– Га-а! – и птицы в воздух взмыли, да коты с мявами попрятались. Обсуждать начали, да разом все.

Я в толпу бумаги с расчётами отдал, там всё превсё! Расстояние примерное, стоимость труб, работа землекопов, и ещё два десятка пунктов. Начерно.

– Егорушка, – начала осторожно тётя Песя, когда народ разошёлся-таки, не успев раздёргать мине на части, и объяснить, где и как я не прав по каждому из пунктов, – я чего-то не понимаю, или такие вещи лучше делать вечером, когда все в сборе и без спешки?

– Песса Израилевна! Вы сами знаете за ваших, и немножечко уже за почти моих! Вечером начался бы спор до самого утра, и я таки оказался бы ничего не понимающим в жизни сопляком!

– А так, – я повёл рукой на пустеющий двор, – мужчины спешат на работу, женщины рассказать другим за такую свежую новость. К вечеру они отдельно друг от друга решат всё то же самое за моё ничего не понимание в жизни, и успеют перессориться друг за друга, а не за мине! И будет тут свара не с моим раздиранием на части за соплячество, а споры за главность меж собой и другими.

Тётя Песя явственно начала работать мыслями, што выразилось в появлении морщинок на непривычном к тому лбу.

– А мине, – продолжаю я, – нужно не главным быть, шо всё равно нет из-за возраста, а штоб дело было. А кем и как, и кто славу на себя возьмёт, на то плевать с прищуром издалека!

– Как с футболом! – осенило Мишку, – Ты и тогда устроил всё так, што другие делали то, што надо тебе!

– Не так, штобы прямо мине, оно и городу польза. Но таки да!

Фира аж засветилась от гордости, и немножечко даже расстроилась, шо некому показывать свой розовый язык. Поэтому просто за руку взяла, подержаться и погордиться.

– Оно и здесь такое будет, шо прямо-таки ой! – продолжил я, сжав ответно маленькую ладошку, – Такие свары междусобойные вылезут наружу, што человека стороннего и зашибёт! А когда начнётся вечером за моё соплячество, за деньги ещё скажу. Триста рубелей один к одному жертвую. Тогда вместо соплячества начнётся сперва более уважительно – за возраст, а чуть погодя – за кто из них што вложить сможет.

– Немножечко отодвинут тебя в сторону, но за дело возьмутся рьяно, штоб на твоём фоне не выглядеть ещё сопливей? – предположил Санька.

– Задумано так, – киваю я, – но это же Одесса!

Доктора крутили Мишкину ногу, спрашивали о разном, заставляли приседать и вытягивать её, наклоняться.

– В принципе, – Гришин снял очёчки и протёр, – проблема решаемая. Если бы ваш друг…

– Брат, – перебил я его, – извините…

– Брат, – поправился он, – ничего страшного. Если бы ваш брат попал к нам, то через месяц, много – полтора, он стал бы ходить, как и прежде. А это, простите, работа коновалов. Где, вы говорили…?

– Больница для бедных, – кривовато улыбнулся, – после Ходынки.

– Даже так? – Гришин запереглядывался с коллегами, и снова снял очёчки на протереть, – Беру свои слова обратно. Н-да… наслышан. В таком разе – то, что ногу спасли, уже чудо. Не до изысков. Простите!

– Ничего страшного, – отзеркалил я недавнее, – Доктор, скажите, а что сейчас?

– Сейчас? Н-да… больница для бедных?

– Сейчас, – выделил я голосом, – средства есть. Значительные.

– Кхм… Мы за такое не возьмёмся, – сказал он, – здесь нужен, не побоюсь этого слова, аристократ от хирургии. И платить ему нужно тоже… аристократически.

– Примерно!?

– Ну… триста рублей, может четыреста.

– Мы согласны! – даже не оглядываюсь на Мишку.

– Кхм… деньги всё-таки заметные, и нужно согласие родителей или опекуна…

Мысли сразу заметались. Родня у Мишки есть, но так штобы согласие, да такие деньги… Дольше обхаживать и объяснять. Владимира Алексеевича? Не-е… афера, как есть афера, нечего опекуна в этот гембель втягивать.

– Двойные, – предложил я, – и как жертва катастрофы! Ногу сломал!

– Молодой человек, – гневно начал пожилой дядька, у которого прорезался от волнения отчётливый идишский акцент, – если вы думаете…

– Да я не думаю! – перебил я его, а у самого от волнения ажно руки трясутся, – А просто – ситуация! Деньги есть, а опекуны у брата далеко! И не факт!

– На благотворительность, – отчаянным голосом сказал Мишка, почуявший отказ после недавнего обнадёживания, – больнице ведь деньги нужны?

Ух, как уговаривать пришлось! Нет, и всё! Только через опекунов. Пришлось рассказывать о Мишкиной ситуации, когда родные вроде как есть, но по факту – сложно. О братании – без деталей, потому как среди тут жиды есть, а кровь, да с молоком… Ну как перемкнёт?! Уговорили! Вышли, чувствуя себе победителями. Отошли уже когда, Мишка задумчиво так:

– Вот умеют же, а? Ты теперь вдвое…

– Мы!

– Мы, – согласился он чуть смущённо, – вдвое теперь переплачивать будем, а благодарны! Одно слово – жиды!

С водопроводом и реакцией на него я немножечко-таки не рассчитал, и мозг мне вечером выели качественно и со вкусом. Выслушал о себе много нового и интересного, но дело сдвинулось-таки с мёртвой точки.

Умные и знающие отодвинули мине от славы. Где-то там, в самой глубине, есть таки маленькая обидка за отсутствующую строчку в летописях, но дело сдвинулось. И это главное!

«– Нахальный какой!» – Полина, поджав тонкие губы, сердито поправила платок, – «Ишь, подмигивает!»

Р-раз! И нахальный мальчишка подбросил в воздухе серебряный рубль, потом два, три…

«– Рублевиками играется!» – раздражённо подумала девушка, невольно замедляя шаг. Нечасто такое увидишь! Обычный, уличный, ничем не примечательный. И такое вот!

А мальчишка, будто дразнясь, небрежно подбрасывал и ловил всё большее количество монет, собрав чуть не десяток. Потом еле заметно движение кистью, и монеты ссыпаны в карман. И снова – одна монетка… золотая?!

Девушка сама не заметила, как отстала от подруг, замедлив шаги. А нахальный мальчишка снова подбросил, и снова… потом движение подбородком в сторону, и Полина, как заворожённая, двинулась за ним.

«– Заманивает», – мелькнуло у девушки, но мальчишка один, моложе её года на два, а сбежать она завсегда… Уж закричать-то она сможет! Так завопит, што все сбегутся, со всево Николаева!

Шаг, ещё шаг, и вот уже они на пустыре. Девушка было запаниковала, завертев головой по сторонам, но мальчишка спокойно сидит на земле, скрестив ноги по-туркски, и только монетка в руке. Золотая!

– Хочешь? – монетка текуче прокатилась меж пальцев.

– Я… я не такая! – девушка сделал шаг назад. Не слишком, впрочем, решительно.

– Мне без разницы, какая ты, – и улыбка едва заметная, – Так хочешь?

Меж пальцев начало прокатываться уже две монетки, потом три.

– Я… што делать-то надо?

– Ничего, – снова улыбка, – такого, о чём ты подумала.

– Ишь охальник какой! – рассердилась девушка, в глубине души немножечко даже и разочарованная.

– Есть дело, да не до твоего тела, – и снова подмигивание. Нахальное!

– Похабник какой! – рассердилась та, – Ну, говори!

– На фабрику пройти надо, – монетки взлетели вверх.

– Так мало ли кому надо?! – насторожилась девушка, – Керосинщик какой нашёлся! Мне из-за тебя на каторгу неохота!

– Какая каторга!? – изумился мальчишка, начав плести что-то нелепое о репортаже. Придумал бы хоть што другое!

Полина решила сделать вид, што верит. Вот честная она, доверчивая! Так на суде и скажет, ежели што вдруг. С рыданиями! Кому в здравом уме сахарный завод нужон, читать про такое? О простой жизни!?

Оно про Государыню, которая Ливадию посетила, это да! Событие! Такие все чины придворные, даже которые дамы. В мундирах мущщины все, да при орденах. Авантажные!

Или реклама одёжки от «Мюр и Мерилиз», тоже интересно. Она такие заметки вырезает и хранит в баночке из-под леденцов, выпрошенной у гордячки Тамарки. Ей часто ухажёры дарят всякое такое!