Мы сто лет не были наедине, и чудовищная неловкость сковывает плечи.
– Тебе не предлагаю! – кратко сообщает Саша, достает из-за пазухи фляжку, откручивает пробку и опрокидывает ее содержимое в рот. В воздухе зависает запах спиртного.
– А Наташа твоя где? – пытаюсь завести разговор.
Порыв ветра уносит с дорожки листья, над домом кружится стая встревоженных птиц, смутная тоска забивается под ребра.
– А, чтоб ее… – Смурной и нервный Саша прячет фляжку в карман. – С ней все. Гейм овер.
– Да ладно! Что случилось? – участливо спрашиваю я, подавляя злорадство.
Он бьет кулаком по стволу:
– Она мне как-то заявила, что татуху хочет сделать! Дура. Я ее целую неделю пас, но она все равно слиняла. И сделала! Сонь, ну что за фигня? Сегодня – татуха, завтра – панель… Я втащил ей за это. Не сильно, но она обиделась.
Ошарашенно поднимаю голову – тот, кто сидит рядом, похоже, бредит. Как мой друг мог стать таким?
– Вот это логика… – Я морщусь. – Ты мыслишь как гамадрил. Полегче на поворотах.
– А в чем я неправ? – искренне удивляется Саша и прищуривает слегка осоловелые глаза. – Вот ты никогда бы не поступила со мной так. Потому что ты чистая и верная.
Последние слова звучат тихо и вкрадчиво – его развезло, но я все равно пугаюсь до чертиков.
Тут же пытаюсь перевести зашедший не туда разговор в шутку:
– Саш, а ты, оказывается, помешан на контроле, – глупо хихикаю. – Не дай бог кому-то перечить тебе!..
– Да. Если узнаю, ноги повыдергаю! – пристально разглядывая мое лицо, перебивает он и снова лезет в карман за фляжкой.
Восемь
На улице снова зарядил дождь, в воздухе явственно чувствуется дыхание октября, по утрам все сложней заставлять себя выбираться из уюта теплого одеяла в холод и мрак выстуженной комнаты. Но по зову противно пищащего будильника нужно вставать и тащиться в ванную, превозмогая крупную дрожь, медленно чистить зубы, а потом, кутаясь в демисезонную куртку, плестись в школу, ненавидя весь мир.
В грязном дымном небе орут черные птицы – они кучкуются в стаи в радостном предвкушении свалить из этих проклятых мест.
Неделя в школе тянется адски долго – учителя и ученики с заспанными рожами уныло передвигаются по полутемным коридорам, на уроках зевают, ежатся и дремлют под мерное гудение люминесцентных ламп.
Все идет наперекосяк с самого понедельника: Наташа бледной тенью скользит через закоулки в окружении трех верных подруг, ее разбитая губа замазана красной помадой, но замаскировать ее полностью не получилось – она неестественно свисает и сочится кровью.
Глядя на это, я чувствую дикую злость, сострадание и солидарность, но подойти и сказать об этом однокласснице не осмеливаюсь.
Саша с верной свитой ходит по школе королем, с удвоенным энтузиазмом шутит с девчонками в классе, громко гогочет и издевается над малолетками, оккупировав подоконники у раздевалки.
Слишком часто я перехватываю его пристальный взгляд, и сердце уходит в пятки. Противно и страшно осознавать, что некогда лучшего друга я теперь попросту боюсь.
– Сонь, а Сонь! Давай в столовку сходим? – предлагает он время от времени.
– Саш, не могу, надо в библиотеку. У меня же доклад по истории в четверг! – деловито сообщаю, проходя мимо, и прибавляю шаг.
– Может, до Города на выхах доедем? В кино? – не отстает он.
– На выхах мы с бабушкой на рынок пойдем, а потом будем заготовки на зиму делать…
– Ну, как знаешь. Значит, в следующий раз! – Он улыбается искренне и по-доброму, но я помню его перекошенное лицо в момент, когда он распинался о контроле, сидя субботним вечером на злосчастном поваленном дереве.
Отмазки не всегда получаются складными, но мне не до их сочинения – мысли заполнены совершенно другим.
После голодного обморока чувствую себя необычно – все выходные с блаженной улыбкой я торопила время и почти наяву видела, как Урод, широко улыбаясь, в понедельник утром при всех припадает на одно колено и клянется мне в вечной чистой любви, а розовые толстые амурчики, кружа под потолком, осыпают нас лепестками роз…
Как можно было быть такой дурой?
За неделю новенький лишь раз вскользь обжег меня полным ненависти взглядом, и я снова перестала для него существовать.
У Урода и без меня хватает проблем: Саша и прихвостни постоянно его достают, но обходятся малой кровью: подло ставят подножки, исподтишка толкают плечами, орут вслед всякую чушь. Но вчера в слепой зоне видеокамер он получил от Саши кулаком под дых, от удара согнулся пополам и привалился к стене. Я видела, как парень пытался восстановить дыхание, судорожно вдыхал через рот и морщился, но на урок пришел как ни в чем не бывало.
Стоя за углом, я задыхалась вместе с ним…
– Зачем вы постоянно его бьете? – поинтересовалась я у Саши на следующей перемене и чуть не спалилась, но он лишь самодовольно ухмыльнулся.
– Для профилактики. Чтоб боялся! И чтоб сразу к себе на район валил, иначе будет хуже… Кстати, как насчет прогуляться вечером?
– Саш, сегодня не могу… – картинно вздохнув, я в ужасе сбежала.
* * *
Бабушка в прекрасном настроении – в детском саду, где она после выхода на пенсию работает вахтером, к ней подошла родительница – ее бывшая ученица:
– Катенька Иванова… Прекрасная девочка. Разговорились. Оказалось, что ее старшенькому нужен репетитор по математике. Так что, Соня, после работы и по выходным я теперь буду на пару часов ходить к ним! – радуется она. – Кстати, я по пути зашла в магазинчик и кое-что тебе купила. Иди, примерь.
С деланым интересом углубляюсь в бабушкину сумку, влезаю в очередную белую блузку, с ненастоящим восторгом улыбаюсь, глядя на себя в зеркало. Высокая стройная блондинка, правильная до блевоты, хлопает огромными серыми глазами в слегка замутненном отражении.
Хочется упасть в грязь и вываляться в ней, хочется сделать что-то нетипичное, сойти с ума, слететь с катушек, выйти за рамки. За рамки собственного тела.
Всю ночь в голове творится кавардак из разрозненных снов – поляна, покрытая ковром из одуванчиков, и ржавые перила пожарной лестницы, темные глаза маленького мальчика, усталые и взрослые, и обжигающий взгляд школьного изгоя, детская ладошка, застывшая над шипящей гадюкой, и татуированные пальцы, зависшие над полусухим цветком. Тепло, покой и доверие, лишь дважды случившиеся со мной наяву, бесчисленное количество раз повторяются во сне и улетают вместе с ним в холодную муть пятничного утра…
Просыпаюсь с будильником, ненавидя все и вся, осматриваю хмурую комнату, встаю, и нога задевает что-то под кроватью. Наклоняюсь и выдвигаю электронные весы – их гладкая поверхность покрыта слоем пыли.
На задворках сознания что-то зудит и никак не может оформиться в осознанную мысль. Уже неделю я ем без всяких проблем – немного, но регулярно. Это столь же естественно, как дышать. Я больше не допускаю мысли, что поступаю неправильно, и раскаяние не жжет душу после каждого приема пищи.
Это, черт возьми, странно!..
Черные глаза и теплая рука. Доверие и покой.
Урод…
Все наладилось сразу после того происшествия на лестнице!
Девять
Сегодня я не могу соответствовать светлому образу Сони – улыбаться и быть со всеми милой нет сил, нервы натянуты и скручены в тугой узел.
Дергаюсь и психую: Веник второй урок кряду скачет у доски и трясется от злобы, Саша все перемены хохмит и натужно смеется, Лебедев черным пятном застыл на периферии зрения и не дает покоя, но, чтобы посмотреть на него, обернуться придется слишком явно.
После занятий с грохотом вскакиваю, быстро иду к месту нашей прошлой встречи и прячусь за вентиляционной трубой. От напряжения стучат зубы.
Мне нужно многое выяснить у Урода, припереть его к стенке и не поддаться глупому чувству, от которого в его присутствии предательски слабеют колени. Или же признаться ему в нем и наконец освободиться…