– Ты лишишься пальца, если эта тварь очнётся, – предупредил Харрекс, всё ещё не сводя глаз со своего ножа. Маршал покачал головой, будто найдя на клинке щербину. – Глупейший поступок, о каком я когда-либо слышал – лечить аква сулфексом чёртову животину.

Парсус вытащил палец из клетки.

– Малыш не виноват. Он просто вёл себя храбро, пытаясь защитить своего хозяина.

– Делового партнёра, – машинально поправил я.

– Что?

– Неважно.

Харрекс фыркнул.

– Вы двое стоите друг друга.

Я наблюдал за комком меха в клетке. Он дышал. Это уже что-то.

– Спасибо, – сказал я.

Потрескивал костёр, и я посмотрел на сушёное мясо на поставленной передо мной тарелке. Я умирал с голоду. Маршалы услужливо перестегнули мои наручники так, чтобы руки были передо мной, но пустить в ход пальцы, чтобы взять мясо, означало потерять козырь, который всё ещё у меня был. На моих пальцах оставалось достаточно порошка, и, если я сумею придумать, как освободиться от наручников, я смогу устроить один последний взрыв.

– Джен-теп, – окликнул меня Элита Забана так тихо, чтобы его голос почти утонул в потрескивании огня.

– Что? – спросил я.

– Ты джен-теп?

Он произнёс это слово, как оскорбление.

Я кивнул.

– Нагхрам, а? – ухмыляясь, спросил он.

Последнее слово не требовало особых интонаций, чтобы понять: это оскорбление. По правде говоря, столетия назад многие джен-теп были скопцами. Они считали, что кастрация освобождает разум от возбуждения, присущего желанию, и, следовательно, позволяет лучше сосредоточиться на магии. Оказалось, это просто освобождало их от половых органов. А поскольку осталось немного магов джен-теп, воспроизводство вроде как важная вещь для моего народа.

Маршалы заковали забанца в такие же наручники, какие были на мне, поэтому я не беспокоился, что он освободится и убьёт меня, но всё равно он выглядел устрашающе. Он пристально глядел на меня так, как любят глядеть забанцы – как будто они способны взвесить и оценить человека, только таращась на него. Может, он и вправду такое может. Но я тоже мог таращиться, хотя то, что я видел, ничуть не придавало мне спокойствия.

Он был бритоголовым, рубашка без рукавов обнажала мускулы, которые гарантировали: я не смогу противостоять ему в кулачном бою. Шрамы на руках говорили, что он солдат. Но, хотя его руки до самых запястий покрывал загар, как и лицо, кисти остались гладкими и бледными. Харрекс снял с него перчатки и сжёг. Алая Элита носит перчатки, позволяющие не касаться «нечистых», а нечистый для них почти каждый, кто не забанец.

Убийца перевёл взгляд с меня на некую точку в воздухе прямо перед собой и сложил скованные руки так, будто душил кого-то за горло. В такой позе он оставался несколько минут, потея всем телом.

– Дехбру хабат, – невольно прошептал я.

Вгляд забанца переметнулся на меня, прежде чем вернуться к воображаемой жертве. Интересно, маршалы всё ещё ничего не чувствуют? Ходили истории, гласящие, что Алая Элита может раздавить трахею врага на расстоянии. Я никогда не бывал свидетелем такого, никогда даже не видел, чтобы кто-то предпринял подобные попытки. Похоже, для этого требовались огромные усилия, ведь маршалы были здесь, рядом; если Элита и вправду хотел рискнуть, с тем же успехом он мог бы прыгнуть на одного из них и схватить за горло. Потом я понял, что его руки слишком близко друг к другу и слишком низко опущены. Он воображал не горло мужчины, а горло ребёнка.

– Слишком далеко, – наконец сказал он. – Маленькая паршивка слишком далеко отсюда.

– Кто? – спросил я.

Он кивнул на маршалов.

– Высокомерный ребёнок, которого они зовут королевой. Мы слишком далеко, и моё дехбру хабат слишком слабое.

– Да? Что ж, сожалею. Не могли бы вы убить маршалов? А потом мы освободимся и пойдём каждый своей дорогой.

Он покачал головой и поднял руки, повернув ладони наружу. Они были покрыты сложными символами.

– Дехбру хабат – высокая магия, дарованная нам ангелами второй плеяды. Имя цели запечатляют на нашей плоти мастера-астрономы. Смертный приговор, который я приведу в исполнение, сработает только для девчонки. – На его лице отразилось разочарование. – Но я должен быть к ней ближе, намного ближе.

Большинство культур континента сочли бы веру в ангелов разновидностью религии, но забанцы возражают, что не поклоняются богам, что они атеисты, чьё мировоззрение философское и чисто научное. Вообще-то, они относятся к религии (то есть ко всему, отличающемуся от того, во что верят сами), как к детским суевериям. Если вы никогда не сталкивались с забанской Алой Элитой, рекомендую не объяснять им изъян этой логики.

– Полагаю, вы должны были махнуть рукой на попытки убить нас и вместо этого проскользнуть в столицу, – заметил я.

Он покачал головой.

– Глупый нагхрам. Я никогда бы не приблизился к ней и на тысячу шагов. Если только не…

– Если только вас не приведут к ней после того, как магистрат приговорит вас к смерти. – Я покачал головой. – Вы хотели, чтобы вас схватили…

Он улыбнулся.

– Думаешь, эти два кретина смогли бы остановить меня, если бы я им не позволил?

– Итак, всё идёт согласно плану?

– Нет. Я был дураком. Я думал, он попытается подобраться ко мне и ударить своей палицей. Но он пошёл путём труса.

Губы здоровяка скривились, когда он с рычанием опустил взгляд на перевязанную рану, оставшуюся от арбалетного болта.

– Но аква сулфекс…

Он покачал головой.

– У них сильное лекарство, но внутри меня что-то разорвалось. Я приду на свою казнь слишком слабым, чтобы проделать дехбру хабат.

– Думаю, у вас как раз хватит сил, чтобы задушить её старомодным способом, – сказал я.

Он сплюнул и поднял руки.

– У меня нет перчаток. Элита не может прикоснуться к плоти непосвящённой даже ради того, чтобы её убить.

– Уверен, если вы вежливо попросите, кто-нибудь одолжит вам перчатки. А может, даже варежки. Вы сможете задушить человека в варежках?

– Ты насмехаешься надо мной, нагхрам. Перчатки, которые мы носим, чтобы убивать непосвящённых, должна благословить сама Небесный Астроном. Дела душ не касаются ткачей.

– Похоже, тут прорва работы, – сказал я.

– Путь судьбы нелёгок, нагхрам. Но, умерев, я поднимусь по ста тысячам ступеней и займу место на великом колесе, чтобы сидеть рядом с ангелами нирваны. А ты? Ты будешь гореть тысячу лет. Тебе следует свернуть на путь благоразумия, пока ещё не поздно.

Я показал на Чёрную Тень вокруг своего левого глаза.

– Думаю, моя загробная жизнь уже определена.

Забанец подался ближе, чтобы внимательней меня рассмотреть.

– Эти метки, соединённые полукружья, похожие на полумесяцы, и извивающиеся лозы, как сердитые змеи… Ты святой человек своего народа?

Я покачал головой.

– Как раз наоборот. Я…

Как, к дьяволу, объяснить забанскому фанатику, что такое Чёрная Тень?

– Можешь называть меня отступником, хоть и поневоле.

Он кивнул.

– Что ж, хорошо. Ты убьёшь королеву-стерву вместо меня.

– С какой стати мне это делать?

– Тебя схватили за какое-то преступление, так? Может, ты кого-то убил?

Я покачал головой.

– Я по ошибке вытер кровь дароменским флагом, поэтому формально объявил войну империи.

Забанец коротко и грубо рассмеялся.

– Дароменцы – тщеславные и суеверные люди. Это приведёт их к краху.

Он снова подался ко мне.

– Теперь послушай меня, нагхрам. Когда тебя будут готовить к смерти, отведут к ней. Они будут ожидать, что, повинуясь инстинкту, ты станешь умолять сохранить тебе жизнь. Не умоляй. Мольбы ничего не дадут. Вместо этого устреми глаза и разум на поиски возможности – мгновения, когда ты сможешь нанести удар. Может, ты припрятал на себе маленький клинок? А если с клинком ничего не выйдет, просто пусти в ход руки, чтобы раздавить ей горло.

– Значит, вы хотите, чтобы я отказался от быстрой смерти в угоду многодневной пытке?