Грейвз смотрит на старательно заштрихованный рисунок.

Он не может думать о том, что больше не увидит её.

Он обязан ей сказать. Должен. Должен был уже давно.

А теперь он даже не знает, будет ли такая возможность.

Грейвз думает, что нельзя было поручать Тине это дело. Кому угодно — только не ей.

Он выпускает из рук блокнот и на мгновение закрывает руками лицо.

Он — атеист, но сейчас готов поверить во всех богов, лишь бы Тина была цела.

Он помнит, как они вместе сидели в том маленьком кафе на Флойд-стрит. Тина увлечённо рассказывала о новых зацепках в деле, а он любовался живым румянцем на её щеках.

Он помнит, как она пришла на работу в платье — тогда он не мог оторвать от неё взгляд.

Он помнит её покрасневшие глаза, когда она, опустив тонкие плечи, стояла в его кабинете — и как потом обнимала Скамандера.

На улице громко сигналит автомобиль, и Грейвз моргает, отгоняя воспоминания. Это, должно быть, специальный отряд, присланный Пиквери.

Грейвз почти бегом выходит из здания и застывает на крыльце.

Стоящий напротив участка автомобиль принадлежит не комиссариату.

Грейвз знает, что сейчас его внимательно рассматривает кто-то, сидящий на пассажирском сиденье.

Грейвз тянется к кобуре, но тут дверца машины открывается, и его рука останавливается на половине пути: из автомобиля на мостовую буквально выталкивают Тину.

Противно визжат шины, и машина скрывается за поворотом. Грейвз мог бы её догнать — Альфа Ромео стоит в нескольких метрах, но всё, о чём он сейчас думает — это Тина.

Он в два шага преодолевает ступеньки и бережно подхватывает Тину под локоть, внимательно оглядывая её. Брюки испачканы землей, кожа на узких ладонях содрана, а из раны на виске медленно сочится кровь.

Но она жива.

У Тины сильно кружится голова, а в горле ужасно сухо, поэтому она заходится в надсадном кашле. Она чувствует, как кто-то помогает ей подняться, но перед глазами всё расплывается, и она из последних сил цепляется за чью-то сильную руку.

— Мне нужно в участок, — бормочет она, закрывая глаза. — Отвезите меня… в полицейский участок…

Грейвз нежно убирает прядь волос с её лба, задерживая ладонь на прохладной коже.

Он так давно хотел это сделать.

— Мы едем в больницу, Тина, — мягко произносит он, глядя, как дрожат её длинные ресницы.

Она жива.

Грейвз бережно приобнимает её и ведет к своей машине. Тина послушно переставляет ноги, начиная припоминать окружающий её запах.

Что-то терпкое и до боли знакомое.

— Капитан, — шепчет она, и сердце Грейвза замирает.

Время будто останавливается; есть только он — и Тина.

— Тина… — Грейвз замолкает, когда она медленно открывает глаза. — Тина, я должен…

— Капитан! — дверь участка открывается, и дежурный полицейский останавливается на крыльце. — Звонок от комиссара, сэр! — дежурный удивлённо приоткрывает рот, глядя на Тину. — Сэр, всё в порядке?..

Грейвз смотрит на него нечитаемым взглядом.

— Скажите комиссару, что в отряде больше нет нужды, — командует он, крепче прижимая к себе Тину. — Обзвоните патрульные посты, пусть отзовут детективов. А я отвезу детектива Голдстейн в больницу, ей необходима медицинская помощь. Выполняйте! — не удержавшись, повышает голос он в конце, и дежурный, выпрямившись по струнке, чётко кивает.

— Так точно, сэр! — и скрывается за дверью участка.

Тина теряет сознание.

========== Ботинки ==========

Голову стягивает раскалённый обруч, и Тина морщится от боли, медленно открывая глаза. Она подносит шершавую ладонь ко лбу и понимает, что это не обруч, а плотная повязка.

Вокруг — белизна стен; на квадратном окне — опущенные жалюзи, сквозь которые безуспешно пытаются пробиться лучики закатного солнца. Воздух пропитан запахами бинтов и дезинфицирующего средства.

Она в больнице.

Тина на секунду задерживает дыхание, прислушиваясь к ощущениям в собственном теле: саднят ладони, ноет левая коленка и — хуже всего — буквально раскалывается голова.

Пистолет, вспоминает Тина, её ударили по голове пистолетом.

Остальные события быстро занимают свои места, яркими картинками всплывая в памяти. Катакомбы — Гриндевальд — снова катакомбы — автомобиль — жёсткая брусчатка улицы…

Тина краснеет и закрывает лицо руками.

Жёсткая брусчатка улицы — Грейвз — Грейвз — Грейвз — Грейвз.

Она вспоминает, как ненадолго пришла в себя в его машине, как рассеянно любовалась его профилем, как что-то говорила — возможно, совсем не то, что нужно.

— Господи… — шепчет Тина, сгорая, изнутри и снаружи.

В висках набатом бьётся кровь, гулом отдаваясь в затылочной области.

Кажется, тебе пора искать новую работу, Порпентина.

Желательно, в другой стране.

Ладони страшно чешутся, и Тина наконец обращает внимание на ссадины, мельком отмечая, что из её одежды отсутствуют только ботинки.

В последний раз она сбивала кожу на ладонях в далёком детстве: они с Куинни любили играть в догонялки на узкой 46-авеню в Бейсайд, куда ни разу не заезжал ни один автомобиль, а повозки проносились максимум пару раз в неделю. Пятилетняя Тина обожала их собственный маленький мирок: неровная брусчатка, невысокие серые дома по обе стороны улицы, сосед — старичок-иммигрант Джулио, обожавший сидеть на ступеньках и раскуривать большую трубку.

Очень много хорошего осталось на 46-авеню — и слишком много плохого.

Тина смотрит на покрывшиеся тонкой корочкой ладони и совершенно не хочет возвращаться в прошлое.

Она стискивает зубы и с усилием принимает сидячее положение. В голове тут же взрываются фейерверки, а по виску будто снова бьют рукоятью пистолета.

Но отступать Тина не привыкла.

Сквозь оконное стекло доносятся привычно-родные звуки Нью-Йорка: цокот копыт, редкие гудки автомобилей, выкрики разносчиков газет. Это отчего-то придаёт Тине сил, и она, опираясь рукой о койку, поднимается на ноги.

Тут же ноющей болью отзывается колено, но это второстепенно; сейчас Тина пытается справиться со слегка двоящейся в глазах парой ботинок, аккуратно стоящей около кровати.

Она дважды промахивается, потом вяло машет рукой и, неловко повернувшись, идёт к двери босиком.

Не то, чтобы Тина чётко понимает, зачем она это делает.

Она уже почти касается дверной ручки, когда створка открывается, и Тина упирается взглядом в подбородок, слишком часто появляющийся на её зарисовках.

Грейвз без привычного пиджака; на его лице — усталость и, кажется, тревога.

У Тины сжимается сердце, когда она понимает, что эта тревога — за неё.

— Тина, — Грейвз прикрывает за собой дверь и внимательно смотрит на Тину, — как вы себя чувствуете?

Она думает, что всё это ей кажется. Капитан — образец спокойствия; даже когда три года назад Сэм Потрошитель направил на него пистолет, на его лице не дрогнул ни один мускул.

Гриндевальд потусторонне усмехается и смотрит на Тину, чуть склонив голову набок.

— Передайте Грейвзу, что я нашёл его слабое место. Ему отлично известно — бью я всегда в цель.

Татуировка на его шее — треугольник с вертикально перечеркнутым кругом внутри — ярко выделяется на бледной коже. Тина не может оторвать от неё взгляд.

За окном раздаётся долгий гудок автомобиля, и Тина моргает, отгоняя от себя ещё не потускневшие воспоминания.

— Всё отлично, сэр, — она криво улыбается.

Колено снова стреляет болью, но Тина даже не морщится.

Она доведёт это дело до конца.

Тина ведь не привыкла отступать.

— Вы без ботинок, — отмечает Грейвз, поднимая брови.

Давай, Порпентина, признайся, что просто не смогла их надеть.

— Решила дать ногам отдых, — пожимает плечами она. — Который сейчас час, сэр? — как можно более светски интересуется Тина, сжимая скользкие ладони за спиной.

Боль услужливо вонзается в висок тонкой иглой.

— Около шести, — Грейвз пытливо всматривается в её лицо, останавливая взгляд на белоснежной повязке. — Тина, вы точно в порядке?