— Папа сказал, нужно быть сильной, — всхлипнула Люта, и волчий язык снова умыл ее лицо. — И я очень сильная, так даже Трюдда говорит! Я могу жить одна, я любого зверя свалю... на медведя не пойду, наверно, но...

Она утерла слезы и вольчьи слюни рукавом и сказала твердо:

— Пойду, если надо будет. И убью.

Встала, отряхнула штаны от сена и добавила:

— Я закрою дверь на крючок снаружи, иначе ее ветром распахнет. Если надо чего, слева лаз наружу, сама копала. Подроешь, ты крупнее.

Охотник выбрел к ее хижине под утро, едва живой, и не пустить его — значило убить. Нельзя тут не впустить путника, кем бы он ни был.

— Д-думал, об-бморозился, — сказал он, протянув руки к очагу.

«Обморозился — не дошел бы», — подумала Люта, отпихнула от огня и протянула варежки. Сама вязала, как Трюдда научила, вышло косо... да еще по великанской мерке — точно на мужскую ногу налезли. Не отцовские же носки ему давать! Самой пригодятся!

— А ты чего тут опять? — спросила она.

— Ты будто и не рада меня видеть, а?

— Я никому чужому не рада. Так и не поймал того серого?

— Погоди, я объясню, — поднял руки Айлан. — Только дай поесть чего-нибудь.

— Чего-нибудь денег стоит. Или моего дня в лесу. Есть чем заплатить?

— Найду, — мрачно ответи Айлан. — В мешке кошелек... Э, куда полезла! Сам достану!.. Ну, как пальцы гнуться начнут...

Они молча сидели у огня, а Люта думала о странном волке там, в сарае, потому и прослушала начало рассказа.

— А? Что? — встрепенулась она.

— Сначала спросила, теперь уснула?

— Я не уснула. Скажи снова.

Под ее немигающим взглядом Айлан вынужденно повторил:

— Ты же знаешь, я охотник на оборотней. И не тверди, что луна только растет! Это... Ох, не надо бы тебе этого говорить!

— Ты всегда можещь меня убить.

— И всю деревню вырезать? Будто тебя там никто не знает! — Айлан посмотрел на нее в упор и осекся. — Ладно... Слушай, в общем, и дай чего-нибудь перекусить, прошу! Заплачу я тебе, не смотри так...

Он ел сыр, заедал сухарем и рассказывал.

Далеко-далеко отсюда, так, что даже с самой высокой сосны не видать, жили-были князь с княгиней. Родились у них два сына — рост в рост, волос в волос, голос в голос. Только одного поранил на охоте волк, и непростой...

— И всем было всё равно? — спросила Люта.

— Да... он второй родился, не наследовал бы. В полную луну его, конечно, запирали в подвале, но он не выл даже. Молча сидел. Это потому, — добавил Айлан, — что его наставник сказал: какой ты мужчина, если скулишь, подобно щенку?

«Ты не знаешь, насколько это больно!»

— Какой ты мужчина, если не можешь вытерпеть пару дней без еды?

«Ну, так сойдет», — согласилась Люта.

— И к кому ты взываешь, если никто не придет? — закончил Айлан. — Вот так Эре учили быть мужчиной. Потом его еще испытывали, прежде чем выпустить в лес. Он всегда возвращался. Возвращался человеком, понимаешь?

Отец всегда сидел по ту сторону двери, гладил доски и что-то неразбочиво шептал, вспомнила Люта. Очень боялся, но никуда не уходил, пока ее ломало оборотом что до, что после.

Она не хотела знать, как именно испытывали Эре.

— Потом он явился волком, — говорил Айлан, — убил отца и мать, только брат успел спастись с сестренками вместе... Вот за Эре меня и отправили. Его голова дорого стоит, так что не промахнись, если увидишь его снова. Сочтемся уж.

— Я никогда не промахиваюсь, — ответила Люта. — Ложись тут, на лавке. Я за печкой досмотрю.

И когда Айлан улегся, спросила:

— Почему он волк? Человеком проще прятаться!

— Он с тех пор, как убил родителей, всегда волк, — сонным голосом ответил Айлан. — Проклятие, наверно...

«Проклятие! — Люта сидела у печки, напряженная, словно тетива у лука. Жаль, она умеет стрелять только из ружья... — Нет. Проклятие пало на него раньше, иначе он не тронул бы родителей. Спросить бы! Почему я не понимаю звериного?..»

Прикрыв вьюшку, она выскользнула на двор, а там уж пошла в сарай. Шел снег, следы заметет... А нет — ружье всегда при ней, как отец завещал.

Волк свернулся клубком в старом сене, а лосиную ногу и не тронул. Она холодная была, конечно, но не так, чтобы не угрызть, — Люта потрогала.

— Слышал, что он сказал?

Волк приподнялся.

— Правда так было?

Он закрыл глаза, а Люта на мгновение представила, как приставляет ружье к широкому лбу и нажимает на спуск. Аж холодом по спине протянуло.

— Тогда лежи и ешь! — она ногой подпихнула волку мясо. — Я спроважу этого, как только распогодится. Да он и сам уйдет, знает же, кто я... Ну и... объяснишь, что там у вас вышло? Взаправду, а не то, что Айлану наговорили?

Волк приподнял голову и словно кивнул.

— Цепочка у тебя непростая, — сказала Люта и попыталась ее стянуть. На этот раз волк не сопротивлялся, но все равно не вышло, та будто приросла к шкуре. — Колдовская?

Волк вскочил, со странной надеждой глядя ей в лицо.

— Я не умею колдовать. Но придумаю что-нибудь, — Люта встала во весь рост. — Спросить бы Трюдду, но я не спущусь... Да нет же, в полнолуние запросто спущусь! Только волчицей, и она мена даже не узнает!.. А я записку ей напишу, вот, и на мешок со шкурами пришпилю, а то не заметит!

Она умолкла, потом сказала:

— Не выйдет. Все равно у нас в поселке колдуна нет. А и был бы, что толку: ты княжий сын, тебя, наверно, на совесть зачаровали... Лежи, отдыхай. Вот обернусь, тогда поговорим.

Люте уже было нехорошо, знобило, но день она перетерпеть могла, ровно до полной луны. Так она и сказала Айлану, когда ей стало совсем плохо: мол, сиди и не высовывайся, в лес уйду. Спасибо, метель мела, следов бы он не разглядел, не то непременно увидел бы, как Люта идет к сараю, скидывает крючок и запирается изнутри.

— Не гляди на меня, — сказала она волку, стаскивая одежду. Вываляться бы в снегу, так ведь Айлан увидит! — Сам знаешь, каково это...

В этот раз было хуже, чем прежде, а почему, Люта не знала. Ей было больно, а очнулась она от того, что чужой оборотень вылизывал ей морду. Никогда и никому она не позволяла такого!

«Ты плакала, — он вжался в угол, когда она лязгнула зубами у самого его носа. — Я не могу видеть, как девушки плачут. Прости...»

«Я пить хочу, умираю», — Люта пропустила его слова мимо ушей и первой проскользнула в изрядно расширившийся лаз. Снег! Сколько снега! Хочешь — катайся в нем, хочешь, ешь...

«Оба ружья в доме, — вспомнила вдруг она. — И свое у Айлана есть... Дура! Нет бы спрятать!»

И она бросилась прочь от дома, в лес, в метель... Человек туда ни за что не пойдет.

Серый бежал за ней, хромал, правда, и Люта остановилась. Уже достаточно далеко, Айлан не дострелит.

«Ты правда княжий сын? — спросила она, вспомнив о деле. — Или этот наврал, что ты сделался оборотнем?»

«Правду сказал».

«И ты убил родителей?»

«Нет... нет... Не знаю, кто их убил, я в лесу был! Но если это Ири!..»

Эре на весь лес плакал по родным, по прежней жизни, и Люта будто видела его мать с отцом — отец немного походил на Тана, — брата и маленьких сестер. Брат был красивый... но Эре уж точно не хуже, подумала она. И девочки хорошенькие, таких враз соседские сыновья разберут...

А старший брат мог устроить пакость. Почему нет? Отец говорил, такое у господ часто случается, а уж если младший умнее и надежнее старшего... Ну и что — оборотень? Не нарочно же таким стал! Уж подгадает денек ехать оброк собирать, а если застрянет где-то... на то есть верные люди, чтобы заперли и сторожили. Эре ведь не старше Люты, успел бы набрать таких! А может, от отца бы достались...

И охотник, да не за простыми оборотнями — тех-то ведром черпай! Сперва Айлан выслеживал того самого, теперь Эре. Но правды он ведь не скажет... «Не в постель же его тащить, — зло подумала Люта. — А пьет он только свое, сколько раз повторял. И трав я не знаю, а и знала бы — сейчас где их возьмешь?»