Телефонный звонок прервал мой сон, эти ужасные – как мне тогда казалось – звуки телефонной мелодии, резко залетали мне в одно ухо, переворачивали всё в голове и вылетали через другое. Я кинул одеяло на пол, было очень жарко. Лучи солнца просачивались сквозь жалюзи и падали прямо на мои, запухшие от длительного сна, глаза. Я неохотно сел на кровать, телефон всё ещё звонил – это была моя мама.

– Алло, – сказал я сонным голосом в телефон, – доброе утро.

– Лёня, привет, звонили с колледжа и сказали, что ты уже две недели не появляешься на парах! – сердито и очень быстро проговорила мать.

Мою маму звали Мария. Высокая, с темными, собранными в пучок, волосами, очками в железной оправе, она очень любила платья в горошек, ими была забита добрая половина шкафа. Ей было ровно пятьдесят лет, да, я довольно поздний ребёнок, родился, когда маме было тридцать два. Работает поваром в школьной столовой, фигуру тоже имеет соответствующую (это не насмешка, просто констатация факта, маму я очень люблю), получает минимальную заработную плату, живёт одна в двухкомнатной квартире, которая досталась ей от какого-то завода ещё при Союзе, точно ничего сказать не могу, я никогда не вдавался в детали. Мечта всей её жизни – это чтобы я получил высшее, достойное образование.

Уже пару лет я боялся ей сказать, что я не хочу быть юристом; что мне не нравится эта профессия. Это абсолютно сухая, чёрствая профессия. Постоянная работа с этими дурацкими документами. От одного только их вида меня тошнит. Думаю, сейчас именно тот момент, когда она должна узнать правду, эту сокрушительную и страшную для неё правду, правду которая разрушит веру в своего единственного сына.

– Да, это правда, – сказал я, уже не сонным, а немного дрожащим от страха голосом, – да, я не хожу на пары… Потому что неладно себя чувствую… Похоже я заболел…

И это всё что я смог сказать. Я чувствовал себя таким жалким, таким ничтожным, я был хуже любой букашки. Страх поборол меня в этой одноминутной схватке, с которой я вышел искалеченным. Духота этой маленькой, съёмной комнаты, захватила, окутала меня, я покраснел и мне действительно стало плохо, получается я не соврал.

После этого мама сменила тон. Обеспокоенно начала говорить названия лекарств, велела записать всё на листок и сразу после разговора пойти в аптеку. Я молча выслушал, только пару раз сказав: «Ага» – отключился, положил телефон на стол и, лёг обратно в кровать.

Я лежал и просто смотрел в потолок, это продолжалось около часа. Было уже девять утра, и я подумал, что нужно, всё-таки, сходить в эту чёртову бурсу (так я называл колледж). Я встал с кровати, подошел к окну, начал поднимать жалюзи. Никогда не получалось нормально это сделать: то поломаю вазон, то оторву верёвку, которой их нужно поднимать. На этот раз отломилось пластмассовое основание и, жалюзи рухнули на подоконник. Жалюзи у меня больше нет, зато со своей задачей я справился – свет был запущен в эту комнатушку.

Он падал на неубранный диван. Скомканная, белая постель, лежащая горой посреди дивана, кидала тень на мою старую, потрёпанную подушку. Возле дивана стояла вешалка с одеждой, шкафа у меня не было, да и вещей по сути тоже. В углу напротив – старый письменный стол, на котором лежала пачка сигарет, пепельница и неподписанная тетрадь. Пол из паркета, ковра не было. Не люблю ковры.

Открыв окно полностью, высунул голову на улицу и закурил. Курил я тоже в тайне от матери, боялся, что она начнёт думать о раке, или посчитает меня каким-то отбросом. Решил её не беспокоить и ничего не говорил. А курил я примерно полгода. Начал не под влиянием дурной компании, не для крутости, и не для того чтобы казаться взрослым. Просто в один из дней, когда я шёл на учёбу, зайдя в магазин засмотрелся на витрину с сигаретами, мне захотелось купить – я купил и вышел с магазина. Закурил – мне понравилось. С тех пор я курю. Курю прямо в квартире, потому что так делает хозяин и разрешает мне.

Докурив, потушил сигарету в пепельнице, оставив открытым окно, я начал одеваться.

Лёня одел свои чёрные джинсы, чёрные носки (которые дурно пахли), белую футболку и белую рубашку в клетку (рубашку не застёгивал). Быстро прошёл с комнаты в переднюю, так чтобы его не заметил хозяин. Он постоянно избегал разговоров с ним, старался даже не смотреть на него, когда тот был рядом. Лёня разговаривал с ним только в одном случае – когда приходило время платить за комнату. Он обул свои чёрные ботинки (купленные для него мамой на одном с местных рынков), накинул пуховик и вышел с квартиры. Тут у него опять зазвонил телефон, на этот раз это был его друг.

– Да, – сказал Лёня, быстро спускаясь по ступенькам с третьего этажа.

– Здорова, – это был Саша, единственный человек с которым он нормально общался, – ты живой там? Меня классуха попросила позвонить и спросить: почему тебя вторую неделю нет в колледже.

– Скоро буду, – он сбросил трубку и положил телефон в карман.

Как же меня бесит этот телефон, – думал Лёня, – постоянно пытаешься остаться один, оградиться от этого мира, спокойно существовать в своей норе, но тебя обязательно достанут с помощью этого телефона. Почему я никогда никому не звоню, не нарушаю поток их жизни, а меня все достают?

Он вышел с подъезда. На улице было солнечное, морозное, январьское утро. Спокойным шагом Лёня пошёл на троллейбусную остановку, скользя по замёрзшим лужам. По пути зашёл в ларёк, купил пачку красного «Мальборо», дождался троллейбуса и поехал в колледж.

В колледже, когда я приехал, была перемена. Я зашёл в аудиторию и опять увидел эти гнусные лица, услышал эти мерзкие разговоры одногруппников о том: кто сколько поимел девушек, как набухался вчера на вечеринке, и как он после этого невероятно крут. Все хаотично слонялись по аудитории, было душно, окна почему-то никто не хотел открывать. Только единицы сидели и что-то писали в тетрадях. То ли повторяли домашнее задание, то ли просто рисовали от скуки. Девушки как всегда поправляли свой макияж и причёски, с помощью маленьких зеркал-жабок (они у всех были одинаковые, наверное, покупали в одном магазине). Парни перешёптывались, обсуждая девушек и тусовки. Мало кого здесь интересовала учёба, большинство было из богатых семей, родители заплатили денег и просто засунули их в эту бурсу. Им нужен был кусок картона и всё, дальше их также засунут на какую-то должность, и им нужны будут только деньги и всё. У меня с ними не было общих интересов, я не хотел трахаться со всеми подряд, и не считал это вообще нужным аспектом жизни. Я не хотел получать никакой диплом, я не хотел строить себе карьеру и заводить семью – я просто хотел закрыться в комнате.

– О, Лёня! – крикнул Саша, – наконец-то ты явился, я уж думал ты умер. Хорошо, что приехал, Фёдоровна сказала, чтобы ты, когда явишься, поднялся к ней в кабинет.

– Хорошо, сейчас схожу. Не хочешь пройтись со мной?

–Ну пошли, – нехотя сказал Саша, и они пошли на четвёртый этаж здания.

Пройдя один этаж, диалог продолжился:

– Знаешь, что… Я не хочу здесь учиться, и в принципе учиться не хочу, – сказал Лёня, – наверное я сейчас скажу это Фёдоровне и пойду заберу документы.

– Ты это серьёзно? – удивлённо ответил Саша, – а как же диплом? Как ты будешь потом работать? Придумал опять какую-то хрень. И вообще, ты не осмелишься это сделать, ты постоянно всего боишься. Ты боялся даже позвонить врачу, чтобы записаться на приём. Помню, просил меня позвонить. А тут ты вот так возьмёшь и пойдёшь забирать документы? Я тебе не верю…

И всё-таки, он был прав – ничего я не скажу и документы не осмелюсь забрать. Я просто промолчал. Следующие пару минут мы молча поднимались по ступенькам.

Когда я зашёл в кабинет, увидел Наталию Фёдоровну, сидящую за столом. Она очень быстро что-то записывала. На ней были очки в круглой оправе с толстыми линзами. Волосы седые, морщины разрезали её лицо, и создавалось впечатление будто она вся исполосана ножом. На столе стояли стопки учебников и каких-то бумаг. Между ними стоял старый экран компьютера (не знаю зачем он ей, ведь она использовала его крайне редко). За её спиной находилось окно, в старой деревянной раме. С улицы оно было в помёте голубей, его не вытирали уже пару лет, только внутри Фёдоровна вытирала с него пыль. На подоконнике стояла куча непонятных вазонов, ростки которых свисали аж до пола, а некоторые уже пожелтели, их надо было отрезать. Справа на стене, над столом, висел календарь ещё за прошлый год, на нём изображён лик святого. Моя куратор очень верующая, и из-за этого не снимала календарь. Может боялась, что Бог накажет за то, что она выбросит его; или не сможет потом найти такой же – хрен его знает. Под ногами лежал – красно-коричневый, с узорами в виде вензелей – ковёр. Он был, наверное, только у неё в кабинете. Никогда не понимал, зачем вообще эти ковры людям? В нём – мне казалось – была тонна пыли. Если его стряхнуть, можно построить замок из песка.