Плутарх не скрывает своего разочарования, а вот молчавший все это время Боггс, ловит взгляд Койн и едва заметно кивает. Нахмурившись, она глубоко вздыхает и складывает руки в замок.

— Я принимаю вашу отставку, капитан Одэйр, ровно, как и вашу, солдат Эвердин, но вы оба остаетесь в Тринадцатом — покинуть дистрикт вы можете только с моего разрешения. Так же в ближайшие дни вы обязуетесь поделиться всеми сведениями касательно миссии и Капитолия. Если это все, то я не смею вас больше задерживать.

Чувствую, как рядом расслабляется Финник, а Хеймитч, которому не терпится вникнуть в суть дела, встает из-за стола. Хоть я и отчетливо осознаю, насколько мала вероятность, удержаться не могу:

— Что будет с теми, кто не смог покинуть Капитолий? — выпаливаю я, но думаю только о Гейле.

— А это уже не ваша забота, мисс Эвердин, — отвечает Койн.

Хеймитч первым оказывается в коридоре и, не дождавшись нас, устремляется к лифту. Едва услышав скрип подъезжающей кабины, ментор резко поворачивается и одаривает нас с Финником пристальным взглядом.

— Вам предстоит многое объяснить мне, — холодно произносит он и жестом указывает в гостеприимно раскрывший двери подъемник. Кивнув, мы заходим следом за ним. — Если вы намерены затащить меня в очередную кучу дерьма, я, по крайней мере, имею право знать, ради чего замараюсь по самые уши.

Втроем мы опускаемся на десятки ярусов вниз, где в огромном лабиринте жилых отсеков добираемся до комнаты Хеймитча. Сам хозяин, зайдя внутрь, бесцеремонно плюхается на кровать, вынимает из нагрудного кармана фляжку и делает большой глоток.

— Теперь выкладывайте, что за муха вас укусила, — ворчит ментор и хмуро осматривает нас, застывших около входа.

Мы молча переглядываемся с Финником, решая с чего начать рассказ.

— Мы были там, Хеймитч, — произносит друг, — и видели все своими глазами. Это не тот Капитолий, который когда-то ты знал. И не скажу, что люди там так уж плохо живут: они просто ничего не помнят. Мы говорили с Питом, Джоанной… Их не пытали, над ними не издевались — они были весьма довольны своей новой жизнью.

Эбернети хмурится еще больше, приоткрыв рот, но ему не удается сложить свои мысли в один вопрос, поэтому я продолжаю:

— Меня приводили на допрос, говорили со мной, убеждали — порой с легким нажимом, и с каждым разом мне все больше казалось, что мы поменялись местами. Я чувствовала их страх, они были в ужасе от того, что за куполом кто-то есть. А потом пришел Пит…

Я запинаюсь; картинка нашей первой встречи по-прежнему свежа, и воздух застревает в моем горле.

«Кто вы? Зачем явились к нам? Кто вас послал?»

— Он теперь глава миротворцев, знаешь ли, — подхватывает Финник, заметив мою заминку, и облокачивается спиной о стенку. — Его люди за неделю не добились от нас ни слова, вот он и пришел.

— Я всегда знал, что у парня куда больше мозгов, — фыркает Хеймитч. — А вы не думали, что…? — начинает он, но друг перебивает его:

— Что Пит притворяется? — на губах Одэйра проскальзывает грустная усмешка. — Думали, надеялись, но они действительно ничего не помнят о своей прошлой жизни. Возможно, только Сноу избежал регенерации…

— Регенерации? — повторяет ментор, широко раскрыв глаза от удивления.

— Так они называют процесс стирания памяти, — объясняю я. — Они собирались и нас обработать, однако…

И я рассказываю ему о допросе, о визите Пита в мою палату, то и дело спотыкаясь о простые слова, а Финник заканчивает историю, повествуя о событиях в пещере и на границе Седьмого. Бывший ментор слушает внимательно, не перебивая и изредка прилаживаясь к своей изрядно опустевшей фляжке. Я бы тоже не отказалась от глотка крепкой и противной жидкости, приносящей столь желанное забвение.

— Парень поверил вам? — уточняет Хеймитч, обдумывая сложившуюся ситуацию. — Иначе бы он не отправился с вами.

— Так он и сказал: он хочет сам убедиться во всем, — кивает Финник, в то время как Эбернети пытается поймать мой взгляд: в серых глазах ментора только один вопрос.

Поджимаю губы и отворачиваюсь, а за спиной раздается тяжелый вздох. Он думает, что я позорно струсила, возможно, так и было, но для меня это было надеждой.

«Я пришла, чтобы вернуть тебя домой.»

Только этот хрупкий мостик между нами давно сгорел.

«Но мой дом здесь.»

— Я не рассказала о несчастных влюбленных, — на удивление голос остается ровным и равнодушным, — и умолчала о Гейле. Ну, о том, что мы с ним жили вместе, были помолвлены…

Рука Финника сочувствующе сжимает мою, а Эбернети просто делает еще один большой глоток из своей фляжки и устало закрывает глаза.

— Ладно, это еще не самое страшное, — бормочет он. — Теперь объясните, какого черта вам приспичило уйти в отставку?

— А смысл? — горько усмехаемся мы с Финником. — Ради чего нам сражаться? Хотя нет, с кем нам вести борьбу?

— Что ж, — бормочет Хеймитч, откидываясь на подушки и вытаскивая из-под кровати еще одну бутылку. Вынув пробку, он салютует ей в нашу сторону. — За сожженные мосты и свободу!

***

Отсек встречает меня полумраком и затхлым запахом пыли. Все это кажется нереальным; я замираю у входа, ухватившись за ручку двери. Мысли блуждают в легком тумане, окутавшим мою голову, а по телу растекается приятный жар, пробирая до самых кончиков пальцев.

Шумно сглатываю, все еще чувствуя терпкий и горьковатый вкус виски во рту — Хеймитч любезно поделился с нами небольшой порцией личного лекарства. И вынуждена признать, оно помогает: так хорошо не чувствовать ничего, кроме успокаивающего тепла. Вздохнув, отпускаю холодный металл и медленно захожу в комнату.

Все так и осталось на своих местах: будильник, расческа, морская ракушка и небольшая шкатулка на прикроватном столике. Провожу пальцем по его пыльной поверхности, оставляя тонкую дорожку, и едва сдерживаюсь, чтобы не чихнуть. Мысленно даю себе обещание устроить завтра генеральную уборку, а пока стягиваю с себя грязную униформу, мечтая окончательно забыться в объятиях чистого постельного белья.

Безжалостно бросаю пропитанную потом рубашку и запачканные в земле брюки прямо на пол и делаю шаг в сторону уборной, как вдруг слышу странный приглушенный звук.

Что-то, громко стукнувшись о твердый настил, катится по нему, а затем замирает. Опускаюсь на колени, с любопытством оглядываю все вокруг, пока не замечаю слабый блеск в углу под кроватью — жемчужина. Протянув руку, поднимаю пропажу и с удивлением рассматриваю талисман, который всегда был со мной на дне маленького потайного кармана в форме.

Все эти годы она была моей единственной связью с Питом — мостиком, что соединял нас сквозь тысячи миль, купол и время, а сейчас он разрушен, стерт до основания, словно его память, и мне не остается ничего, кроме как выбирать: утонуть или двигаться дальше.

Сжимаю ладонь с жемчужиной в кулак, ощущая, как она согревается в руке, и поднимаюсь с пола. Взгляд цепляется за шкатулку на тумбе, и, раскрыв ее, я натыкаюсь на маленький мешочек, внутри которого лежит медальон с фотографиями Прим, мамы и Гейла — еще один подарок Пита. Прячу в нем и жемчужину, крепко завязывая шнурки на бархатной ткани, и возвращаю сокровища обратно.

Теперь между нами огромный океан, что никому не под силу переплыть; не сводя глаз со шкатулки, задумываюсь — достаточно ли этого, чтобы не броситься обратно в пучину и снова оказаться на дне?

Мой взор блуждает по комнате, невольно воскрешая события прошедших четырех лет. Здесь прошла моя с Гейлом первая ночь, она была молчаливым свидетелем нашего смеха, ссор, вздохов и стонов, в ней он предложил стать его женой. Этот мост я тоже должна сжечь.

Беру в руки небольшую ракушку — сувенир из Четвертого дистрикта, привезенный Гейлом. Он хотел, чтобы она напоминала мне о нем и месте, где он желал начать нашу новую жизнь. Раньше в этой раковине кто-то жил, но она опустела, так же как и наш воображаемый дом у моря — отныне ее место рядом с жемчужиной.

Вслед за ней отправляется и брошь с Сойкой-пересмешницей — она слишком долго связывала меня с тем, частью чего я никогда не хотела быть. И я расплатилась за это сполна. Закрываю шкатулку и прячу ее в самый дальний угол шкафа под стопкой чистой одежды, надеясь, что завтра на трезвую голову не вспомню о ее существовании.