С той поры юноша больше ни разу не поднимал эту тему. Только отшучивался, что он не так умен, как отец, и вряд ли потянет карьеру бухгалтера.

***

Январь, 1964 год

Кому хоть раз не посчастливилось оказаться в эпицентре вооруженного восстания, тот прекрасно знает, с чего все начинается. Как тишина и тревога саваном окутывают город. Как пустеют улицы, и люди, еще недавно бывшие добрыми соседями, стараются не смотреть друг другу в глаза. Все разговоры только о том, что англичане покидают остров, что арабы скоро приберут к рукам все места в парламенте, что султан бездействует, а британское правительство отказывается прислать сюда миротворческие войска…

После того как арабская партия разогнала большую часть полицейского состава, улицы в Каменном городе наполнились мародерами и бандитами. Тогда из дома семьи Балсара исчезли все слуги, а вскоре отец семейства впервые завел разговор о том, чтобы перебраться в Англию. Он проработал в консульстве много лет, британские власти не откажут ему в выдаче гражданства. И потом, может, хоть в Англии этот обормот (Боми небрежно указал на сына) наконец найдет себе занятие по душе.

В последующие дни тема политической обстановки как-то сама собой перешла в разряд запретных, зато про переезд родители говорили все чаще и настойчивей. Мать сомневалась, что они смогут устроиться на новом месте так же хорошо, но отец с присущей ему решительностью уверял, что легко найдет работу — он провел столько времени бок о бок с англичанами, что и сам чувствовал себя почти англичанином.

Мнения детей никто не спрашивал, Фаррух и Кашмира переглядывались с надеждой, что их отец знает, что делает. Однако они поневоле замечали, как дрожит его голос, как безвольно и страшно обвисают уголки губ, и с беспощадной ясностью понимали, что сытая безопасная жизнь, которую Боми Балсара годами выстраивал для себя и своей семьи, вот-вот рухнет. Изо дня в день они как будто сидели на бомбе, зная, что в любой момент может рвануть. Мало у кого выдержат нервы.

Как бы они внутренне ни готовились к чему-то подобному, утро двенадцатого января застало их врасплох. Быть может, потому что к войне, как и к смерти, нельзя быть готовым? И то и другое приходит в разных обличьях, но всегда одинаково обезоруживает прежде чем всадить когти и содрать кожу.

В столице с ночи шли вооруженные бои. Каруме поднял восстание. Эта новость звенела в воздухе. Пытаться утаить ее было нелепо и совершенно бесполезно.

Навязчивым кошмаром в памяти Фарруха отпечатались трясущиеся руки матери, спешно собирающей чемоданы. Отец велел брать лишь самое необходимое. Все равно их основные сбережения хранятся в британском банке. Ничего, поживут в Фултхэме у родни, пока не встанут на ноги. Пусть африканцы и ширази отстреливают арабов, сколько им вздумается! Если даже султан бежал, Боми Балсара тем более ни дня больше не задержится на этом проклятом острове!

Уже позднее, трясясь в крохотном битком набитом автобусе, Фаррух вдруг понял, что предстоящий переезд вызывает у него не только страх перед неизвестностью, но и робкий восторг. В школе он привык к английскому укладу жизни. Чего греха таить, даже прозвище Фредди, которым его наградили одноклассники, нравилось ему больше родного имени. И теперь ему в голову упорно лезла странная, кажущаяся неуместной и… притягательная мысль: «Может, все к лучшему?»

Как знать, возможно, именно то, что сейчас кажется концом света, приведет его на единственно правильную дорогу?

Люди шепотом рассказывали друг другу, что мятеж охватил большую часть столицы, а убитые среди арабского населения исчисляются сотнями. Так это или нет, никто не знал. Достоверной информации взяться было неоткуда — повстанцы заняли почти все крупные здания, включая радиостанцию. Зато угрожающий вид вооруженных радикалов, которые то и дело мелькали на улицах, способствовал распространению леденящих кровь слухов.

Несколько раз автобус тормозили. Кое-кого заставили выйти. Что с ними стало, никто не решился даже предположить.

Во время очередной вынужденной остановки двое крепких чернокожих парней, бегло оглядев пассажиров, принялись выборочно проверять документы.

Фаррух даже не испугался, когда дуло винтовки ткнулось ему в плечо. Один из повстанцев коротко приказал ему и еще двоим идти следом. Только безумный рев матери и голос отца, бледными губами повторяющего, как молитву, одно и то же: «Это мой сын, пожалуйста, не трогайте его. Мы — парсы, а не арабы. Мы — парсы, парсы…» вывел его из оцепенения. Собрав волю в кулак, парень улыбнулся и махнул рукой, как бы говоря, чтобы его родные оставались на местах и что с ним все будет хорошо, прежде чем покинуть автобус.

Он старался усмирить страх, хотя в мыслях постоянно крутилось, что сейчас достаточно одного косого взгляда, одного неосторожного движения, и тогда… пара секунд — и ты, Фаррух Балсара, лежишь в песке, превращенный в решето. Вот тебе Англия! Вот тебе корона! Вот тебе твои гребаные амбиции!..

Хотя нет, Фаррух смутно чувствовал, что у Бога на него другие планы. Ведь он — почти звезда, черт подери! Он не может умереть так глупо.

Их отвели в какой-то заброшенный ангар с дверьми нараспашку. Здесь расположился небольшой, но хорошо вооруженный отряд африканцев. Пройдя внутрь, Фаррух перво-наперво увидел высокого, как скала, широкоплечего и на редкость уродливого человека средних лет с кожей оттенка горького шоколада. В форме его широких ноздрей было что-то звериное.

Весь его вид говорил в пользу того, что это командир отряда. Во всяком случае, Фаррух рассудил именно так.

— Паспорт, — приказал командир на плохом английском.

Парень был к этому готов. Стараясь казаться спокойным, он извлек из нагрудного кармана сложенный вчетверо плотный листок бумаги.

Командир прищурился, стараясь разобрать почерк, которым были заполнены все графы в документе. Потом бегло оглядел стоявшего перед ним мальчишку и с сомнением спросил:

— Индус?

Самым разумным было ответить утвердительно, однако Фаррух, сам не зная, почему, покачал головой и вдруг улыбнулся.

— Я — почти англичанин, — отозвался он, вспомнив отцовскую шутку, которую, впрочем, никто в доме не считал смешной.

Командир посмотрел ему в глаза, и в грозном полузверином облике Фарруху впервые почудилось что-то человеческое. Кажется, это была горечь. Да, именно. Пронзительная и страшная горечь.

— Англичанин? — Командир возвратил ему паспорт и кисло усмехнулся. — Англичане-то и бросили нас на милость арабам.

И, отвернувшись, он приказал, чтобы паренька отпустили.

Фаррух проводил его взглядом со странным чувством в сердце. Внезапно он понял, что готов пожалеть этих людей, вынужденно взявшихся за оружие, доведенных до крайности несправедливостью и неизвестностью, что станет с ними завтра. Этих марионеток с оборванными нитями.

Его проводили к выходу из ангара. Тут юноша остановился, услышав за спиной сдавленный крик — один из пленников, приведенных вместе с ним, видимо, попытавшись вырваться, получил удар прикладом в солнечное сплетение. Фаррух машинально обернулся на звук, но конвоир тут же грубо толкнул его в плечо, подгоняя вперед.

То, что он почувствовал, оказавшись на свободе, не передать словами! Хотелось смеяться и плакать одновременно, но почему-то Фаррух не мог ни того, ни другого. Он лишь глупо улыбался, как влюбленный дурень, который наконец-то пригласил понравившуюся девушку на свидание. Любые трудности и тревоги стали вдруг казаться такими смешными, что о них не хотелось даже думать.

Он чувствовал себя полностью неуязвимым.

До порта пришлось добираться пешком. Благо, он был хорошо знаком с этим лабиринтом узеньких улочек, где небо порой терялось среди высоких каменных крыш. Повсюду царило зловещее запустение. Лишь кое-где встречались люди, напоминающие погорельцев, — полуголые, в одном изодранном тряпье, с синяками и ссадинами на обнаженных руках и ногах. Они пронзительно кричали, плакали, призывали проклятия на голову бандитов, которые ограбили их и выкинули на улицу. Арабы — самые богатые жители острова — за считанные часы лишились земель, состояния, а многие и жизни.