – сын заступает на должность отца, и будет исполнять его обязанности до зимы.

Если всё будет нормально, и князя работа устроит, то после Введения во храм Пресвятой Богородицы16 Антипа Оксаков станет уже полноправным княжьим тиуном.

После этого князь поинтересовался, нет и у новоиспечённого сироты каких-нибудь личных просьб?

Тут-то Антипа и повалился князю в ноги, и попросил слёзно – перед тем, как он засядет за амбарные книги разбираться с хозяйством, отпустить его на пару недель выполнить обет. Пока, мол, отец кончался, дал он клятву Господу совершить паломничество к святой чудотворной иконе Божией Матери Чубковичской17. Причём от Стародуба до Чубковичей идти Антипа собирался босиком и с, как витиевато выразился будущий паломник, «вервием на вые18».