Все ущербные личности в школе не понаслышке знают, что такое кулаки этой троицы – похоже, сейчас с ними познакомится и наш новый одноклассник. Странная смесь облегчения и сожаления снова теснится в груди.

Раздаются сдавленные смешки:

– Наумова, кажется, ты ему нравишься!..

– Что? Кому? – переспрашиваю, и Алена смеется:

– Уроду! Не Саше же…

– Не смешно!.. – огрызаюсь, и все разом затыкаются.

Урод возвращается только перед звонком: зажимая ладонью нос, он ухмыляется и вразвалочку проходит к пустому месту – последней парте в третьем ряду и стулу с отломанной спинкой.

Обжигающая чернота проникает в самые глубины моей души и перетряхивает их в момент, когда наши взгляды цепляются друг за друга. Роняю ручку и, мучительно краснея, лезу под стол. Я пялилась. Он заметил. Как это вообще могло со мной произойти?..

В любой человеческой общности существуют устоявшиеся нормы и правила, и индивиды просто следуют им, не задумываясь о том, что их можно нарушать.

Наша семья – я и бабушка – тоже общность. И в ней есть культ. Культ моей навсегда юной тети. Все в нашей семье ему подчинено: обстановка в доме не меняется, вещи убиенной в полном порядке висят в платяном шкафу по соседству с моими, ее тетрадки, учебники и сувениры пылятся на моих полках…

Из-за этого в детстве Саша до судорог боялся у нас ночевать.

Здесь не принято плакать, нужно излучать оптимизм и улыбаться, храня в душе священную скорбь. А вот я просто улыбаюсь. Я не застала свою тетушку и не понимаю, почему должна убиваться по тому, кого ни разу в жизни не видела, с кем не перемолвилась и парой фраз, по тому, кто ни разу мне не улыбнулся и не взглянул в глаза.

Из семейных преданий следует, что моя тезка и предшественница была сверхидеальной и сверхперспективной…

Это из-за нее я страдаю. И совсем, нисколечко не скорблю.

Хорошо, что бабушка не догадывается о моей темной стороне.

А я никогда не решусь признаться, что мечтаю поступить в театральное училище в Городе, вместо того чтобы учиться тут, в филиале математического вуза, что не шарю в математике, что хочу жить с мамой, что вечно думаю не о том и не о тех.

Этой ночью, например, я тоже много думала – анализировала, фантазировала, искала выход.

Урод дал понять, что я в его руках, что мне лучше не рыпаться. Черт возьми, он умный – сразу нейтрализовал именно меня, потому что в классе только я реально точу на него зуб.

А еще он, по-моему, симпатичный… Нет, он – псих и ублюдок, и то, что я чувствую к нему, здорово смахивает на стремительно развившийся стокгольмский синдром.

Хватит с нашей семьи жертв. Мне нужно опустить Урода с небес на землю, окунуть в привычную грязь, чтобы он не смел больше пренебрежительно относиться к школьной королеве.

…Но проклятая запись того, как я блюю в кустах, запросто поставит под сомнение любой статус и титул.

Жуткий, почти ноябрьский холод накрыл город. Кутаясь в плащ и борясь с потоком встречного ветра, ковыляю через пасмурную промозглую осень, но счастливая злорадная улыбка майским солнышком сияет на лице – уже утром, умываясь и разглядывая в зеркале странно золотистые локоны, я все же додумалась до блестящего решения всех своих проблем.

Даже если Урод разошлет всем эту чертову запись, он не победит. Я расплачусь при всех, затрясусь в праведном гневе, скажу, что в тот день сильно отравилась, а он, вместо того чтобы оказать помощь, просто снимал мои мучения и угрожал.

– Урод, что с него взять! – репетирую вслух речь, которую произнесу в классе.

Всего делов-то – мое слово против его слова. Потрясающий, гениальный выход!

Прямо сейчас я пойду к Саше и навру, что новенький приставал ко мне на Заводской, что он выхватил у меня пакет с яблоками и разорвал, что он обещал расправиться со мной, даже ударил и только чудо тогда спасло мою жизнь.

Ох, кажется, кое-кто сегодня недосчитается нескольких зубов…

Я со всех ног бегу к школе и направляюсь прямиком к скучающему на крыльце Саше – воплощению надежности и утраченных надежд.

– Доброе утро! – начинаю наш ежедневный ритуал и заглядываю в его глаза, но он только хмурится.

– Утро добрым не бывает, Сонь. – Саша исподлобья глядит в сторону ворот, и я оборачиваюсь.

Урод в форменном пиджаке, брюках и стремном черном пальто бодро чешет к школе в компании огромного, как бабушкин шкаф, Воробья.

– Нас вчера к директору из-за него вызывали… – цедит Саша. – Бить Уроду морду в стенах школы больше нельзя… Если будет ходить в крови или настучит, мы с пацанами вылетим следом за этим ушлепком. А сегодня вон – сюрприз, полюбуйся. Этот хрен его все утро сопровождает по району. Ну что это такое, а? Все равно я его достану, вот увидишь!

– Но вы же втроем, а их только двое… – с прискорбием осознавая, что мой гениальный план только что накрылся, брякаю я.

Саша смотрит на меня как на больную, но молчит.

В коридоре первого этажа царит шум: возгласы, вопли, дружный смех. Получив номерок, выхожу из раздевалки и наконец могу видеть причину всеобщего оживления… Девятиклассница, хромая девочка, страдающая детским церебральным параличом, изгой и извечный объект насмешек, под хохот и улюлюканье ребят пытается пройти к нужному кабинету. По ее пунцовым щекам катятся слезы, руки сжаты в кулаки.

Она перешла в нашу школу в прошлом марте и с тех пор каждый день попадала под пристальное внимание местных старожилов.

Я вижу, что на сей раз их так развеселило… Эта девочка всегда носила широкие брюки, а сегодня на ней школьная форма: пиджак и юбка выше колен. И искривленные болезнью ноги выставлены напоказ.

– Красотка! – громче всех глумится Саша. – Тебе идет!

– Так и ходи всегда! – блеют Сеня и Тимур. – Секси!

То, что происходит, не смешно. Но меня оно не касается.

– Вы дебилы, вы знаете? – тихо сообщаю Саше.

– Не без этого, – соглашается он. – Но скажи, София: она что, не видела, во что вырядилась?

– Так ведь с этого года форма обязательна для всех…

– Ну и что? – ржут ребята.

Для фриков наша школа является филиалом ада на земле – Саша и его друзья напрямую к этому причастны.

Мысленно благодарю Соню за то, что, вечно стараясь соответствовать ей, я не выросла уродкой и неудачницей. Удобнее перехватываю рюкзак и собираюсь свалить, но приступ головокружения заставляет меня на пару секунд привалиться плечом к стене.

Черный взгляд мелькает и застревает на задворках сознания странной неопределенной тревогой. Верчу головой, но нет, показалось – Урода нигде нет.

До звонка меня все раздражает: слишком яркие лампы под потолком, химичка «с приветом», Алена, ожесточенно набирающая кому-то сообщения под партой, дождь за окном…

План мести Уроду сорвался.

А я тупо хочу есть и сейчас готова сожрать что угодно.

Срочно нужно отвлечься – достаю из рюкзака минералку без газа, делаю несколько глотков. В этот момент раскрывается дверь, и в проеме возникает Урод.

Химичка тут же начинает орать:

– Молодой человек, почему в пальто? Немедленно снимите его и сдайте в гардероб!

На манер эксгибициониста Урод распахивает черные полы и нагло смотрит ей в лицо. Все застывают, маркер из рук училки со стуком падает на пол.

Моя челюсть от удивления падает примерно с таким же стуком – на Уроде форменная клетчатая юбка!

– Как это понимать, Лебедев? – химичка в шоке пятится к окну, ученик пожимает плечами:

– Соблюдаю ваши правила. Пришел учиться. В обязательной для всех школьной форме.

– Сразу после урока объясните это директору… – гневно повелевает учительница.

Я потрясенно мотаю головой: он реально больной. Неадекват. Он опасен для общества.

По классу проходит ропот – ребята клянутся Уроду, что достанут его и уроют, но тот лишь спокойно проходит к своей парте на отшибе.