— Вы не возражаете, если я присяду за ваш столик?

— В общем-то…

Искин оглянулся и обнаружил, что все столики на тротуаре так или иначе заняты, везде сидели по двое, по трое, а за столиком у дверей кафе умудрились поместиться аж четверо молодых людей, по виду — студентов.

— Время сладкого омлета, — пояснил мужчина, виновато шевельнув плечами.

— Конечно.

Искин подвинулся, давая мужчине повесить сложенный плащ на спинку стула и сесть, не прижимаясь спиной к соседям.

— Я вижу, вы не местный, — сказал, устроившись, мужчина и, привстав, протянул руку: — Рене Персерод-младший.

Официант принял у него заказ — кайзершмаррн с земляничным вареньем и кофе.

— Не угадали, — сказал Искин, раздумывая, случайна ли их встреча, и пожал ладонь. — Искин. Леммер Искин.

Хайматшутц просто обожает плащи. Шпионов из Фольдланда в европейских фильмах теперь без плащей и не показывают. Увидел в кадре человека в тренчкоте — знай, он обязательно связан со службой безопасности. И тут уже не важно, надет тренчкот или нет.

Или это тоже паранойя?

— Экономикой не интересуетесь? Инвестициями? Акциями? — спросил Персерод-младший, щелкнув ногтем по газете.

— Нет.

— А зря. Сейчас как раз то время, когда можно схватить удачу за хвост. «Шауэршанц» растет, «Дюпон» растет, «Берингер» пока внизу, но что это значит?

— Что? — спросил Искин.

— Это…

Персерод-младший прервался, ожидая, пока официант поставит перед ним тарелку с кусочками сладкого омлета и крохотную чашку кофе на блюдце. Капли варенья алели на краю тарелки, будто кровь.

— Три марки.

— Спасибо, — Персерод-младший вложил официанту в ладонь монету в пять марок, — сдачи не надо. — И вновь повернулся к Искину. — Это значит, что «Берингер» со дня на день обязательно пойдет в рост. За ними есть такой грешок — сами играют на понижение перед большими государственными заказами.

— Зачем? — спросил Искин.

Персерод-младший наколол кусочек кайзершмаррна на вилку, со вкусом прожевал.

— Все просто. Они выкидывают от одного до двух с половиной процентов акций на биржу, и цена, разумеется, не сильно, но идет вниз. С помощью вялых слухов и подкупленных трейдеров акции проседают где-то на пол-процента или процент. Это, конечно, немного. Но затем на рынок кто-то выбрасывает еще процента три акций одним пакетом. Это уже пять процентов, в общей сложности. Пять — это психологический барьер. Другие игроки тоже начинают избавляться от «Берингера» под расходящуюся и якобы верную информацию, что «Берингер» утратил свое влияние в правительстве. Улавливаете?

Он подмигнул Искину.

— Нет, — сказал тот.

— Когда курс падает на четыре-пять процентов, а это много, в сумме получается под семьдесят миллионов марок, появляется некий трейдер, что осторожно скупает акции по все падающей цене. А дальше следует объявление, что «Берингер» получает новый заказ для своих промышленных фабрик на полмиллиарда марок. А?

Персерод-младший засмеялся с полным кайзершмаррна ртом.

— И акции идут вверх? — спросил Искин.

— Взлетают! В кратковременной перспективе — процентов на десять. «Берингер» из воздуха получает сто пятьдесят миллионов марок, с лихвой покрывая первоначальные убытки. И все это знают, и каждый раз это срабатывает.

— Но это обман.

Собеседник кивнул.

— Разумеется! Просто удивительно — будто в задумчивости почесал висок он. — Вы — местный, но не знаете о времени кайзершмаррна.

— А вы хоть раз выбирались за Кассантель-штросс? — похолодев, спросил Искин.

— Это ближе к карантинным кварталам?

— Да.

— То есть, вы намекаете, что там…

— Я уверен, там даже не знают о кайзершмаррне, — сказал Искин, поднимаясь. — Этот город полон эклектики, и богатые кварталы часто не имеют представления, чем живут бедные. А бедным не до того, чтобы заглядывать богатым в рот.

Персерод-младший улыбнулся.

— Вы — социалист?

— Скорее, реалист, — сердито сказал Искин. — Мне пора.

— Вы только не обижайтесь, — сказал ему в спину Персерод-младший. — Я просто пошутил. На самом деле, кайзершмаррн подают исключительно в этом кафе с восьми и до девяти утра.

Искин шевельнул плечом, подразумевая, что нисколько не обижен. Но весь короткий путь до переулка, ему жутко хотелось обернуться. В районе лопаток так и свербело. Смотрит этот Персерод-младший ему вслед или нет?

Берштайн ждал его у черного входа.

— Опаздываешь!

Низенький, округлый, с кипенью черных волос, впустую охраняющих лысую макушку, крючконосый, с выдвинутой вперед нижней губой, он щелчком отправил окурок в близкую стену здания напротив. Крашеная в голубой цвет, вся она была в неприятных крапинах.

— Уже девять? — спросил Искин.

— Почти.

Берштайн запустил его в двери. Пискнул магнитный замок. Через крохотный тамбур они попали в узкий коридор с утопленными в нише шкафами. Берштайн потянул створку, открывая висящие на прищепках халаты. Внизу белел ряд упаковок одноразовых силиконовых калош.

— Одевайся, — сказал Берштайн.

Под мягким светом потолочных пластин Искин снял потертую куртку, переложил идентификатор в задний карман брюк.

— Ты знаешь, что такое кайзершмаррн? — спросил он.

Берштайн сдвинул створку соседнего шкафа.

— Это на фольддойче? — спросил он, вешая куртку Искина. — Какое-нибудь ругательство? Я, честно говоря, не силен…

— Сладкий омлет.

— Всего-то?

— Да. Продается в «Кронцпринце Фердинанде». Здесь, рядом с клиникой.

Искин надел бледно-зеленый халат, провел пальцем по груди, сращивая стороны. Пискнуло. Резиновые манжеты обжали запястья.

— Я ходил туда всего один раз, — сказал Берштайн, облачаясь рядом в такой же халат. — Что тебе сказать, Лем? Не советую. Они позиционируют себя как весьма демократичное заведение, в смысле, по ценам, но, боже мой, с меня взяли десять марок за паршивый завтрак из яичницы с помидорами. Даже не с мясом, не с беконом, не с острым балканским шпиком, а всего лишь с помидорами! При этом через квартал есть «Повероне», прекрасная итальянская траттория, и там за ту же яичницу, только с зеленью, сыром и кусочками колбасы, просят всего две марки. Две!

Он вскрыл упаковку калош. Искин вскрыл свою. Уместившись на крохотной лавочке, оба обули калоши.

— Готов? — спросил Берштайн.

— Да, — сказал Искин.

— Тогда помоги мне встать.

Искин за руку потянул Берштайна с лавочки.

— Две! — повторил Берштайн, поднимая к потолку палец. — Я за сеанс беру десять марок, и три из них твои. И что, получается, моя работа стоит как паршивая яичница с помидорами? При этом я еще плачу аренду, кредит за оборудование и каждый год подтверждаю лицензию!

Они прошли в двери и через светло-серый холл мимо двух женщин и девушки, ожидающих на квадратных пуфиках, мимо стойки с секретаршей направились к лестнице на второй этаж.

— Через пять минут, — бросил Берштайн секретарше.

Та кивнула.

Собственно, вся клиника Берштайна представляла собой этот холл с парадным входом с Декстра-гассе и запасным выходом в переулок и два помещения наверху — досмотровую, которая по совместительству являлась операционной, и лабораторию с закутком для отдыха врачей. Врачей значилось три: Берштайн, Искин и Михал Сольваст, которого Лем видел всего раза четыре за три года.

Известную марку «Альтшауэр-клиник» Берштайн приобрел лет пять назад явно в надежде на вал пациентов. Городок был зажат в карантинные тиски, толпы все прибывали с южных границ Фольдланда, из-под Скабина, словно там вскрылся нарыв. Центр распределения только-только обставил себя столбами и огородился проволокой. В газетах и на телевидении царила истерия по поводу заражения юнитами, каждый второй политик кричал о том, что под видом беженцев происходит невидимая оккупация Европы, а фургоны санитарных служб с зелеными крестами стояли на перекрестках.

Почему бы и нет? — конечно, подумал Иосиф Берштайн.

За плечами у него были семь лет работы простым ординатором в медицинском центре в Живорно, почти десять лет администрирования частной клиники в курортном Вейне и крайне популярные курсы биосканирования с помощью биопакови магнитонов «Эскаль», «Хофбург» и «Про-Био».