Утром Артюхов уже хорошо изучил вражеские укрепления. Треугольники, сложенные из бревен в две стены, внутри стен и снаружи были засыпаны землей, обложены снегом. Снег, политый водой, превратился в лед. А на каждой высотке стояли дзоты. Дзоты находились и за рощей, на подступах к деревне Чернушки. Это была лесная крепость со сложной системой огня — одно из сильных укреплений врага на этом важном участке.

И вот, когда противник был выбит из нескольких дзотов и треугольников, в самый разгар боя ранило Артюхова. Пуля пробила кисть правой руки, и пистолет упал на снег. Но Артюхов левой рукой зажал правую выше простреленной кисти и продолжал руководить боем.

— Разрешите, перевяжу, — предложил Матросов.

— Курташова ко мне! — не слушая его, приказал Артюхов.

Матросов побежал по опушке рощи к минометчикам. Увидев в кустах сандружинницу Валю — девушка забинтовывала голову автоматчику, — Александр сказал, чтобы она скорее сделала перевязку командиру роты. Когда же он с Курташовым вернулся к Артюхову, за командиром уже гонялась Валя, упрашивая:

— Разрешите, а то заражение будет, гангрена!

Артюхов быстро повернулся к Курташову:

— Подави мне скорее вон те огневые точки!

— Слушаюсь!

— Ну, разрешите, перевяжу! — просила Валя.

— Постой, постой! — увертывался от нее Артюхов и, будто забыв о ране, из которой лилась кровь на одежду, на снег, давал указания, пока Курташов с минометчиками устанавливали минометы. — Снег разгреби, чтобы лучше плита легла. Живей, живей!

«Неужели ему не больно? — дивился Матросов. — Терпит».

— Расчеты к бою! — торопливо командовал Курташов. — По пулемету! Заряд — основной. Угломер — тридцать два сорок. Прицел — шесть ноль-ноль. О готовности доложить!

Матросов смотрел на возбужденные глаза Артюхова, и ему казалось, что команда Курташова слишком длинна.

— Первый! — отозвался командир первого минометного расчета и, повторив всю команду Курташова, крикнул: — Готов!

Так же заявил о свой готовности и командир второго расчета.

«Как они долго, как долго!» — думал Матросов.

— Первому! — командовал Курташов. — Одна мина — огонь!

Мина не долетела до треугольника, откуда бил пулемет. Курташов волновался:

— Придел шесть двадцать!

— Разрешите перевязать, — с бинтом в руке топталась Валя около Артюхова, не обращая внимания на пролетающие пули и осколки. Но Артюхов следил за полетом второй мины Курташова. Он довольно усмехнулся, увидев, как мина рванула снег у самого треугольника.

— Стрелять взводом! — повеселел Курташов. — Три мины — беглый огонь!

Мины подавили огневую точку.

— Давай огонь туда! — указал Артюхов Курташову, и сам теперь протянул Вале простреленную руку, устало садясь на пень. Но тут же заметил, как из рукава шинели у Курташова потекла кровь.

— Скорей перевяжи ему, — зло сказал он. — Ишь, разгорячился, не заметает!

Курташов, обычно тихий, застенчивый и неуклюжий, теперь, как ветер, носился от миномета к миномету, уверенным, твердым голосом указывал расчетам данные на подавление огневых точек врага. И когда к нему подошла сандружинница, закричал на нее, сверкая глазами:

— Не путайся тут. Не на танцах!

Тогда Артюхов строго прикрикнул:

— Чего петушишься? Ишь, прохлаждался тут, как на бульваре, не берегся, пока не ранило. Пусть перевяжет!

Курташов сердито глянул на Артюхова. Не берегся? Он мог бы этот упрек вернуть самому Артюхову, но вытянулся и хотел вскинуть руку ко лбу.

— Слушаюсь, — сказал он, а руку так и не смог поднять. Весь пронзенный острой болью, охнув, он тихо опустился на колени.

Матросов успел поддержать его.

Валя разрезала сукно на рукаве шинели Курташова и, перевязывая, сказала, что должна эвакуировать его.

— Куда? — злобно спросил Курташов. — Что я, из госпиталя добирался сюда, чтоб только сутки повоевать и опять в госпиталь?

— Оставь его пока, — сказал Артюхов Вале. — Все равно эвакуировать некуда.

Курташов продолжал свою работу. Иногда он ложился на снег, минуту лежал в оцепенении, потом, опираясь на здоровую руку, приподнимался, всматривался вперед и подавал команды.

Бой продолжался весь день. К вечеру было подавлено десятка два огневых точек, враги вытеснены из половины рощи. Теперь невозможно было продвинуться ни вперед, к Чернушкам, ни назад, к бору, на соединение с остальными подразделениями батальона, отрезанными бушующим на поляне огнем.

Уже накапливались раненые, кончались боеприпасы, а фашисты все усиливали огонь, видно, готовясь к контратаке.

Глава XIX

СПАСТИ КОМБАТА!

ечером враг пошел в контратаку. Днем он, видимо, собирался с силами, подтягивая подкрепления, и теперь с лихорадочной торопливостью ошалело лез со всех сторон, окружая рощу, где находились подразделения батальона. Местами красноармейцы отбивались врукопашную, дорожа каждой пулей, каждой гранатой, которые были на исходе.

Порывистый, горячий капитан Афанасьев не мог усидеть на командном пункте и неожиданно появлялся в разных местах рощи, руководя боем. Лицо его было озабоченно. В людях он уверен, но приказ пока не только не выполнен, большая и лучшая часть его батальона находилась под угрозой.

Капитан подошел к Артюхову. С виду Афанасьев был спокоен, но вздрагивающие бледные губы выдавали его волнение.

— Рощу я обратно не отдам, но и к нашим скорей пробиться надо. Как думаешь?

— Если рощу держать…

— А как же? — вспылив, перебил его капитан. — Роща теперь лучший плацдарм к броску на Чернушки.

— Я и говорю, — ответил, поморщившись, Артюхов, — если рощу держать, нельзя отвлекать людей на прорыв обратно: противник сильно жмет. Надо скорей установить живую связь.

Пули просвистели над головами.

— Что такое? — удивился Афанасьев, глядя на царапины, прочеркнутые пулями на коре осины. — Сверху откуда-то бьет.

— Очевидно, с колокольни, что за Чернушками, в деревне Черной, — сказал Артюхов. — Надо живую связь во что бы то ни стало. Пусть четвертый батальон ударит слева. Тут легче пробить брешь.

— Но кого послать?

Матросов вскинул руку к ушанке:

— Мне разрешите, товарищ комбат. Я проберусь!

Командиры переглянулись.

— Ты мне нужен, — отрезал Артюхов.

— У меня своих молодцов хватит, — сказал капитан и поспешно отошел, заслышав учащенную стрельбу в другом конце рощи.

А через несколько минут к Артюхову прибежал запыхавшийся связной Афанасьева в изодранном осколками маскировочном халате.

— Разрешите доложить… тяжело ранен комбат, в бок и бедро.

Артюхов мучительно скривился.

— Жив? — почти крикнул он.

— Жив, но сразу упал, хрипит, — говорил связной все тише и, бледнея, клонился набок. — Фашисты наседают, — с трудом промолвил он и упал лицом в снег. Стала видна его окровавленная спина.

— Возьми двух автоматчиков, — приказал Артюхов Матросову. — Беги туда. Спасти комбата во что бы то ни стало!

— Есть спасти комбата!

Когда Матросов, Воронов и Антощенко кинулись к раненому Афанасьеву, туда уже бежала всюду успевающая Валя Щепица.

Но вот между ними и Валей разорвался снаряд, и она потонула в вихрящемся облаке дыма, только взвилась вверх, как оторванное крыло птицы, пола ее шинели.

Автоматчики на секунду остановились: их испугала мысль о гибели веселой краснощекой песенницы.

— Валя, Валя! — страшным голосом крикнул Костылев в надежде, что она откликнется.

Но внимание автоматчиков отвлекло другое событие: фашисты нажали с фланга и стали теснить взвод Дубина, приближаясь к тому месту, где лежал раненый комбат. Автоматчики побежали на помощь.

И неожиданно в дыму показалась во весь рост Валя Щепица. Взмахнув автоматом, выхваченным из рук тяжело раненного солдата, она закричала:

— За мной, вперед! — Перебегая от дерева к дереву, от куста к кусту, она стреляла, падала, стреляла лежа, опять бежала и стреляла из-за дерева, взъерошенная и юркая.