– Я таки понимаю, – спохватилась она, – что пока сырость, но это не потому, што вообще, а потому што шлемазл жил! Проветрить как следует, вот оно и сразу хорошо!

– Ничево так, – отзываюсь одобрительно, – тараканов травили?

– А как же! – всплеснула руками тётя Песя, – И клопов!

– То-то я гляжу, мало их. Ну што, располагаемся?

Владимир Алексеевич кивнул, и как мне показалось, с толикой некоторого сомнения. Не то штобы и сильно понравилось, значица.

А мне так и ничего! Запущенная комнатка, это да! Но кому сейчас легко? По осени и зиме если, то провонялась бы сыростью, плесенью и трухой, а сейчас и ничего. Проветрилось, солнцем прожарится быстро, от насекомых рецепты от Чижовской бабки есть, самолично проверенные. Нормально! И место знакомое.

С дороги сразу в баню – благо, извозчика и не отпускали. Восседающих на козлах грек, пропотевший не хуже своих лошадей, подрёмывал с потухшей трубочкой, разнежившись под майским солнцем.

– К «Султанской» на Греческую, – скомандовал дядя Гиляй, и возчик, зевнув протяжно, тронул вожжами лошадей. На ходу он выколотил трубку об облучок и заново набил, обмотав в это время вожжи вокруг запястий.

– Лучшая баня России, – важно сказал он, раскурив наконец трубку с дорогим, и потому наверняка контрабандным, табаком, – Роскошь!

– Ну положим… – дядя Гиляй, большой фанат Сандунов, завёлся моментально. Минуту спустя он пересел напротив, и вывернулся вполоборота, жарко споря с то и дело оглядывающимся греком.

Одесско-греческий патриотизм столкнулся с опытом человека, намотавшего по России не один десяток тысяч километров. Мы слушали этот спор, весело переглядываясь, и фыркая то и дело при особо удачных оборотах.

Шансов и извозчика изначально не было, так што к «Султанской» бане Владимир Алексеевич подъехал с видом римского триумфатора колеснице. Наверное, подсознание его решило так же, и поэтому в бане он завернулся в простыню ну точь-в-точь патриций с музейных статуй!

Столы накрыли во дворе, потому как событие! Соседи, вросли в самолично притащенные лавки и стулья, пустив корни и закаменев. Чуть не полсотни человек!

– Ну а шо ты будешь делать? – Развела руками тётя Песя на мою приподнятую бровь. Ну да… зная Молдаванку, оно иначе и никак! Справедливости ради, народ пришёл не с пустыми руками на поесть и выпить, а со своей снедью на общий стол. Потому как культурное мероприятие и первое впечатление! Потом уже да, по всякому.

– Ты не переживай, – тихонечко наклонилась тётя Песя к Мишке, – кошерное православным можно.

– Грех не то, что в уста, а что из уст, – спокойно ответил тот, – я больше переживаю, как воспримет живот непривычную еду.

– А… – тётя Песя озадачилась, встав на миг столбом, и тут же почти отмерла, захлопотав вокруг Пономарёнка, и щедро обсуждая с соседками проблему.

– Таки да! – Всплеснула руками тётя Хая, которая Рубин, – Што они там едят на этой Москве? Никаких продуктов нормальных! Ни пэрцу нет, ни синеньких!

Гвалт поднялся неимоверный. Мишка аж голову в плечи вжал, а дядя Гиляй только головой завертел по сторонам, ловя сценки.

Всё сразу заобсуждали! Разом! И как это принято у молдаванских жидов, каждый имел свою, единственно верную точку зрения, которую требовалось донести до собеседника путём переора.

Мишке под нос стали пхать разное на попробовать, и у него, непривычного к такому обращению, ажно глаза вылазить начали.

– Нет, ты попробуй и скажи мине – тётя Роза, вот настоящий форшмак! Не то што у старой прошмандовки Файги! – и суёт в самое лицо этот самый форшмак!

– Ты куда ему в самое лицо! Пусть мальчик поесть сперва нормально, шакшука, а потом уже будешь со своими обидами на Файгу с ребёнком делиться!

И это полминуты не прошло!

– Ша! – я к Мишке шагнул, отодвинул тёток, и сам ему наложил разного, – успеет ещё попробовать и оценить, кто тут прошмандовка, и у кого лучший форшмак и самая вкусная хала! Человек из России приехал, и непривычен к одесскому, дайте ему подышать и отойти!

И опять у меня, будто сам собой, идиш вылез! Я ж не зря немецкий учу, да и Львом Лазаревичем тоже. Мишка на меня глазами только луп-луп!

Поворотился я к нему, и только руками развёл.

– Не я такой, жизнь такая!

Ели-пили, веселились, и дядя Гиляй как бы не больше всех. Но с нотками. Не пойму чего, но такое што-то, што есть. Ну… о том потом думать буду, а пока – праздник!

Настроение-то ого! Сразу несколько всего совпало. Проблемы с опекой хотя бы. И Фира, да… А ещё сама Одесса, солёный запах моря, долгожданный отдых от напряжённой учёбы, и предвкушение самостоятельности.

Настоящей! Штоб не таясь, как Егор Панкратов, а не Шломо. Оказывается, давило! Вроде и легко казалось, ан нет! Разница, значица.

Мы перекусили слегка, и больше разговариваем. Рахиль, подружка Фирина, до Саньки застеснялась. Хорошая она деваха, это да. Но носата!

«– Рубильник в виде паяльника» – выдало подсознание, тут же замолкнув.

Другие до Мишки. Писано было, што он подмастерье портновский, так тётки здешние его ажно щупать начали. Тринадцать годков парню, а он уже! Это же не просто так, а профессия. Уже! И в глазах у них планы, Эти… матримониальные. Ишь, хищницы! Не то што простодырая тётя Песя!

Потом подарки московские. Тёте Песя с Фирой все превсе наши открытки с рисунками. Про Хвост Трубой и мои, дурацкие, да все с автографами. Коллекция!

Другим знакомцам тоже всякое, но поскромней. А то уж больно много у меня знакомцев в Одессе! Каждому по чуть, и уже ого! Целый чемодан таких сувениров бумажных приволокли. Носильщик ажно с кряканьем на тележку грузил.

А штобы просто в руках, так наверное, только опекун и может. Ну и борцы цирковые.

Потом я на гитаре. Агитировал Саньку за скрипочку, но тот застеснялся – нет ещё особых успехов. А по мне, так и зря! Насмотрелся на Молдаванке на здешних, тут и не таким пиликаньем гордятся!

Про «Дерибасовскую» потом с Санькой представляли, про «Жидовское казачество». Орали! Всей Молдаванкой, вот ей-ей! Только птицы небо – фыр-р! И коты меховыми шариками по подворотням.

Попозжей, ближе к тёмнышку, угомонились мал-мала с весельем. Взрослые, особенно если мужчины, пьяненькие все! Местные ж не бездельники, а в основном ровно наоборот. Ну и тово… догонялись, кто с работы приходил. На голодный желудок-то што ж не догнаться-то? Особенно если невтерпёж сесть сперва, да поесть нормально.

Все ж ого! Орлы! Только жёны потом растаскивают по домам. Один в один как наша мастеровщина на нечаянном празднике гулеванит, только антураж иной.

Дядя Гиляй пейсаховки этой столько хлопнул, што и посчитать боюсь, потому как и не верится. Могуч человечище! Каждый норовит с ним выпить, а тот и не отказывает, только морда лица краснеет. И слушает, да. А те и рады! Уши свободные!

Ну а мы, кто помладше, отдельно. Отсели на веранду второго этажа, у Хейфицевых комнат, ну и о своём. Я о Москве, о неприятностях. Ёся кивал задумчиво, а Лёвка так рассочувствовался, што носом шмыгать начал.

– Чудак человек! – и кулаком его в бок слегка, – Всё обошлось!

– Всё хорошо, шо хорошо кончается, пробасил вконец заматеревший Самуил… или Товия? Они за эти месяцы так замужичали и поменялись, што ой! Можно уже и со взрослыми сидеть, но они по рюмочке выпили, вроде как што со всеми, на равных. А потом и к нам! Потому што компания.

– Как представлю, шо вдруг и не обошлось бы, – завздыхал Лёвка, – так оно и само!

О всяком потом говорили, вразнобой немножечко, но совсем чутка. Я за прошлый год приучил мал-мала! Не нравится мне здешний обычай, с переорыванием друг дружкиным.

– … Левитан…

– Шо!? – недоверчиво переспросил Ёсик, – Ты хочешь сказать, што знаешь самого?

И руками этак помывает, потому как слов подобрать не может.

– Ну да, – дружок мой ажно растерялся, – я ж хоть и вольнослушателем, но в Училище живописи, а он там преподаёт.

– И шо… вот так просто? – у Ёси сделались глаза.