— Верно! — подхватил Тимошка. — Во всем помогать друг другу.

— Ну, а ты как понимаешь дружбу? — обратился Виктор Чайка к Александру.

— Как я понимаю? Дружить — это, по-моему, жизни своей не пожалеть для друга, говорить ему правду в глаза, слов на ветер не пускать, обещания выполнять. И чтобы слово не расходилось с делом. Понятно? Дружить — это значит самому становиться лучше, чтобы друзья мои гордились мною.

— Много на себя берешь, — усомнился Брызгин.

— Нет, не много, — сказал Виктор. — Именно так и надо дружить, как Саша говорит.

— Одобряете, да? — голос Александра дрогнул.

— Хлопцы мои, вот и будем так жить и дружить, хотите?

— Ясное дело — хотим, — отвечают ребята.

— И держаться один за всех, все за одного, — предложил Чайка.

— Правильно. И говорить всю правду в глаза, — добавил Брызгин.

— Согласны.

Александр взволнованно продолжает:

— А еще дед Макар хорошо сказал, — жить надо так, чтобы людям легче было, оттого, что ты живешь. Здорово? И если придется, будем такими же, такими смелыми, как Лиза Чайкина, как Зоя…

— Обещаю, — горячится Тимошка.

— Обещаем, — отвечают ребята тихо, но твердо, как клятву.

— Теперь нам, братки, во всем будет легче, во всем…

Но есть еще что-то нерешенное, и это беспокоит Александра.

— Ребята, а что, если принять и Клыкова в нашу компанию? Он же одинокий, как барсук в норе своей! Он и бесится оттого, что один и все от него отворачиваются.

— Что ты! — возражает Тимошка. — Уж больно ты подобрел ко всем. А ты забыл, как мы воевали с ним? Да граф Скуловорот — это самый ржавый осколок старого мира! Все ходит с кулаками и грозит всем, что он силач — один против всех. Да на что он тебе сдался?

— Но ведь он же какой ни есть, а нашего поля ягода. А может, и из него выйдет толк. Нет, надо обязательно что-то придумать! — настаивает Александр.

— Верно говорит Саша, верно, — поддерживают его Еремин и Чайка.

— Ну, а если пакостить будет, — сообща отколотим его, а? — шутит Матросов.

Уже за полночь. Александр спохватывается:

— Да что ж это мы, братки? Спать пора.

И когда все уже спят, он слушает ночную тишь. Сонный Тимошка что-то забормотал и сбросил одеяло. Может, и во сне воюет он с Клыковым. Александр тихо поднялся и бережно укрыл его. Тихо-тихо, только вьюга гудит за окном.

Глава XXII

СРЫВ

тбушевала лютая зима. Тихий и теплый апрельский ветер несет первые тонкие запахи весны, разбухающих древесных почек, прелой листвы. Овраги и пади еще завалены снегом, но на солнечном пригреве уже рокотали ручьи, а на проталинах зеленела первая трава.

Хмурый Александр шел по огромному колонийскому двору и мял пальцами пахучую липкую тополевую почку. В эту пору первого пробуждения природы у него всегда было хорошее настроение, как ни старался он подавить его в суровое военное время. Особенно в эту весну с каждым днем он все больше ощущал, как мышцы наливаются молодой здоровой силой. Главные житейские трудности, казалось, — позади, жизнь его в основном устроена. Но сегодня хорошее настроение испорчено.

На днях в колонию прибыли дети из осажденного Ленинграда. Пока дети проходили карантин, их держали в особом корпусе.

В колонии не хватало воспитателей. Матросова назначили помощником воспитателя к ленинградским детям.

— Нашли ж кого назначить, Семен Борисович! — с отчаянием пожаловался он Четвертову, которому теперь, после ухода Кравчука на фронт, старался во всем подражать. — Сам я еще на обе ноги хромаю.

— Ничего. Поможем. Поработай там. Так надо!

— Надо, надо, а не хочется…

Он пришел к новым колонистам злой, сразу же нашел у девочек непорядки и накричал на них:

— Почему одежда на койках разбросана? Почему на полу мусор? Почему не причесаны?

К нему подошла светловолосая девушка в белом халате и строго сказала:

— Не кричите на них. Они из самого пекла. Обещаю, мы наведем порядок. — И добавила, насмешливо смерив его взглядом: — Такой молодой начальник, а сердитый.

Александр по-своему понял новые обязанности. До сих пор он только повиновался другим, теперь же, когда ему дана власть, он думал, что его должны беспрекословно слушаться.

— Я пришел сюда не нюни разводить с разными девчонками, — понятно? — повысил он голос.

Насмешливый взгляд этой девчонки возмутил Александра. Видно, она ни в грош не ставила его как воспитателя. Он придумывал самые веские и едкие слова, чтоб внушить ей уважение к себе, но, пока он собирался с мыслями, девушка спокойно заговорила:

— «С разными девчонками»? Нет, мы не разные девчонки. Мы — ленинградки. И как бы вы ни кричали, мне ни чуточки не страшно!

Александру показалось, что она нарочно злит его. Он хотел резко оборвать девушку, но она продолжала:

— Да, не страшно, только смешно, если хотите знать. Мне страшно было, когда первый раз тушила бомбы-«зажигалки». Бывало, ночью упадет на дом такая бомба, крышу пробьет — и на чердаке во все стороны летят брызги горящего термита. Подойти к бомбе страшно, и медлить нельзя ни секунды: дом загорится, а в доме — сотни людей. Вот видите, — она закатала рукава халата. Рука ее была в шрамиках, будто ее хищная птица клевала. — Это ожоги. А потом привыкла, тушила и не боялась. К вам мы ехали, как к родным, а вы тут накидываетесь…

Матросов растерянно посмотрел на девушку, не зная, что сказать.

— Ладно, наводите тут порядок, — наконец глухо проговорил он и ушел, красный от стыда.

При встрече с Чайкой Александр рассказал ему о ссоре с ленинградкой.

— Возмутительно! Понимаешь, я ей дело говорю, а она мне — хиханьки… Я ее и оборвал. «Не нюни, говорю, пришел разводить…»

— Да, трудно будет тебе сработаться с ней, — сказал Виктор, — если при первой же встрече поссорились… Ну, шут с ней, дальше видно будет… Ты уже изучил гамму на клавишах баяна?

— Кажется, изучил. Уже простенькие мелодии подбираю… Главное, еще ершится, говорит: ничуточки не страшно от моих слов…

— Ты про что?

— Ну, про эту самую… Я их, вертихвосток, вообще терпеть не могу, а тут еще работать с ней…

— A-а, ты все о том же! — засмеялся Виктор. — Значит, ясно: с первого взгляда любовь не получилась — и никогда уже не полюбишь такую.

— Конечно же нет, — убежденно сказал Александр.

— Ладно. Нечего попусту время терять. Я вот хотел тебе сказать: если всерьез хочешь научиться играть на баяне и петь, то ноты знать надо хорошо. Вот вечером возьмемся за бемоли, диезы, потом за ключи — мажорный, минорный…

— Еще бы, конечно надо! Без музыки и пения никак не могу. Да еще, понимаешь, насмехается. Говорит: «Такой молодой начальник, а сердитый».

— Смотри ж ты, как она тебя за живое задела, — смеясь, удивился Виктор.

— Нет, не буду с ней работать! Не буду.

Лидия Власьевна, узнав, как неприязненно Александр говорил с девушкой, сухо спросила:

— Зачем ты грубил ей?

— А что с этой девчонкой — нежности разводить?

Учительница, как всегда, тихо, но сурово сказала:

— Запомни: этих детей города-героя мы должны окружить заботой и лаской, заменить им отцов и матерей, братьев и сестер. Мне, конечно, совестно уже воспитывать тебя, воспитателя, но вспомни: разве я с тобой когда-нибудь так грубо обращалась, как ты с девочками?

Александр, смущенно опустив глаза, стал поправлять поясной ремешок. Верно: никто из учителей на него не кричал — ни Лидия Власьевна, ни Трофим Денисович, ни Сергей Львович. Помрачнев, он с отчаянием махнул рукой:

— Я знал, Лидия Власьевна, что не гожусь на это дело. Ну какой я воспитатель? Курам на смех. Не буду, не хочу!

— Постой, не горячись, — сказала учительница. — Давай-ка присядем тут, обсудим.

Они сели на скамейку в скверике под молодым топольком.

— Говоришь — «Не буду, не хочу», — продолжала Лидия Власьевна. — Но ты не имеешь права отступать перед трудностями. Да и вопрос уже решен: раз доверили тебе это ответственное дело, — значит, надеются, что ты справишься! Теперь надо думать о том, как лучше оправдать доверие. А срыв у тебя произошел, по-моему, вот отчего: когда человек получает власть над другими и еще не осознает своей ответственности, эта власть кружит ему голову, и он с высокомерием относится к подчиненным. А надо помнить: чем выше начальник, тем больше он на, виду. Вот и ты, наверное, серьезно не подумал, как себя вести в роли воспитателя, а просто возомнил о себе. Верно?