Зак откашлялся, пытаясь тянуть время. Поймал внимательный взгляд Бекки, ее ободряющий кивок. Так старательно держала его на плаву эти дни. Помогала всем, чем могла: от уговоров священника до заказа формы, в которой сейчас лежал покойный. Все распри отступали перед лицом смерти, и радужная девочка по-прежнему излучала собой свет.

— Те, кто его знали лично, сказали бы, что Заккари второй очень непростой человек, — тихо начал Зак, пытаясь представить, что говорит только с ней, а не стоит перед толпой суровых мужчин в черных пиджаках, — У нас были сложные отношения. Много разногласий. Разные взгляды на жизнь. Но я точно знаю, что более волевого и сильного характера никто из вас не встречал. Он показывал мне пример собой — каждый день.

Неприятный укол в центр груди — не получается. Не выходит быть искренним. Что он несет, какой еще пример?! Если только наглядное пособие «Как обращаются со своими детьми садисты». Мотнув головой, Зак решил прекратить этот цирк, пока не слетела с лица маска вселенской скорби:

— Я никогда бы не подумал, что все закончится так, — хоть какая-то правда, он и предположить не мог, что пулю в Зета пустит его бывшая жена, — Нам всем будет его не хватать. И…, — глубокий вдох, прислушиваясь к себе, пытаясь понять, что же не прозвучало… — Прости, папа.

Совсем тихо, ведь знает, что виноват. Что не поехал вместе с ним. Последний порыв отца был защитить его, и сказанные в машине прощальные слова встали звоном в ушах. «Ты же мой сын…». Колючий комок разрастается в груди пониманием, что все, сейчас крышку закроют, и больше не будет грозного Большого Змея — только гнилые кости в земле. Как часто мы говорим что-то, не зная, что это последние слова? Как часто не ценим момент. Как часто принимаем все, словно должное. Прикрывает глаза, всего на мгновение. А открыв, потрясенно смотрит на собравшихся.

Те самые суровые мужчины в черных костюмах встали со своих мест, поднимая вверх руку с символическим жестом — клыки змеи. Так голосовали, принимая какое-то решение. И теперь оно было единогласным и вполне понятным. Самая опасная группировка в городе признала в сыне вождя нового Большого Змея.

***

Народ расходился, покидая продуваемое всеми ветрами кладбище. Зак стоял чуть в стороне от нового пристанища отца, принимая соболезнования уходящих. Для Бекки все его сомнения были буквально написаны на лице: вот он хмурит брови, а вот снова словно застывает, сливаясь цветом кожи с мраморной свежеустановленной плитой. Вздохнув, она сжала свой букет из четырех кремовых роз, которые сорвала утром в саду бабушки. Более подходящих цветов вроде гвоздик не нашлось, уже не сезон. Собравшись с духом, она подошла к могиле, с ледяной дрожью вдоль позвоночника читая фамильное имя на сером камне. Неприятное предчувствие скрутило живот тошнотой, уж слишком похожи имена отца и сына. Сглотнув, Бекки наклонилась и положила свой букет к остальным. Оглянулась на Заккари, но того уже окружили о чем-то негромко переговаривающиеся незнакомые мужчины. Что ж, она подождет.

— Он не любил цветов, — хрипловатый, абсолютно севший и плохо узнаваемый голос за спиной заставил девушку вздрогнуть всем телом. Безжизненный пустой взгляд из-под черной вуали смотрел точно перед собой, не мигая. Ребекка зябко поежилась, чуть посторонившись, чтобы пропустить Лили. Но та не спешила, словно разговаривала сама с собой. Или с заваленной до половины букетами плитой, — Всегда говорил, что красотой нужно любоваться, пока она жива. А срезая цветы, мы их убиваем…

Бекки не нашлась, что ответить. Сам тон голоса Стоун ее пугал. Она была похожа на привидение — словно за три дня из нее вытекли все жизненные силы, руки истончали, а глаза потеряли весь блеск и хитринку. Эта ли женщина так недавно порицала непонимание дочери? Кажется, что нет. Как бы то ни было, она ее мать, и теперь она осталась совершенно одна. И какие бы чувства Лили у нее не вызывала, сейчас ей нужна была поддержка — в этом Бекки была уверена. Прикусив губу, она думала всего мгновение, прежде чем предложить. Несмело, тихо.

— Тебе нужна помощь? Только скажи…

Но Стоун ее будто не слышала. Стоя возле его могилы в плотном черном плаще, она все равно не могла избавиться от холода. Казалось, этот лед в груди теперь будет всегда. Всегда будет пустая половина кровати. Всегда — одна чашка кофе с утра вместо двух. Всегда — никому больше не нужные рубашки и пиджаки в шкафу, пропитанные его одеколоном. Всегда — только тишина, звенящая в ушах.

— Это был канун Рождества, — едва слышно начала она говорить, чтобы только эта тишина перестала ее давить своей тяжестью. Почти не обращая внимания на слушательницу, которая не спешила уходить, — Я ждала свой автобус, но он задерживался. Замерзла до ужаса. Он остановился и предложил подвезти. Сказал, что в Сочельник люди должны помогать друг другу… Мне было уже настолько плевать на себя, что я согласилась. Даже если бы он оказался маньяком — меня бы даже искать не стали. Жила на окраине города с матерью-алкоголичкой, которая ушла в очередной запой… А мне восемнадцать, и шикарный мужчина улыбается так тепло, что я впервые ощутила себя человеком, а не куском грязи.

Бекки не перебивала и не пыталась остановить этот поток. Возможно, та единственная помощь, которая требовалась сейчас Лили — быть с кем-то. Быть услышанной. Это не так много, и хоть в каждом слове слышалась ее боль, Стоун продолжала говорить. Все крепче стискивая кулаки, все сильней сжимая зубы.

— А потом его жена пригрозила прирезать нас обоих, если это продолжится. Я исчезла. Катилась по маминой дорожке, таскалась по любым вечеринкам с бесплатной выпивкой… На одной из таких и встретила Гарри. Помню, стояла на балконе, усиленно вливая в себя какое-то пойло, а он подошел и сказал, что никакой виски не зальет тоску в моих глазах, — она слабо улыбнулась, потому что столько лет не хотела себе признаваться: о той ночи не жалела. Только о последствиях, — Дальше ты знаешь. Я носила тебя в утробе, каждый день проклиная себя за глупость.

— Почему нельзя было остаться с папой, если вы с Зетом уже расстались? — все-таки решилась на вопрос Бекки, пытаясь поймать ее взгляд. Безуспешно — он направлен только на имя на плите. Лили откинула вуаль с лица, и сердце девушки болезненно сжалось. Печать смерти застыла на нем, подобная на только что зарытом покойнике. Болезненная серость, заострившиеся скулы. И глаза… Настолько кричащие о боли, что лучше на них не смотреть.

— И этот вопрос задаешь ты? — на короткое мгновение севший голос взял чуть более высокую октаву, но тут же снова охрип, — Роды были ужасно сложными. Я слышала, как монашки, у которых нашла приют, шептались, что не выживу. Адская боль, от которой я несколько раз теряла сознание… Когда очнулась, сестры посчитали это настоящим чудом: я два дня не приходила в себя. Огромная кровопотеря и повреждения, которые не позволили мне потом подарить ребенка Зету. Я так хотела увидеть, ради чего все это было…

Слезы покатились по бледным щекам, и Лили прикрыла глаза, уходя в прошлое. То, что не забывает ни одна мать. То, что она так и не испытала. Бекки не дыша ждала продолжения, ведь так долго хотела искренности. Хотела настоящей правды о своем рождении. Точно не ожидала получить ее сейчас. Но Стоун словно… исповедалась? Словно хотела выплеснуть все.

— За эти дни тебе нашли кормилицу. Я смогла дойти до тебя, едва переставляя ноги от кровопотери и слабости, как раз когда чужая женщина прижимала крохотный комочек к своей груди. И ты смотрела на нее сияющими глазками, сжимала ее палец своей ужасно маленькой ручкой. Такая красивая, словно солнышко, — почти безумная улыбка, и поток слез капает на ворот плаща, но слова льются, освобождая от самого большого груза, — И я поняла, что во мне не нуждаются. Что ты будешь счастлива без такой непутевой матери, которая и держать младенцев не умеет. Что все мои намерения после родов попытаться вернуться к Зету тебе лишь навредят. Ты никогда бы не получила от меня той любви, что подарили Чейзы. Я смотрела на твое спящее довольное личико и знала: лучшее, что я могу сделать, это избавить тебя от себя. И так ни разу и не взяла тебя на руки. Не стала мешать этому солнышку сиять.