— Вашим мастерам я почти что угодно доверю, но такая добыча... — Айлан погладил черный мех. — Тут только самому. Да только где?
— Так к старому Тану и иди, он шкурами промышлял, у него все найдется.
— А... а дочка?
— Говорю ж — она в деревню не выходит. Вообще на люди не показывается, — пояснил староста. — Скажешь ей, что случилось, похоронишь Тана за домом, мотыга у них есть, уверен. Ну и собаку вернешь... хотя на кой она дочке-то?
— Мало ли... А как она одна жить станет, если на люди не показывалась?
— Это уж не твое дело, — отрезал староста, и Люта благодарно ткнулась носом в его руку. — Спроси, можно ли пользоваться вещами Тана. Думаю, она разрешит, а нет, тогда уж вернешься.
Поблагодарив, Айлан понес Тана обратно. На этот раз ему дали мальчишку в помощники, но от того было больше шума, чем пользы, и Айлан скоро прогнал его назад в деревню.
— Что б тебе пониже не поселиться, — бормотал он, входя во двор.
Хотя какой там двор — три на три шага, Тан ведь даже птицу не держал — охотой промышлял.
— Девушка! — позвал Айлан. — Дочь Тана!
«Забыл спросить имя. Все забывают», — невольно фыркнула Люта.
— Куда запропастилась? А, может, в лес ушла, по ягоды... хотя тут такие ягодки, что лучше дома сидеть!
Яму Айлан копал долго — на этом-то каменистом склоне. Спасибо, место выбрал хорошее — меж корявых корней еще не старой, могучей сосны.
— Нельзя же просто вот так на камень... — проговорил он, оглянулся и встретился взглядом с Лютой. — Как думаешь, можно войти в дом? Хоть покрывало взять...
Она порысила впереди, поддела носом крючок, показала, что брать для погребения... вернее, рычала и наступала на Айлана, пока он не сел на сундук, не хлопнул себя по лбу и не принялся рыться в тканях.
— Темное, да? Потому что немолодой мужчина, — очевидно, Айлан успел запомнить кое-что из принятого в этих краях. — Что ж, это подойдет, наверно...
Он бережно окутал тело Тана несколькими витками темно-синей ткани, опустил его в яму. Люта за ремень приволокла двустволку и хотела бросить вниз, но Айлан перехватил ружье за цевье.
— Ты чего это! Такое — в могилу! Нет уж, пусть служит во славу хозяина на этом свете... То есть я отдал бы его дочке покойного, — добавил он, видя оскаленные зубы, — если бы она хоть показалась. Но вряд ли она им пользоваться умеет. И отдачей ее снесет... вон в те кусты!
«Умею! Не снесет!» — Люта могла только рычать и крепче цепляться за ремень, но Айлан уступил.
— Пускай ржавеет, мое какое дело, — мрачно сказал он, когда она утащила двустволку в укромное место, и принялся закапывать яму. — Ну... покойся с миром, добрый человек, а я пойду шкурой займусь. Эй, собака, покажи, где у вас там что для выделки хранится!..
Поздним вечером, когда шкура того самого повисла на распялках, Люта села возле свежей могилы и завыла. Айлан в доме от неожиданности разлил кипяток и то, что пытался приготовить. Хотел выругать дурную псину, но устыдился — она ли ему не помогла? Потом прислушался — не собачья и не волчья тоска сквозила в ее вое, и от этого пробирала жуть.
Она выла так всю ночь. Днем спала, не мешала Айлану заниматься чем угодно — он хоть одежду простирнул, перебрал свои припасы, решил, чего нужно прикупить в деревне. Мог бы и у покойного Тана прихватить, но посовестился — дочка-то где-то здесь, чем она проживет? Хозяйства-то никакого!
А куда запропала... Кто ее знает, может, в подполе прячется, может, в сарае, может, где-нибудь в кустах поблизости. Айлан не стал искать — подумал, что этак напугает странную девицу еще сильнее. Если они с отцом жили на отшибе и с людьми не общались, кто знает, чего этот Тан ей наговорил! Может, что все незнакомцы спят и видят, как бы ее снасильничать... Оно, конечно, и таких мерзавцев хватает, но собака на что? Неужто даже при ней девушка не рискнула бы показаться незнакомцу? Или это такая краса неземная, что даже луна померкнет пред ее ликом, а давно обезножевший старец вскочит и погонится за юной прелестницей?
Развлекая себя этими мыслями, Айлан доел свое немудрящее варево — обычно ему все равно было, чем питаться, лишь бы сытно и не отравиться, — запил водой и прислушался.
Собака по-прежнему выла. Как начала, едва луна показалась, так и не умолкала.
Разувшись и неслышно вышел на крыльцо — собака покойного сидела в головах могилы. Широкий красный ошейник с начищенными бляхами был хорошо виден даже в темноте.
Полная луна скользнула за тучи — уже не полная, немного пошла на убыль, — и Айлан вздрогнул.
— Ну почему-у-у-у-у? Зачем остави-и-и-ил? Как мне жи-и-и-ить?
Он готов был поклясться, что слышит это в вое собаки, но глаза — глаза бывалого охотника — его не обманывали.
Возле могилы сидела худая белокожая девушка с коротко остриженными волосами и выла так, что отзывались волки за болотом.
А потом она замолчала. И повернулась к нему.
Айлан снова готов был поклясться, что никогда ему не было так страшно, даже когда он стрелял в черного оборотня! Но только до тех пор, пока он не увидел красный ошейник и не сообразил, что это означает.
У девушки были человеческие глаза, заплаканные, красные, но человеческие. И еще — он сразу понял, почему дочь Тана никогда не выходит на люди. У нее был шрам через половину лица: казалось, она подмигивает и усмехается даже сейчас, с потеками слез на щеках.
— Ты так замерзнешь, — сказал он, скинул куртку и накинул ей на плечи. — Пойдем в дом. Скажешь мне, что случилось?
— Скажу. Только уже все равно. Ты убил того самого. Вон висит, — девушка покосилась на распяленную шкуру.
— Ты... обиделась, что это я его убил, а не Тан? — произнес Айлан первую пришедшую в голову глупость. — Так я добил. Твой отец хорошо ему шкуру попортил, утром покажу, куда именно угодил. Будь это хоть самый-пресамый оборотень, он все равно бы сдох к утру. Я просто вовремя рядом оказался.
— Почему?
И после этого короткого вопроса охотник на оборотней вдруг понял, что просто выстрелить твари в пасть — самое малое дело...
— Оденься, а потом поговорим, если хочешь, — выкрутился он, но это неожиданно помогло.
— Да, верно, папа же говорил... — сказала девушка. — Нельзя ходить раздетой, ни в коем случае нельзя. Я сейчас приду. Не убегай — найду по следу.
«Даже не сомневаюсь...» — подумал Айлан, добыл из вьюка фляжку и сделал один глоток — больше нельзя было, чтобы не потерять ясность рассудка.
* * *
Она вернулась одетой точно так же, как здешние деревенские девушки: длинная рубаха, поверх — плотная то ли тканная из лоскутов, то ли вязаная юбка длиной чуть ниже колена, шаль на плечах. Недешевая шаль, отметил Айлан, наверно, Тан баловал дочь. Хотя перед кем ей красоваться?
Голова у нее была повязана опять же по-деревенски, но не по-здешнему. Здесь девушки любили выпустить из-под платка длинные косы, а тут... даже волоска не выбивается. Хотя чему там выбиваться-то?
— Зачем смотришь? — спросила она.
— Сравниваю, — честно ответил Айлан. — Здесь не так голову покрывают.
— Я знаю. Но мы не здешние, всем известно. А если ты про косы... отрезала. У нас так положено, когда горюешь по близкому.
— Ошейник сними и спрячь, — посоветовал он, попытавшись перехватить взгляд светло-карих глаз, но не преуспев в этом. — Хотя... Все равно могут заметить, что показываешься или ты, или собака.
— Собака дом сторожит... А почему ты решил, что я покажусь? — встрепенулась девушка.
— А жить чем будешь? Одной охотой?
— Припасы есть...
— Надолго хватит?
— Мне одной, может, на полгода. С охотой точно не пропаду.
— А одежда? Ты еще... — Айлан присмотрелся. — Сколько тебе лет?
— У нас считают вёснами.
— Неважно! Вёсен сколько?
— Шестнадцать полных.
— Ну так ты еще вырастешь. Если не вверх, то вширь. Только не говори, что Тан запас материю, а ты шить умеешь!
