Лёня стоял на остановке, в толпе других студентов, которые даже не подозревали, что только что произошло в той аудитории. Они разговаривали о своих оценках, отношениях и, планах на вечер. Подъехал нужный троллейбус, Лёня вместе со всеми зашел в него, оплатил билет и пошёл в конец к окну. Ехать до квартиры минут двадцать. Он стоял уже не с чувством победы, а с тревогой внутри, с непониманием что ему делать дальше. Тревога переборола все остальные чувства, она вселилась в него и грызла изнутри, расползалась по всем закоулкам тела, его ноги и руки начинали дрожать.

Выйдя на своей остановке, он не сразу пошел в квартиру. Зашёл во двор и сел на одной из стареньких лавочек. Снег медленно покрывал его, руки замерзали и краснели, но он не засовывал их в карман, ноги – в уже мокрых от снега ботинках – тоже окоченели. Мысли разрывали его голову. Он не хотел, чтобы наставал завтрашний день, не хотел говорить с мамой, не хотел идти в дом (чтобы не видеть хозяина, который обязательно спросит, как прошел его день). Он просто хотел исчезнуть с этого мира. Испариться, чтобы все его забыли и не вспоминали больше никогда.

Следующий день начался для меня не очень хорошо, плохо было даже то, что он просто начался. Я сидел ел куриный суп, который наварил хозяин на нас двоих. Кстати, я не рассказал вам о нём. Звали его Давид, лет ему на данный момент около семидесяти, точно не помню. По происхождению был еврей, родился в Израиле, как попал к нам в город не знаю. Квартира эта досталась ему от сына пару лет назад, а сам сын умер. Он очень сильно начал увлекаться игровыми автоматами. Денег было у сына достаточно. Звали его то ли Авдей, то ли Авнер, пусть будет Авдей. Так вот, начал он играть в эти автоматы, сутками там пропадал и проигрывал все свои деньги, когда деньги закончились, начал брать в долг у знакомых и друзей, когда закончились друзья – начал брать деньги в кредит. Короче, утонул в чёрной яме долгов и кредитов. Друзья его особо не трогали, а коллекторы доставали каждый день, звонили и приходили в квартиру, а он продолжал играть. Вот в один день коллекторы позвонили его отцу – Давиду, то есть моему хозяину, и сказали, что сын не выходит на связь уже около трёх дней. Давид поехал к нему домой (у него были ключи), открыл двери, прошёл к нему в комнату и видит: сын повесился – висит, на бельевой верёвке, привязанной к люстре, стул перевёрнутый, окно открытое (ещё и лето было, мух налетело куча), труп уже немного пованивал. Перед смертью он завещание написал на отца – вот так Давид и получил эту квартиру. К слову, в этой комнате где сын его висел, теперь живу я.

Я ел куриный суп, в этот момент мне позвонила Фёдоровна и начала кричать из-за вчерашнего происшествия. Сообщила, что учитель, которого я ударил, лежит в больнице в реанимации. Оказывается, когда я толкнул его он упал и стукнулся виском о ножку парты. Теперь мне грозит тюремный срок до двух лет или исправительные работы. Я был не в восторге от такой информации. Единственное что получилось сказать: «Мне очень жаль» – и я быстро отключил телефон.

Скорее всего, мама уже тоже знала об этом и звонила мне, но телефон был отключён. Я пошёл в свою комнату, сел на диван и закурил. Мне стало настолько плохо, что я даже не мог смотреть – я курил с закрытыми глазами.

Что теперь будет? Мне противопоказана тюрьма, я с комнаты выходить боюсь, а там куча людей… Там сокамерники, с которыми нужно общаться… О чём, о чём я с ними буду говорить? А суд, что я буду говорить на суде? Я даже слова не смогу сказать в своё оправдание… Плюс там будет куча людей в зале, которые будут смотреть на меня, я не выдержу этого всего.

Лёня лёг на кровать в одежде, укрылся с головой и пролежал так до вечера. Когда под одеялом уже было тяжело дышать, он высунул голову, взял сигарету и опять закурил. Теперь он думал о варианте исправительных работ, а он страшно не любил физическую работу. Он представлял, как грузит какие-то ящики или колотит бетон, или работает на стройке; таскает арматуру и разные трубы.

Вроде не так и плохо всё получается: учитель поправится, я немного поработаю, конечно плохо, что меня отчислят, мама будет переживать, хотя, вернусь к ней, устроюсь на работу, кем угодно, хоть дворником, зато буду деньги в дом приносить, заживём себе спокойно с мамой. Напрасно я так переживать начал вначале – всё будет хорошо.

Я пошёл сделал себе чай, нашел какие-то старые печенья, которые купил дед Давид ещё недели полторы назад, и сел пить чай. Давида не было дома, наверное, пошел к своему другу на этаж ниже. У него в комнате был телевизор, когда он уходил я шел к нему в комнату, включал и смотрел разную ересь. В этот раз показывали новости про ДТП, в котором погибло четверо человек, показывали их лежащих, сначала, в реанимации (это подбило меня на мысли об учителе), потом показывали их в гробах… Я выключил и пошёл к себе в комнату, нужно было всё-таки включить телефон и поговорить с мамой.

Он включил телефон, было восемьдесят два пропущенных от мамы и двенадцать от Фёдоровны. Лёня собрался с духом и перезвонил сначала куратору:

– Алло, вы мне звонили?

– Звонила, Жуков, и не раз звонила.

Последовала пауза, после которой Фёдоровна заплакала и опять заговорила:

– Ах, Лёня, Лёня. Что же ты, Лёня, наделал. Ой что же ты наделал, как же так ты мог, ты ведь такой постоянно спокойный… Ну зачем же ты его ударил, – сквозь плачь сказала куратор.

У меня в голове начали всплывать разные варианты того, что же случилось. Я подумал о том, а не умер ли случайно тот учитель, и меня бросило в холодный пот, начало мутнеть в глазах и, еле-еле я спросил:

– Он умер?

Фёдоровна начала сильнее реветь – это означало «да». Я завершил звонок, положил телефон на стол и провалился сквозь землю.

Я убил человека. В моей голове рушился мир, я отказывался в это верить. Ещё давно я задавался себе вопросом: «Как это, отнять жизнь у другого человека? Что испытывают убийцы? Насколько сильно, меняется мир и твоя жизнь после этого?». Я думал, что не узнаю ответ на этот вопрос никогда… Но вот она – реальность. Ещё вчера утром я подумать не мог, что через несколько часов совершу убийство, даже самой мелкой, самой мимолётной мысли об этом у меня не возникало; даже не было мысли, что может возникнуть такая мысль. Убийство поселилось во мне, оно путало меня, оно заставляло меня сходить с ума, оно не давало мне дышать; я даже не мог плакать. Как будто копья летели в меня и пронзали мои легкие, мои руки, мои глаза; они застревали во мне и раны тут же гноились. Я лег на пол, брался за волосы, пытался их рвать, но ничего не получилось. Потом встал на колени и начал биться головой о пол, это продолжалось пару минут, пока лоб не разбился и не пошла кровь. Я вытирал лоб рукавом белой рубашки, она окрасилась в карминовый цвет. На мгновение я пришёл в себя и осмотрелся вокруг. Увидел ту же комнату, где я жил ещё не убийцей; где я спокойно когда-то спал и курил в одиночку, мечтая о чём-то; куда я приходил после колледжа ещё студентом. Теперь я не студент, теперь я не Лёня, теперь я не свободный человек, теперь я не восемнадцатилетний парень, теперь я – убийца, и эта комната теперь – комната убийцы. Никогда я не стану прежним, никогда не будет всё хорошо, никогда не наступит белая полоса в моей жизни. Убийство – вот что кардинально изменит вашу жизнь.

Я продолжаю дышать, смотреть, ходить, чувствовать, а кто-то этого уже лишён. И причём каким способом: я своими же руками – я, который ничего не стоит; я, который являюсь никем; какой-то проходной студент Лёня – отобрал жизнь у человека. Этот учитель даже не подозревал как он умрёт. Наверняка он утром спокойно позавтракал и отправился на работу. Он думал, что это будет обычный день, как и все остальные его дни. Даже когда я зашёл в аудиторию, он не знал – что зашла его смерть. И я сам не знал – что я и есть смерть этого учителя. Мы рисуем смерть как страшный скелет с косой, но нет же, это всё абсурд, смерть – это мы сами. И беда в том, что мы этого не понимаем. Если бы я знал, что этому учителю суждено умереть от моих рук, я бы ни на шаг к нему не подошел, я бы пропускал все его лекции, лишь бы он жил.