Кто-то сказал, что любовь и утрата — старые подружки, что вечно ходят рука об руку. Одна обезоруживает, а другая забирает все, что может — ум, честь, достоинство, силу, душу, сердце — все то, что практически нельзя вернуть назад. Можно закрыть глаза, закусить губу, держать язык за зубами и при первой же просьбе пожертвовать самым дорогим. Переворачиваюсь на другой бок; желание бежать становится все сильнее: стыд гонит меня в края, которые я опасливо обходила стороной. И на этот раз стены из уловок и отговорок не сдержат порыва огненной девушки.

В моих руках больше нет лука, а колчан давно опустел за ненадобностью. Сойка-пересмешница добровольно сложила легендарное творение Бити перед Койн, а вот Китнисс Эвердин до сих пор хранит отцовский подарок в дупле дерева глубоко в лесу родного дистрикта. Когда-нибудь я вернусь за ним, натяну тетиву и снова стану той девчонкой, что уверенно заявляла, что никогда не выйдет замуж и не будет рожать детей. Хоть я видела кровь и до сих пор помню ее вкус, хоть я и верила в ложь, в мужчин и сама предавала не раз, я знаю, что это возможно. Ненависти к самой себе будет достаточно, чтобы разбить собственноручно возведенную клетку.

А любовь? Она всегда была оружием против меня, неимоверно облегчая врагам задачу, но, если взглянуть на это под другим углом, теперь удача всегда будет на моей стороне.

***

Когда я открываю глаза, солнце уже ярко сияет за окном, а едва уловимый шум на первом этаже подсказывает, что завтрак давно начался. С удивлением обнаруживаю, что после практически бессонной ночи мое тело легко на подъем, и теплая вода смывает с лица не только усталость, но и тревоги. Не без труда расческа разделяет темные пряди, что едва уловимой волной падают на плечи, почти касаясь их. Заправив непослушные локоны за уши, впервые за долгое время жалею, что их длина не позволяет заплести хотя бы маленькую косу. Может, это хорошее чувство? Натянув простые серые брюки, майку и рубашку, я спускаюсь вниз в ожидании шумного приветствия, но получаю лишь кивок от Хеймитча, слишком занятого поеданием тоста с джемом.

— Где все? — спрашиваю, слегка озадаченная представшей перед глазами картиной, и присаживаюсь напротив бывшего ментора.

— Твоя мать… забрала мальчугана… на прогулку, — отвечает Эбернети с набитым ртом, нисколько не стесняясь громкого чавканья.

— А Иви? — интересуюсь, хотя уже знаю ответ.

Старый друг лишь продолжает жевать, давая себе несколько секунд, чтобы придумать более пристойную формулировку тому, что его своенравная жена в который раз поставила под сомнения его представления о семейной жизни.

— Моя жена предпочла составить им компанию, — наконец произносит он, надеясь, что этого будет достаточно. Возможно, этого хватило бы Китнисс, которая так же пряталась от проблем за отговорками. Однако эта Китнисс помнила, что Хеймитча никогда не останавливали никакие рамки приличия или личное пространство, если дело касалось ее и Пита. Они с Иви стали частью нашей семьи, а их проблемы нашими общими. Сделав выбор в пользу огненной девушки, я больше не могу довольствоваться пустотой.

— Не вечно же ей бегать за тобой, — громко бормочу, прежде чем спрятать усмешку за кружкой с чаем. Краем глаза продолжаю следить за его реакцией, хоть и делаю вид, что мое внимание полностью сосредоточено на последнем тосте с джемом. С наслаждением наблюдаю, как напрягается его лицо, а на скулах начинают играть желваки.

— Она моя жена, — сдвинув брови, отчеканивает Эбернети, словно это решало абсолютно все раз и навсегда.

— Ага, жена, которую муж не замечает, что уж говорить о ее проблемах! — поддакиваю и тут же подливаю ложку дегтя: — «Проживи ты хоть тысячу жизней, все равно будешь его недостойна», помнишь?

— Я знал это с самого начала, — пожимает плечами бывший ментор.

— Ты даже не пытался, — тут же возражаю. Возможно, если бы не отвращение к самой себе, я бы никогда не сказала это. Видимо тот, кто сказал, что правда делает человека свободным, никогда не был в ярости.

— Мне пора, — вдруг заявляет мой собеседник, встает из-за стола и вытирает лицо салфеткой. — Почему бы тебе не подумать о своей жизни, пока есть время?

— Я уже, Хеймитч, — тихо ухмыляюсь, но того уже и след простыл.

Знаю, что нужно сделать. Должна сделать. Одна из забавных особенностей природы диких и непредсказуемых людей как Эбернети и я состоит в том, что мы никогда не просим о помощи, так же как и не предлагаем ее. Он доказал это на моих первых Голодных играх — я выжила и победила только благодаря ему. И, принимая во внимание его безмерную страсть к выпивке на тот момент, он превзошел сам себя: можно смело сказать, что это была его победа в равной степени, как и наша с Питом. И теперь он опять играет в какую-то игру и думает, что осилит ее в одиночку.

Все несчастные из Шлака всегда славились своим упрямством, будто эта черта характера каким-то образом стала частью нашего ДНК, поэтому не твердое и обдуманное решение, а инстинкт ведет меня к двери. Глазом охотника оглядываюсь вокруг в поисках следов, которые смогут подсказать направление. Однако какая-то часть меня уже знает куда идти. Я чувствую это нутром, ведь проблема заключается не в том, что он воспринимает Иви как должное, а в том, что он скрывает нечто важное, если не ради ее, то ради себя.

Я полагала, что Эбернети снова забрел на старую дорожку, но сегодняшний разговор расставил все по своим местам. Я абсолютно уверена, что он заботится об Иви и по-своему привязан к ней. Они часто не сходятся во мнениях, испытывая границы своих чувств друг к другу, но Хеймитч никогда бы не нанес столь глубокую рану, начав снова пить. Есть нечто большее, возможно, серьезное, то дало трещину в их еще слишком хрупком взаимопонимании.

Как я и предполагала, следы на песке ведут меня к парку, где всего сутки назад я видела его в кафе. Только вот знакомые тропы отнюдь не придают уверенности, наоборот, от воспоминаний по коже пробегают мурашки. Делаю шаг и судорожно хватаю ртом воздух, еще один, попутно выдыхая, и еще, и еще, пока скрытые под повязкой пальцы не разжимают кулак. Ум понимает, что волноваться больше не о чем, но тело все еще ощущает чужие грубые прикосновения, прислушивается к любым шорохам и обрывкам чьих-то разговоров. Сердце мерно бьется в груди, убеждая, что не боится. Я — Китнисс Эвердин, двадцати пяти лет из дистрикта Двенадцать. Я победила в Голодных играх — и если я смогла пережить это, то легко забуду о вчерашнем происшествии.

Я всегда презирала контроль: любые ограничения — полезные или абсолютно ненужные — всегда загоняли меня на край, а гордость наделяла смелостью прыгнуть на свой страх и риск — я не могла подчиниться даже самой себе. Последние два года я думала, что никогда больше не смогу сбросить оковы, а сейчас готова броситься вниз с разбега и никому не под силу будет остановить меня: ни грубым пьянчугам, ни Хеймитчу, ни Питу.

Уже на подходе к ресторану узнаю сгорбленную спину бывшего ментора, устроившегося за барной стойкой. Погруженный в свои мысли, он бессознательно мешает соломинкой несколько кубиков льда на дне бокала с лимонадом. Усмехаюсь своей проницательности, занимаю один из дальних столиков с отличным обзором и в то же время позволяющий оставаться незамеченной.

— Ты такая предсказуемая, солнышко, — шепчет знакомый голос мне в ухо, отчего мое сердце замирает, а тело тут же поворачивается на звук, готовое дать отпор. Только вот позади уже никого нет, и я снова оглядываюсь вокруг, абсолютно уверенная что такое просто не могло привидеться. Без единого шума высокая, облаченная в черное фигура уже застыла напротив меня. Губы изогнуты в усмешке, явно довольные произведенным эффектом, но холодные глаза выдают его равнодушие. И я рада, что в этот раз могу ответить тем же.

— Не смей называть меня так, — раздраженно отрезаю, пересаживаясь на соседнее место. Широко улыбаясь, он отодвигает стул напротив, устраивается на нем поудобней и снова загораживает Хеймитча своей спиной. Хмурюсь, чувствуя как недовольство медленно перетекает в злость.