Прим кивает, но прежде чем уйти, ее глаза встречаются с моими в немом вопросе.
— Я буду через пять минут, — обещаю и взглядом провожаю их с Джемом, пока они не скрываются за дверью.
— Я просто хотела сказать, — начинаю, нисколько не смущаясь безразличия и холода собеседника, — что обе стороны не правы.
Главный миротворец хмурится, не понимая, к чему я веду.
— Что ты имеешь в виду?
— Выбор, — горько усмехаюсь, жалея, что мне потребовалось столько времени, потерь и боли, чтобы осознать столь очевидную вещь. — Когда двенадцатилетний мальчишка по имени Пит Мелларк увидел под своей яблоней изголодавшуюся нищенку и бросил ей буханку хлеба, — главный миротворец отводит взгляд и шумно выдыхает, не скрывая раздражения — однако ему невдомек, что любовь здесь последнее, что играет роль. — Он подарил ей нечто большее, чем долгожданный кусочек еды. Он дал ей выбор: остаться под яблоней и жить как прежде или встать и что-то изменить.
Разумеется, он тут же понимает, что я пытаюсь сказать; осознание оживляет ледяной взгляд, но прежде чем он находит нужные слова, я продолжаю:
— Сейчас в твоих руках куда больше, чем буханка подгорелого хлеба. Почему бы этому Питу Мелларку не сделать тоже самое?
— То есть обнародовать секретную информацию, — криво усмехается он, но и не спешит отказывать. Его рациональный мозг тут же находит крупицы разумного решения проблемы.
— Дать выбор, — мягко поправляю и осмеливаюсь улыбнуться, зная, что пришло время прощаться. — Возможно, стоит начать с самого себя.
И я ухожу, не оглядываясь и не говоря до свидания. Впервые за много лет я иду навстречу неизведанному с не тлеющей надеждой в груди, с покоем в душе и миром с собой. Разумеется, мои кошмары никуда не исчезнут, а тех, кого мы потеряли на этом долгом пути уже не вернуть домой, но, глядя на свою семью, собравшуюся за одним столом, здоровую и улыбающуюся, я знаю, что эти жертвы не были напрасны. Игр больше нет, а вслед за ними навсегда исчезнет власть, построенная на страхе, что позволит людям стереть все до единой границы и просто быть соотечественниками, друзьями, любимыми и союзниками.
И огненная девушка наконец-то сможет просто сиять, а не гореть.
========== Эпилог ==========
Pitiful creature of darkness.
What kind of life have you known?
God give me courage to show you.
You are not alone.
OST The Phantom of the Opera
Какое-то странное, полузабытое чувство будит меня задолго до рассвета и не дает уютной тишине вокруг и теплому одеялу снова погрузить меня в незабытье. Это не похоже на предчувствие или волнение, которое обычно настигает меня в определенные дни и гонит к телефонной трубке для связи с Тринадцатым. Это не срочная необходимость услышать голос Прим, снова и снова повторяющий, что она, Джем и Майки в полном порядке, и я опять переливаю из пустого в порожнее. Это не щемящие душу тоска и одиночество, не тот голод, от которого все внутри плавится и дрожит в предвкушении. Нет, это нечто более глубокое, что не поддается никаким объяснениям, как бы я не прислушивалась, и упрямо не отпускает, наоборот, натягивает мои сердечные струны до предела, но рядом нет никого, чтобы помочь. Однако больше всего меня беспокоит, как от этих ощущений веет опасностью, риском и искушением, чей настойчивый внутренний голос умоляет поддаться и окунуться в него с головой, но при этом не дает никаких гарантий, что все будет хорошо.
Возможно, это лишь новый виток в привычном режиме моей изоляции от политики и прочих проблем, жажда разбавить спокойные будни и обыденность действий хоть чем-то другим, новым, важным. Только вот практически все позабыли, что Китнисс Эвердин была нечто большим, чем простой соседкой и жительницей дистрикта Двенадцать. И даже я не помню ни материала, из которого был сделан костюм Сойки-пересмешницы, ни тяжести его брони, ни силы отдачи тетивы, словно каждое воспоминание было стерто, но не Сноу, а более могущественным врагом — временем.
Два с половиной года — вполне достаточный срок, чтобы примерить, привыкнуть и прикипеть к новым, еще неизведанным ролям, что нам преподносит жизнь. И сейчас, быть тетей и всегда доступной няней для Джема все, что мне нужно. В конце концов, именно этого я и хотела, когда десять лет назад вызвалась первым добровольцем в дистрикте Двенадцать — безопасного и счастливого будущего для Прим.
Однако то странное предчувствие не проходит, а гонит меня из постели к комоду, где я, не глядя в зеркало, заплетаю отросшие до лопаток волосы в свободную косу и выуживаю из ящика свежее полотенце. Даже ледяной воде из-под крана не удается прогнать его, наоборот, его отголоски по-прежнему зовут меня туда, не знаю куда, пока я выбираю наряд в гардеробной. Его загадка продолжает мучить меня и дальше, когда я спускаюсь по лестнице, захожу на кухню, беру в руки пустой чайник и подхожу к раковине, чтобы набрать воды. Мой взгляд рассеянно блуждает по дому напротив, но в мыслях я все еще пленница чего-то, что за гранью моего понимания.
Из-за шума льющейся воды не сразу слышу знакомую трель телефона из кабинета и, закрыв кран и отставив в сторону чайник, спешу ответить на звонок единственного человека, которому позволено набирать мой номер в любое время суток.
— Здравствуй, Финник! — приветствую я друга, широка улыбаясь, хоть он и не может видеть этого.
— Доброе утро! — доносится с другого конца линии уже ставший родным голос, и я могу представить его фирменную ухмылку, в которой сейчас растянуты его губы. — Надеюсь, я не разбудил тебя? У вас ведь еще и семи нет.
И действительно, порой такие вещи как часовые пояса перестают что-то значить, когда потребность в друге и его поддержке снимают трубку и начинают набирать номер. Тем более, я знаю, что это единственное время, когда он может это сделать, прежде чем отправиться на работу.
— Все в порядке, — успокаиваю и присаживаюсь на уголок стола, — я уже не спала.
— Я просто хотел пожелать удачи, — признается Одэйр, — а сделать это в подходящее время, но находясь глубоко под землей я, к сожалению, не могу.
В этот раз улыбка на моих губах скорее горькая, а воображение тут же рисует длинные серые туннели коридоров Тринадцатого, которые он и еще несколько сотен добровольцев обследуют прежде чем законсервировать навсегда. Решение восстановить дистрикт на поверхности было принято давно, но как всегда планирование и проектирование отнимает слишком много времени.
— Спасибо, Финник!
— Майки обещал сделать запись пока Прим на дежурстве, а он нянчится с Джереми, так что я обязательно наверстаю упущенное, — заверяет он. — Они тоже желают тебе удачи. Особенно Джем. Он так не скучает по родителям, как по тёте Китнисс.
Громко ухмыляюсь, прекрасно понимая что он имеет в виду. Спустя всего три месяца после родов в новом медцентре в Двенадцатом Прим сразу же вернулась к мужу и к работе в Тринадцатом, а Джем остался со мной до тех пор, пока не окреп достаточно для путешествия к родителям. Разумеется, с их-то работой я проводила с мальчиком куда больше времени, чем они.
— Без него здесь тоже скучно.
— Знаешь, мой сосед по комнате недавно спрашивал о тебе… — неуверенно начинает Финник, но замолкает, услышав мой судорожный вздох.
Сердце пропускает удар, и вся теплота разговора испаряется, словно по щелчку пальцев. Нет, из всего, что было, я не хочу ворошить это прошлое. Я благодарна, что его компания сглаживает и отвлекает Финника от его собственной раны, но наши с ним дороги разошлись давно.
— Может, ему что-нибудь передать?
— Нет, — твердо произношу и прикусываю губу перед тем, как продолжить: — Просто ничего не говори ему про меня.
— Хорошо, — тут же отзывается Одэйр. — Это к лучшему, он практически смирился со всем, хотя нянчиться с Джемом мне нравится больше, чем с ним.
Смеюсь, чувствуя, как напряжение сходит на нет, и разговор снова приобретает былую теплоту. Еле уловимый, но достаточно долгий сигнал нарушает паузу и друг обреченно выдыхает:
