В ванной Джон наконец как следует умыл лицо — раз, и два, и три, пока рукава его рубахи, которые он так и не удосужился закатать, не промокли насквозь. Потом он закрыл кран и, усевшись прямо на холодный кафельный пол, обхватил голову руками в бессознательной попытке хоть как-то унять хаос, которым были охвачены все его мысли. Он даже не подумал усомниться в правдивости услышанного — ни один человек в здравом уме не станет сочинять такое, а уж тем более Фред. Джон слишком хорошо его знал.
Чем больше он вдумывался в положение вещей, тем очевиднее ему становилось, что каждый из них имел шансы очутиться на месте Фредди — с разбитой жизнью и измученной душой, противный сам себе. Все они в свое время балансировали на границе, но только один эту границу пересек, одновременно оттолкнув остальных как можно дальше. Казалось, он никогда не сможет уложить в голове то, с какой легкостью Фред принял на себя их общие проблемы. Принял сразу и со всей решительностью. Без обсуждений, без ропота, даже не поставив их в известность. Пока они строили каждый свою жизнь, Фред разрушал свою. Джон не мог не питать уважения к его поступку, хотя это уважение сочеталось с тихим всеобъемлющим ужасом.
Он вслушивался в тишину дома, точно зная, что там, наверху, в детской, спят мирным сном Робби и Майкл. Что Вероника сейчас, скорее всего, дремлет в мягком кресле возле кроватки двухмесячной Лауры, дожидаясь, когда малышка в очередной раз попросит пищи. На глазах у Джона показались слезы. Впервые он понял, что Фред не лукавил, не кокетничал, не кривлялся, говоря, что завидует ему. Понял, почему тот обожал «You’re My Best Friend». Еще утром он смотрел на жену и детей, как на естественную составляющую своей жизни, не сознавая, какой бесценный подарок сделала ему судьба четыре года назад и как несчастны люди, лишенные этого.
Ему было стыдно. Нет, вовсе не из-за чувства, что он обрел свое счастье взамен чужого счастья. Просто он понимал, что никогда не смог бы поступить так же, как поступил Фред.
Он просто-напросто трус.
Брай и Роджер ничего не знали и, если это зависит от него, не узнают никогда. Их совесть была и останется чистой. Но он… он догадывался уже давно, и только паршивый страх перед уродливой правдой жизни мешал ему во всем разобраться. Как знать, возможно, если бы этот разговор состоялся раньше — еще пять-шесть лет назад, — Фред не зашел бы так далеко? Женился бы на Мэри и со временем забыл о гомосексуальной стороне своей личности. Или, может, встретил бы подходящего парня и счастливо зажил с ним. Но не загнал бы себя в омут. Не попал бы в окружение мелочных и порочных людей.
… Уже светало, когда Джон очень осторожно и тихо пробрался в спальню. Он нашел жену там, где и ожидал. Замотанная в плед, она крепко спала. В проеме теплого распашного халата виднелся ворот ночной рубашки и набухшая, вся в жилках, грудь. Левая рука лежала на плече, а на ней виднелось кольцо — то самое, которое он подарил ей в памятный день скачек.
Джон стоял в дверях, очарованный этой картиной безмятежности, окрашенной предрассветными сумерками. Вдруг то ли от холода, то ли почувствовав его взгляд, Верон зашевелилась и приоткрыла глаза.
— Который час? — пробормотала она едва слышно.
— Не знаю, — честно ответил Джон. Он не следил за временем.
— Ты еще не ложился?
— Нет, — он прошел в комнату, опустился перед ней на корточки и улыбнулся. — Дорогая, иди в кровать. Тебе не помешает хорошенько выспаться. Я посижу возле Лауры и, если надо, сделаю все сам. — Как бы то ни было, сегодня он определенно не сможет сомкнуть глаз.
***
Снова они с Фредом встретились только спустя две недели на небольшой корпоративной вечеринке по случаю выхода сингла. Клип, к тому времени уже почти готовый, получился, по мнению большинства из них, немного… не в стиле «Queen». Впрочем, Фредди только рассмеялся, сочтя такую оценку самой лучшей, и сообщил всем, что «стиль «Queen» — это удивлять зрителей, дорогие!»
Фред постоянно крутился в стайке гостей, картинно улыбался и хвастался всем, кого видел, что через пару дней выступает в Колизее с балетной труппой. Его попросили спеть «Bohemian Rhapsody». Также он намеревался исполнить свою новую песню, посчитав, что «балету не повредит немного классики в стиле Элвиса». По его словам, на репетициях он поначалу жутко стеснялся, но, как выяснилось, напрасно. В этом нет ничего сложного, самое главное — ухитриться влезть в старое трико, в котором он давненько не появлялся на сцене.
В другой раз Джон счел бы эту трепотню забавной, но сейчас она только раздражала. Он был твердо настроен поговорить с Фредом, на сей раз на трезвую голову, но никак не мог улучить момент.
Он уже было решил, что Фред намеренно его избегает, когда тот вдруг подошел сам. Выглядел он так, словно и капли в рот не брал. Джон и впрямь не припоминал, чтобы хоть раз заметил его сегодня с бокалом в руке, хотя вечер уже подходил к концу, и гости начали разъезжаться.
Первой же фразы хватило, чтобы Джон отчетливо понял: за все это время не было и дня, чтобы Фредди не вспоминал об их разговоре. Равно, впрочем, как и он сам.
— Знаешь, Дикки, я хочу попросить у тебя прощения.
Глаза Джона округлились — такого он уж точно не ждал.
— За что?
— За то, что тогда распустил язык. Поверь, меньше всего мне хотелось бы делиться этим с тобой. — Фредди смущенно, исподволь, глядел на него.
Тут Джон сделал еще одно потрясающее открытие, от которого у него внутри все содрогнулось. Судя по всему, Фред и впрямь не ждет от него ничего, кроме презрения.
Он что, серьезно?
Человек, который не позволил им разбежаться в момент отчаяния. Который лег костьми, чтобы «Queen» жила и добилась успеха. И которому они сейчас обязаны если не всем, что имеют, то уж во всяком случае большей частью. Как он может? Как смеет, черт побери, так думать?!
Не находя слов, Джон наконец сделал то, чего не успел сделать тогда, две недели назад, — схватив Фреда за грудки, он посмотрел ему в лицо так, как не смотрел еще ни на кого, а затем прижал к своей груди. Нет, после всего, что ему открылось, он не презирать его должен, а благодарить.
— Не бойся. Все, что ты рассказал, умрет со мной. Я не стану говорить ни Браю, ни Роджу — никому. И не вздумай допускать даже мысли, что я стал меньше тебя уважать, слышишь? — Все это он произнес на едином дыхании в порыве чувств.
Фредди не сказал ни слова, однако Джон почувствовал, как после короткого замешательства его тело расслабилось, словно с плеч упал невидимый груз. Отстранившись, он заметил, что щеки Фреда сверкают бриллиантовым блеском. Да, так и есть! Фредди, мать его, Меркьюри, впервые на его памяти плакал — и это были, без сомнения, слезы облегчения.
Именно тогда Джон осознал для себя простую, но важную вещь. Сильный человек — не тот, кто никогда не плачет, а тот, кто, несмотря ни на какое жизненное дерьмо, продолжает улыбаться.
***
28-е ноября 1991 года
— Я обещал Фреду, что не расскажу вам ничего, но… сегодня, наверное, пришло время нарушить слово, потому что… Потому что, блядь!.. Фреда с нами нет, а мы сидим тут и рассуждаем, какие мы с вами все из себя белые и пушистые, а он сам виноват, что превратился в горстку пепла в сорок пять лет!
— Джон, я… я не знаю, что сказать. Но я не думаю, что ты прав. Мы столько лет жилы рвали, работали, разве это не наш успех? Разве мы его не заслужили? — Брайан не мог оставаться на месте и опять уже нервно рассекал взад-вперед. — Давай будем логичными. Мы собирали полные стадионы не потому что Фред кому-то… подставился. Бред! Люди просто приходили слушать нашу музыку. Разве это не значит, что все было по-честному?
— Ты меня не понял, Брай, — Джон вздохнул. — Разговор не о стадионах, а о том, что нам вообще позволили выйти из-за кулис. Наше шоу было прекрасным, никто не спорит. Но то, что занавес открылся, что у нас появился шанс, — это не просто удача. Увы, нет. Это проданные душа и тело Фреда… Родж, а ты что скажешь? Почему молчишь?
