Его одежда явно не свежая: манжеты на некогда белой рубашке почернели, а на жилетке и брюках полно жирных пятен. В длинной и нечесаной шевелюре стало куда больше седых прядей, отчего его бледная кожа приобрела нездоровый серый оттенок. Да и амбре говорит само за себя: от ментора разит противной смесью алкоголя, рвоты и немытого тела.

Прикусываю губу, с грустью подтверждая очевидное: он не простит себе своей ошибки, так же, как и я никогда не прощу себе своей.

— Давно прибыл? — спрашиваю я, гоня прочь печальные мысли. Это — прошлое, и я ничего не могу больше сделать, кроме того, как жить с этим дальше.

— Неа, почти перед вами, — бормочет Хеймитч, смотря сквозь меня. — Как видишь — на меня еще не успели напялить вашу дурацкую форму.

Рефлекторно оглядываюсь в поисках того, что привлекло внимание ментора, однако его взгляд просто блуждает по толпе собравшихся в ангаре людей.

— Куда запропастился твой сообщник? — интересуется он, приподнимаясь на носочки и прищуриваясь. Мы находим Финника на другом конце зала, прощающегося с нашим отрядом, и Эбернети машет ему рукой. В глазах друга вспыхивает удивление, и он спешит присоединиться к нам.

— Рад видеть тебя, Хеймитч, — искренне произносит Одэйр. — Хотя предполагаю, что не чувство ужасной тоски по нам привело тебя сюда.

— Если бы только это, — по полному раздражения и напряжения взгляду ментора, мы понимаем, дело дрянь, и разгребать это все предстоит Хеймитчу. — Мне приказано сообщить, что вас двоих ждут в Штабе.

— Что ж, не будем тянуть, — тяжело вздыхает Финник.

Он безумно устал, да и бессонная ночь не прошла даром: лицо осунулось, под затуманенными глазами пролегли темные круги, и очередной разбор — последнее, что ему хочется. Однако желание закончить со всем этим куда сильнее, и я не могу винить его за это.

Прежде, чем уйти, поворачиваюсь к сестре и крепко обнимаю ее.

— Увидимся позже, — ободряюще шепчет Прим мне в ухо, поглаживая по спине. — Удачи.

Отстраняясь, киваю: у нас еще будет время на разговоры.

Неохотно следую к лифту за Хеймитчем и Финником, опустив голову и стараясь не обращать внимания на суетящихся, словно в муравейнике, солдат. Не успеваю сделать и пяти шагов, как чуть не врезаюсь в резко остановившегося ментора. Открываю рот, чтобы пожурить Эбернети, но так и застываю, увидев, куда обращен его взгляд: в сопровождении пары солдат из планолета появляется Мелларк.

Он с интересом осматривается вокруг, направляясь за ними к одному из грузовых лифтов. Меня уже не удивляет ни его поведение, ни его абсолютно равнодушный вид, а вот для Хеймитча это оказывается полным потрясением. Серые глаза загораются от радости, и с губ срывается вздох облегчения, но затем восторг застилает пелена смущения и стыда. Секунда, две, три и его лицо снова непроницаемо.

— Идем, — бормочет он, возобновляя наш путь. — Опаздываем.

В последний раз я шагала по главному коридору, ведущему в Штаб, всего две недели назад, но кажется, что с тех пор прошла целая вечность. Тогда я точно знала, что это должно изменить мою жизнь. Мое существование было спокойным и относительно нормальным, была работа и я чувствовала себя полезной и нужной, был Гейл и перспектива создать свою собственную семью. Ведомая надеждой и жаждой правды, я прокралась сюда и стала свидетелем разговора, который скрывали от меня не без причины. Однако это было не той переменой, которой я ожидала — она разрушила до основания все то, что мне удалось построить за эти пять лет.

Жалею ли я?

Глупый вопрос, и я клянусь, что никогда не буду спрашивать себя об этом.

В главном коридоре на удивление людно. Высокопоставленные офицеры и чиновники с кипами бумаг снуют по помещению: одни увлеченно беседуют друг с другом, остальные ждут своей очереди на аудиенцию с Койн, но мы, видимо, особый случай.

В кабинете за громадным столом восседает Альма Койн со своими верными помощниками — Плутархом и генералом Боггсом. Рядом с ними разложены различные карты и чертежи каких-то зданий, а в углу то и дело мигают датчики, хотя на мониторах горит только герб Свободного Панема.

Хеймитч, отвыкший от здешних порядков, бегло оглядывает помещение и, видимо, не найдя колоссальных изменений, проходит к столу и плюхается на свободное место. Заметив, как дрогнули уголки его рта, меня осеняет, что подобное поведение — не только дело привычки. Прикусываю губу, пряча усмешку; мы с Финником замираем у двери. Нас не смущают ни пристальные взгляды руководства, ни их лица полные недовольства и раздражения, наоборот, мы отвечаем им тем же. Кажется, проходит несколько минут, прежде чем Койн решает заговорить:

— Капитан Одэйр, я жду Ваших объяснений, — ее голос звучит холодно, но довольно сдержанно. — Особенно, это касается участия в секретной операции солдата Эвердин.

— Это была моя инициатива, — спокойно отвечает друг. — Я рассказал солдату Эвердин о пойманном сигнале из Капитолия и кого мы там увидели, — сделав паузу, Одэйр поворачивается ко мне. — Она настаивала на участии в миссии, и я не мог лишить ее этого права, — он вновь замолкает, а затем добавляет: — А сейчас я хочу воспользоваться другим правом и прошу незамедлительно принять мою отставку.

Глаза Койн и Боггса расширяются от удивления, а Плутарх и вовсе выглядит так, словно лишился речи. Хеймитч напрягается в своем кресле, выпрямив спину и шумно вздохнув. Однако я не столько поражена его решением, сколько озадачена им.

Что же у тебя на уме, друг?

И как только наши взгляды встречаются, все встает на свои места. Миссия действительно закончена.

— Все так, — подтверждаю я, — за исключением того, что я сама узнала обо всем. Капитан Одэйр оказался единственным, кто подумал о моих чувствах, — у меня перехватывает дыхание, а слова застревают в горле. Неправда, Гейл всегда заботился обо мне, пусть и не так, как мне того хотелось. Финник же просто понимал меня, поэтому я без всякого сожаления заявляю: — С этого момента я отказываюсь быть Сойкой-пересмешницей.

В кабинете воцаряется тишина; сказанное нами не сразу доходит до Койн и ее помощников. С уверенностью можно сказать, что они были готовы к нашему гневу, к раскаянию, к упрямству, но только не к требованиям об отставке.

Ситуация далеко не простая; какие бы цели не преследовали мы с Финником, Койн теряла не просто солдат и доверенных лиц, она лишалась поддержки сразу двух победителей. Другая загвоздка в том, что после операции в Капитолии — мы стали главным источником столь необходимой для нее информации.

Мы неосознанно загнали кота в его же мышеловку и искусно захлопнули. Альма Койн может отклонить наши рапорты и потерять все имеющиеся сведения о жизни Капитолия, но, прими она их, то получит данные из первых уст за вычетом союза с нами. Как бы то ни было, ей потребуется время, чтобы обдумать все пути.

И пока я с наслаждением наблюдаю за ее дилеммой, взгляд Хеймитча практически прожигает во мне дыру: естественно он злится, не понимая, во что его подопечные вляпались на этот раз. Полностью проигнорировав ментора, мы с Финником сосредотачиваемся на Койн: сейчас куда важнее, чтобы добыча не сорвалась с крючка.

— Надеюсь, вы оба осознаете, что по протоколу я обязана собрать военный трибунал? — медленно произносит она, скрещивая руки на столе. — А вам лучше меня известно, что за этим последует.

Разжалование, в лучшем случае ссылка, в худшем — арест, но ни один мускул не дрогнул на наших лицах — победителей уже ничем не испугать. Губы Койн трогает легкая улыбка: ничего другого она и не ожидала.

— Допустим, мы сможем закрыть глаза на ваше вопиющее неповиновение, — подает голос Плутарх, не сводя глаз с Койн. — К тому же, не желательно выносить эту проблему на всеуслышание: пойдут разговоры, различные домыслы, недовольства… И ваша отставка, — мужчина качает головой, словно мы сморозили глупость. — Мы же только что продвинулись вперед, впервые за пять лет! И вы хотите уйти?

— Да, — твердо произносит Финник. — И если вам нужна информация, то отпустите нас. Мы больше ничего не можем сделать.