— Верно! Правильно! — зашумели ребята.

— О себе так скажу, товарищи… Верьте совести, буду работать как могу лучше!

Глава XVIII

ВСЕ ДЛЯ ФРОНТА!

того часа все пошло по-иному.

Ребята стали серьезнее, будто сразу повзрослели на несколько лет. Мебельная фабрика колонии все больше получала новых заказов. Воспитанники поднимались в шесть часов и работали допоздна. Вечером они жадно слушали радио, читали и обсуждали военные сводки.

В первые дни Матросов ходил задумчивый, работал до изнеможения, но все был недоволен собой. Как-то он обратился к Кравчуку:

— Трофим Денисович, уважьте мою просьбу.

— Какую?

— Верьте совести, не могу тут киснуть, когда фашисты к нам лезут… Похлопочите, чтоб меня отпустили на фронт.

— Нет, не стану хлопотать!

— Почему, почему? — горячась, спросил он. — Вон Павел Корчагин в мои годы уже на какие большие дела шел! Не подведу и я, верьте совести, не подведу!

— Если ты тут киснешь, — спокойно возразил Кравчук, — то на фронте и подавно захнычешь. Нашей фабрике дали срочные заказы. Работой своей будем помогать фронту. Вот тут и проверь себя: годишься ли ты на трудные дела? Да и не возьмут тебя на фронт — годы не вышли.

Александр смирился.

…Колония изготовляла ящики для снарядов, гранат и патронов, учебные винтовки, маскировочные сети. Воспитанники вступили в соревнование и старались друг перед другом перевыполнить норму. Матросову в слесарно-механический цех то и дело приносили точить пилы — поперечные, циркулярные, ленточные, ручные ножовки и другой инструмент. Александр понимал: чем скорее и лучше он выправит, наточит инструмент, тем скорее пойдет работа в цехах.

Вначале он неохотно перешел на эту работу, по сути простую и однообразную. Ему хотелось работы посложнее, но приходилось делать то, что было нужно. И он, помня слова Кравчука, проверял себя на выдержку, старался работать как можно лучше, как можно скорее.

Три заветных слова — «Все для фронта!» — волновали, звали на трудовые подвиги. В цехе на стене появился плакат, на котором боец-фронтовик показывал на тебя пальцем и спрашивал: «Что ты сделал для фронта?» Матросов, склоняясь над тисками, представлял себе: в затемненных цехах заводов и на колхозных полях, в шахтах и кабинетах ученых — всюду советские люди с предельным напряжением дни и ночи трудятся для фронта.

Александр Матросов тоже старался внести и свою долю труда. Он уже выполнял норму на сто пятьдесят процентов. Но Виктор Чайка и Георгий Брызгин обогнали его. У Александра быстро тупились напильники. Тогда он обратился за советом к Сергею Львовичу, и тот научил его выбирать напильники по твердости закалки и форме насечки самые лучшие. Дело пошло быстрее. Изо дня в день он повышал нормы выработки — сто пятьдесят, двести процентов.

Мастер довольно поглаживал седые усы:

— Молодец Матросов! Орел! Рад за тебя.

— Вам спасибо, Сергей Львович, вы научили.

Но этот старый добрый ворчун, кажется, всегда боится перехвалить.

— Ну-с, а это, брат, нехорошо, что ты после работы инструмент бросаешь в ящик навалом, кое-как. А утром теряешь время, роешься, ищешь нужное. Есть золотое правило: всякое дело надо доводить до конца и делать как можно лучше — будь то большая производственная операция или какая-нибудь мелочь.

Заметив унылое выражение на лице Матросова, мастер спросил:

— А почему в последнее время ты стал хмурый, невеселый?

— Так ведь война, — что ж тут веселого?

— Именно потому, что война, нельзя нос вешать. Надо быть бодрым, веселым. Тогда и жить легче и работа спорей идет. Ну-с? У нас ведь все ясно: за верстаком, станком получше работай, в бою крепче лупи врага. — И шутливо подмигнул: — Ведь орел ты, а не чижик, а? По ухватке вижу…

Матросов повеселел: дорога ему похвала взыскательного и чуткого мастера. «Утешает, а и самому, наверно, не очень весело».

Вечером после работы Сашка вбежал в клуб веселый, быстрый, как ветер. Уставшие ребята жались по углам.

— Почему тихо? Чего приуныли? — воскликнул он, оглядываясь вокруг.

— Больно веселый ты, — отозвался Брызгин. — А нам не до веселья, когда война…

— Тем более нельзя нос вешать. От этого легче не станет, — сказал Сашка и озорно подмигнул: — Хлопцы, да орлы вы или чижики? Эй, Виктор, давай баян, заводи песню!

Лица ребят просветлели. Виктор Чайка заиграл на баяне. Матросов впервые с начала войны запел, ребята подтянули. И скоро песне стало тесно в стенах клуба.

С партийного собрания зашел в клуб Кравчук. Матросов повернулся к нему, на его лице смущение:

— Извините, Трофим Денисович… Ну, до чего же люблю песни! Может, и некстати сейчас, в такое суровое время? А?

— Ничего, песня всегда нужна!

Александр отошел с Кравчуком в сторону.

— Ну, как, Трофим Денисович, что о нас говорили на собрании? Было что-нибудь важное?

— Конечно, было! Вот некоторые наши ребята доказали, что метод соцсоревнования можно и нужно ввести во все виды нашего производства. Вот и ты, например…

— И обо мне упоминали на партсобрании?

— А как же! Хвалили. Начальник обещал премии выдать некоторым стахановцам. И тебе…

Матросов благодарно посмотрел на Кравчука.

— Если получу премию, первый раз в жизни на свои заработанные деньги куплю себе хороший костюм! — сказал он мечтательно, представляя себя в новеньком костюме. — Поможете выбрать, да?

— С удовольствием помогу.

— Вот спасибочки… А еще что на собрании, а?

— Вот еще говорили, как бы помочь нашим солдаткам, — продолжал Кравчук. — Возьмите Стешу, повариху нашу. Муж на фронте, у нее трое ребят. А ведь солдаткам и детям фронтовиков каждый из нас может чем-нибудь помочь.

— Злая очень стала тетя Стеша, ворчливая, — заметил Александр, вспомнив, как однажды повариха накричала на него, вообразив, что он хочет стащить котлету. — Ну, а что о фронтах говорили?

Их уже обступили воспитанники и тоже стали расспрашивать Кравчука, как идут дела на фронте.

Через неделю, когда выдали зарплату и денежные премии, Кравчук заметил, что Матросов о чем-то таинственно шепчется с ребятами по углам.

«Не бежать ли собираются? — забеспокоился Кравчук. — Теперь ведь все рвутся на фронт».

Но ребята замышляли другое. Вечером того же дня повариха обнаружила в кармане своего ватника пухлый конверт. Дрожащими руками она взяла его, думая, что это положил ей кто-нибудь письмо с фронта от мужа. Но в конверте были деньги и записка: «Дорогая тетя Стеша, спасибо вам за вкусную пищу. Просим принять скромный подарок. Не старайтесь узнать, кто мы, — все равно не узнаете. Скажем только, что мы — ваши повседневные кашееды».

«Кашееды, — усмехнулась повариха, смахивая слезу и пересчитывая деньги, которых было в пять раз больше ее месячной зарплаты. — Кто же они, эти кашееды? Видно, постеснялись, а то и побоялись в руки конверт дать».

Она сама знала свой крутой характер. Может, кого в сердцах и черпаком стукнула.

С того вечера повариха стала добрее ко всем воспитанникам: поди разбери, кто из них «тот кашеед»! А нельзя обидеть никого из тех, кто свои трудовые рублики вложил в конверт.

В сенях поварихи появились аккуратно сложенные дрова, к на верхнем полене красным карандашом было выведено: «Тете Стеше от кашеедов».

Воспитанники-малыши, дети фронтовиков, в спальнях под своими подушками стали находить карандаши, краски, блокноты для рисования, книги, конфеты и записочки: «От твоих старших однокашников» или: «От деда Макара».

Ребятишки радовались подаркам и гадали, кто эти таинственные деды Макары и однокашники.

Среди воспитателей начались разговоры. Некоторым не нравилась эта тайная работа, но видавший виды Кравчук твердил:

— Добро как ни посей, — оно стократ уродится.

Он догадывался, кто эти однокашники и кашееды. Как-то он спросил Матросова: