- Я же не четвертого Эйгона имею в виду, а самого первого, - пояснил Лионель. – Эйгон Завоеватель был честный человек и всегда женился, даже если уже был женат, - тут Лионель взглянул на Арью и понял, что она ему сейчас ни капельки не верит, как и впрямь не стоит верить многому, сказанному нетрезвым человеком. Но от своей откровенности Лионелю стало легче, да и Арья совсем перестала дичиться и удобно устроилась у него на коленях.

- Ну ты же сказала мне, помнишь, что обычная женитьба не для тебя, - поддразнил Лионель: он был молод, но уже догадался, что такое говорят почти все девушки тем, за кого не собираются замуж, а, найдя человека по сердцу, все «необычные» и «не такие» сразу хотят свадьбу, подвенечное платье, троих детей и мужа рядом, а не за горизонтом в погоне за приключениями.

- Я совсем не это имела в виду, - рассмеялась Арья.

- Значит, я недопонял, - признал Лионель. – Я еще тогда подумал: ну ладно, я куплюсь.

- Балбес ты, Лео, - улыбнулась Арья и поцеловала Лионеля в щеку. – Ну пожалуйста, не пей больше.

Лионель был не совсем прав, считая, что Арья ему не поверила, когда он заговорил об Эйгоне Завоевателе, который действительно был женат на двух сестрах, - скорее она испугалась и перевела все в шутку, потому что, вернувшись в свою комнату, Арья достала записанные для нее Лионелем слова песни королевы Нимерии и долго смотрела на его единственное к ней письмо, хотя песню уже давно выучила наизусть. Арья действительно не хотела становиться женой лорда, живущего только за счет своего имени или придворного и турнирного фанфаронства, и, может быть, суровые Старые боги и откликнулись на ее желания, которые она дерзновенно произносила в своем сердце даже в богороще. Может быть, в первый раз не скрываясь от самой себя, подумала Арья, ее и настигла любовь воина, резкая и безоглядная, не просящая и не чарующая, а требующая: решительности, смелости и выбора. Либо идти вслед за ним верной спутницей, сделав его судьбу своею судьбой, либо уходить прочь и жалеть об этом всю жизнь, изливая тоску в таких же песнях, как песня королевы Нимерии, потому что даже горе с ним милее счастья с любым другим.

То, что предложил Лионель, если он действительно это предложил, а не жестоко пошутил во хмелю, как с ним случалось, и не выболтал неоформившиеся мечты, - то, что он предложил, было возмутительно, хотя и в своем роде честно. Да и решать это было скорее Сансе – Арья раньше никогда не уклонялась от ответственности и иногда считала свою сестру слишком мягкой и слабой, но такое неожиданное бремя она была бы рада свалить хоть на Сансу, хоть на Лео. Арья была очень молода и все же она была девушкой, и поэтому она так и не поняла, что свое решение она уже приняла, первой предложив поехать втроем на Стену и только что пообещав Лео, что она всегда будет рядом. Она еще надеялась, что все можно перерешить или подождать, пока жизнь или Лионель решат за нее, и потому ей еще долго оставалось метаться и мучиться.

___________________

** Песню о Финроде Фелагунде можно прослушать здесь: https://youtu.be/N0ee5Dyshlg

========== VI ==========

— И вообще все могло быть гораздо хуже!

— Но все могло быть, черт возьми, и неизмеримо лучше!

(с) Джозеф Хеллер, «Уловка-22»

Джон постепенно шел на поправку, валяясь в комнатах мейстера Эймона, и спал сколько дают, как образцовый солдат, а точнее – спал почти весь день и уж точно всю ночь. Возможно, виной было маковое молоко, которым иногда поил Джона мейстер Эймон, но Джону было все равно – его очень занимали его сны. В некоторых из них он видел мир глазами своего лютоволка, который невозбранно ошивался где хотел и даже успел снюхаться с несколькими милыми волчицами. Сны с участием лютоволка были интересными, но, просыпаясь, Джон чувствовал, что настроение от таких снов не повышается, а даже наоборот: лютоволк гулял на свободе, а Джон собирался без вины отсидеть пожизненное на Стене.

Когда тоска от волчьих снов стала почти невыносимой, Джону приснился его пропавший дядя Бенджен. Дядя Бенджен со своей обычной ехидной усмешкой стоял с той стороны Стены, а Джон словно смотрел на него немного сверху, как будто паря в воздухе перед Стеной.

- Я скажу ребятам, что ты вернулся, дядя, - пообещал обрадованный возвращением дяди Джон, думая, что Бенджен уже битый час мерзнет перед закрытыми воротами.

- Стена не пропускает меня, племянник, - пожаловался дядя все с той же насмешливой ухмылкой.

- А по-моему, дядя, - весело предположил Джон, вспоминая Бенджена таким, каким он раз в пару лет приезжал на побывку в Винтерфелл, - по-моему, ты просто снова напился и забыл пароль.

- Хех, - одобрил подколку Джона дядя Бенджен и дал ему очередной возмутительный совет. – Служи, племяш, как я служил. А я на службу положил.

На этом веселый сон с дядей Бендженом закончился, и Джон изобразил страдания и попросил у мейстера Эймона еще макового молока.

Дядя Бенджен посетил сны Джона только после второй порции макового молока, и ухмылка у него была такая, словно обе порции макового молока он выпарил, а осадок скурил.

- А тебе не казалось, племянник, что в Дозоре ты окружен сумасшедшими? – доверительно спросил Бенджен, а Джон попытался понять, к чему тот клонит.

- Нет, - честно ответил Джон. – Мне сначала казалось, что я окружен неумехами, садистами и дураками. Но потом я поговорил с мейстером Эймоном, который объяснил мне, что я как бастард испытываю подсознательную ненависть к людям. Я не согласился и ответил, что ненавижу их всех вполне сознательно…

- Так, так, - одобрительно поддержал Джона дядя. – Мейстер Эймон занятный человек. Однажды, когда он еще не был слеп, он начитался валирийских фолиантов и диагностировал у меня депрессию. «Нищета тебя угнетает, - сказал мне мейстер Эймон. – Невежество тебя бесит. Неумелость и необучаемость внушают тебе отвращение, а человеческая глупость доводит тебя до белого каления. Словом, совершенно нормальная жизнь приводит тебя в угнетенное состояние духа».

- А мне мейстер сказал, что других дозорных у него для меня нет, так что мне лучше привыкнуть к этим, - поделился Джон. – Знаешь, некоторые из них оказались не такими уж и плохими ребятами. Хотя многие все-таки конченые мрази, которые зарезали бы и собственного лорда-командующего, причем не только возвращаясь из неудачного похода, но и прямо во дворе Черного замка.

- А ты умнеешь, Джон, - похвалил мизантропию Джона снящийся дядя. – Смотри, потом этого не забывай. И все-таки, я за свои годы в Дозоре сделал вывод, что сумасшедших в нем больше всего, особенно среди разведчиков.

- Послушай, дядя, - возразил Джон. – Но ведь посылать в ледяные пустоши человека, у которого не все дома, - это отправлять его на верную смерть.

- А кто еще, кроме сумасшедших, пойдет на верную смерть? – возразил дядя Бенджен.

Когда Джон почти окончательно поправился, не считая обгоревшей правой кисти, пальцы на которой по-прежнему плохо сжимались, до него дошли слухи о том, что Джиор Мормонт, лорд-командующий Ночного Дозора, решил на старости лет показать всем, что он еще крепкий мужик, и готовит поход за Стену, чтобы силами двух эскадронов разбить наголову огромную армию Одичалых, вместе с гигантами, мамонтами и прочими сказочными существами.

- За Стеной есть трава для лошадей? – спросил Джон, которого разговоры с дядей во сне настроили на циничный, но разумный и прагматичный лад.

- Насколько я знаю, практически нет, - признал мейстер Эймон. – Есть ягель, но лошади его не едят.

- В таком случае, Мормонт сумасшедший, - рассудил Джон, напав на любимую дядину тему, но мейстер Эймон разговор не поддержал.

- Мейстер, - окликнул его Джон через пару минут. – А вы не могли бы признать меня временно негодным к вылазкам за Стену?