Фёдоровна оторвалась от писанины, когда я подошёл ближе, спустила очки ниже на нос, посмотрела на меня – как мне показалось – с презрением и сказала:

– Явился. Это ведь сколько наглости нужно: две недели не появляться в колледже, да ещё не брать от меня трубку! Это безобразие, – крикнула она, – ты что с себя возомнил? Ты думаешь можешь делать всё что захочешь? Хочешь, ходишь на занятия – хочешь, не ходишь? Ты будущий юрист! Хотя, о чём я вообще говорю, какой из тебя юрист, оболтус – это твой максимум. Я уже звонила твоей маме и расска…

Я перебил поток её возмущения, спокойной и уверенной фразой:

– Я болел. Мне было очень плохо, так плохо что я не в силах был разговаривать. Но я уже поправился и приехал, буду учиться дальше. Всё хорошо.

– Не держи меня за дуру, Леонид. Кого-кого, а меня ты за дуру, пожалуйста, не держи.

Почему она думала, что я могу держать за дураков всех, кого захочу, но только не её. Разве она какая-то особенная? И вообще, почему она ставила себя выше других? Она думала, что любой другой бы поверил в моё оправдание? Только она одна такая проницательная, сразу меня раскусила?

– Я не держу. Просто сказал, как есть и всё.

– Ты понимаешь сколько ты пропустил? Сейчас период зачётов, а у тебя ни один предмет не сдан! Как ты собираешься исправлять ситуацию? Я тебе помогать не буду, с меня хватит! Делай что хочешь, но всё должно быть сдано до конца месяца! Иначе тебя отчислят! От-чис-лят! Ты это понимаешь?

Она уже встала со стула и начала ходить туда-сюда передо мной. Размахивала руками, как будто случилась непоправимая беда. Брала в руки бумаги, показывала мне мои оценки, кидала их обратно на стол, брала опять, и так пару раз. Писала какие-то цифры на доске. Постоянно добавляла к каждой фразе что я оболтус. Открывала окно, закрывала окно. В конце концов взялась поливать вазоны и немного успокоилась.

Я сидел, молчал и не понимал: почему эту старую женщину так волнует моя судьба? Разве ей не должно быть всё равно на меня – как мне на неё? Разве мало других забот тебе? Сказала бы что меня могут отчислить и всё. Нет, нужно устроить целую эпопею, просто высосанную из пальца. Она волновалась за мою судьбу, больше чем я сам. Ведь мне было абсолютно всё равно: отчислят меня, или нет.

Мне стало очень жарко, ведь я сидел в пуховике, а топили в колледже очень хорошо. Футболка уже прилипла к спине, я поскорее хотел выбежать на улицу и покурить.

После, примерно, двух минут молчания Фёдоровна сказала:

– Можешь идти, но помни всё что я тебе сказала. Сдай все зачёты. Твоя мама не переживёт отчисления.

– Хорошо, – сказал я и вышел с кабинета.

Под кабинетом меня ждал Саша, он всё слышал. За ухом он держал сигарету, она немного запуталась в волосах, на голове у него постоянно было безобразие. Он уже был в полной готовности для перекура и беседы о моём разговоре с Фёдоровной.

– Ну, что там? – с интересом спросил Саша.

– Сам не знаю. Раздражает меня всё это. Грозила отчислением, но мне вообще без разницы. Я и так хочу забрать документы. Пошли лучше на свежий воздух, покурим, уж очень жарко тут.

– Конечно, в пуховике сидеть.

Мы вышли во двор колледжа, прошли немного налево, за здание, чтобы учителя не видели (нам запрещалось курить на территории бурсы), и закурили. Начал падать лохматый снег. Иногда снежинки попадали на сигарету и оставляли мокрые пятна. Дым, который мы выдыхали вперемешку с паром, казался огромными тучами, в которых вот-вот и потеряешься. Пальцы начали краснеть, было больно сгибать их в кулак. Мы курили молча. Я вообще не очень люблю разговаривать. Как вы заметили, по моим диалогам. Эти постоянные пустые разговоры, не могу их терпеть, вокруг все разговаривают лишь бы не молчать, сути никакой, молчать ведь – куда приятней, голова не забивается этим шумом человеческих голосов, и ты думаешь только о своём.

Докурив, мы бросили бычки в снег и пошли в здание. Перемена давно закончилась, шла лекция по уголовному праву. Я постучал в дверь, зашёл и сказал:

– Добрый день, можно сесть?

Учитель был явно не в духе. Не помню, как его зовут, это и не важно. Он что-то писал на доске, в одной руке держа конспект, в другой мел, бросив всё это он обернулся к нам и начал говорить:

– Так, кто тут у нас? Жуков и Зайцев? Почему опоздали, почему я не слышу извинений? Так от вас ещё и сигаретами воняет! Это полное неуважение к учителю!

– Можно сесть? – спокойно повторил я.

– Можно сесть!?Можно сесть!? – удивлённо заорал учитель, – да что это такое, ты как себя смеешь вести!? Вышли, зашли обратно, извинились и только потом я подумаю о том, можно вам сесть или нет!

– Но мы просто хотим сесть, зачем устраивать скандал на ровном месте? – сказал я, смотря на него с каменным лицом.

И тут он просто озверел. Подошёл ко мне почти в плотную, начал орать на меня, угрожать плохими оценками (на которые мне было просто насрать). Я отходил, он подходил опять. Какого-то чёрта начал бегать по аудитории, подходить к студентам и спрашивать: нормально ли я себя веду, видели ли они когда-то подобное. Все начали смеяться. Кто-то выкрикивал тупую несуразицу, начался полный хаос. Здесь, как и в кабинете Фёдоровны было очень душно, а я всё так же был в пуховике. У меня слиплось от пота абсолютно во всех местах, которые вы себе только можете представить. Но учитель не останавливался орать, похоже ему это нравилось больше чем обучать, ведь он теряет кучу своего времени на какую-то ругань. Он мог бы за это время продиктовать несколько страниц важной информации для студентов – но он просто орет. На его лице уже переливались разные оттенки лилового и красного цвета, на лбу вылезла вена, он постоянно обтирал руки о свои брюки, вытирая с них пот. Я просто стоял и смотрел на весь этот цирк – по-другому это не назвать. Я пытался в голове придумать смысл всему этому, как-то оправдать поведение учителя, но ничего не вышло. Градус всё накалялся, и я решил пойти открыть окно, чтобы мы все здесь не задохнулись нахер. Учитель орал на меня с другого конца аудитории, я уже даже не мог разобрать его слов. Саша стоял возле меня и смотрел явно встревоженными глазами (похоже он переживал что о курении и этом случае узнает его мама).

Итак, я подхожу к окну, открываю его, делаю несколько глотков свежего воздуха – мне становится легче. В этот момент ко мне бежит разъярённый учитель и толкает в левое плечо, я чуть ли не выпадаю с окна. Аудитория на первом этаже, но всё равно было бы не приятно. Он вовремя хватает меня за руку, я остаюсь в аудитории. Не знаю, что со мной случилось в тот момент, что такое переключилось в моём мозгу, как так быстро произошла моя трансформация со спокойного человека в какое-то непонятное состояние. Я начал драку. Я начал драку с учителем. «Лёня дерётся с учителем» – кому скажи не поверят!

После того, как он схватил меня за левую руку, я со всей своей никчемной силы, правой рукой провожу ему удар прямо в нос. Пару секунд он стоял в ступоре, не мог понять, что произошло. Его ударил ученик, какой-то мелкий отпрыск, ударил такого уважаемого человека. Как же у меня хватило совести? Но чувствовал я себя прекрасно. Я чувствовал себя победителем. Я показал: что я – не пустое место, что я его совершенно не боюсь.

Абсолютно все затихли, кровь начала выступать с учительских ноздрей и капать на его белую рубашку. Он посмотрел на пятна крови, на меня, ещё раз на пятна крови и, резким движением руки ударил меня кулаком в ухо. Мне уже было всё равно, я понимал: что даже если я его не продолжу бить, меня отчислят – и я продолжил. Ударил его ещё пару раз по лицу обеими руками, потом толкнул его, он упал и потерял сознание.

Ученики обступили учителя: кто-то побежал за медсестрой, кто-то махал тетрадью возле его лица. На дворе усилился снегопад и снег начал залетать через открытое окно, падать на вазоны, которые стояли на подоконнике, и на лежащего на полу учителя.

На меня никто не обращал внимание, я развернулся и ушёл. Не знаю куда пропал Саша, наверное, убежал ещё во время драки, но меня это не волновало. Я вышел с колледжа и закурил, прямо на территории, мне уже было без разницы – всё равно отчислят. Куря сигарету, я направился на остановку. Снег засыпал мои волосы, сигарета была мокрая, но курилась нормально, мимо бежали люди по своим делам. Наконец-то я чувствую себя по-другому. Я не стал действовать как указывал тот мерзкий учитель. Но вместе с этим чувством во мне зарождалась тревога. Я думал о том, как всё это объяснить маме, я боялся её реакции…