Мгновением спустя, на восходе зари, перед ним стояла обнаженная Руби, ничуть не заботясь о своей наготе, она невозмутимо взяла из пасти одного из волков красный плащ и накинула на себя.
— Если ты причинишь ей боль, я перегрызу тебе глотку. Не тебе решать за нее. Если не веришь словам, прислушайся к нему, — Руби враждебно указала ему на ошейник, игнорируя его недовольный рык. — Надеюсь, ты понял меня. К черту соглашение, — оскалившись, она повторила его слова и отвернулась. Волки поспешно оставили его, следуя за ней.
Какое-то время он прятался в пещере, жалея о том, что не смог умереть тогда в лесу. Впервые в жизни Румпель ощутил холод и это не понравилось ему, он понял, что теперь чувствовали люди в холодную погоду и искренне сочувствовал им. И чтобы не говорила Руби или то тепло, разливающееся по телу от ошейника, обволакивая и согревая, ничто не могло переубедить в обратном.
Посчитав, что прячась вдали от дома, он мог навести на себя подозрения, он вернулся в одну из ночей в амбар, решив для себя больше никогда не обращаться в человека. Его сердце болезненно ныло, стремясь с каждым ударом к Белль, решив быть рядом с ней, как дракон. Так она не сможет причинить ему боли, он не будет ослеплен, ему не нужно бояться того, что ее признание окажется со временем ложью. Он будет с ней и в то же время без нее. Это было идеальным решением для них обоих. Со временем боль, горе и то появившееся в недавнем времени отчаяние исходившие от Белль, исчезнут, и он сможет вдохнуть полной грудью так, как это сделает она. С этими мыслями он заснул, твердо решив придерживаться данным себе обещаниям.
Шли дни, и Голда стало охватывать беспокойство, помимо той пульсирующей боли и страха, что стали постоянными его спутниками, передаваемыми через ошейник. Белль ни разу не вошла в ангар, он не слышал ее и не видел с того самого злополучного дня. Никто больше не варил зелий или не читал книги под его боком. Неужели он настолько мог причинить боль, что ей было невыносимо видеть его и кого-либо еще. В таком случае он будет уважать ее желание и не будет вторгаться в ее жизнь, не смотря на то, как вина за содеянное медленно охватывала его. Ведь он пропал без объяснений и не виделся с ней несколько недель.
В один из вечеров к его удивлению, и даже может радости, к нему вошел Гастон. Это была не Белль, но Голд в своем одиночестве был рад даже этому посетителю. Однако бледное лицо и впалые, застланные слезами, глаза тут же насторожили. Он вновь почувствовал, как что-то холодное медленно распространяется от его сердца по венам.
— Иди, — глухо, произнес Гастон, сглотнув, когда голос его подвел. — Она хочет видеть тебя в последний раз, — обреченно произнес он, отступая в сторону, отчаянно сжимая ладони в кулаки.
Голд недоверчиво моргнул, тупо уставившись на мужчину. Что значит в последний раз? Она собиралась покинуть деревню? Тогда почему она сама не пришла к нему? Почему…
— Голд, она умирает, позволь ей попрощ… — он не договорил, едва не упав от промчавшегося мимо него дракона.
У него звенело в ушах, а страх сжимал сердце в тиски. Как он мог быть так слеп? Он был так погружен в себя, что даже не правильно читал ее эмоции. Теперь вся гамма, которая нависала над ним все эти дни, стала ему понятна. Пробежав мимо Гастона, не заботясь о части снесенного крыльями и хвостом ангара, он устремился, как можно скорее, к ее дому.
Он не слышал, что ему кричал Гастон, лишь испуганно, в оцепенении затормозил у входа, когда из него вышел местный священник, который увидев дракона, вскрикнул и стал убегать. Священник? Он отпевал ее? Она умерла? Нет, она не могла умереть! Не так, не может быть. Он все еще чувствовал ее через ошейник. Ее боль и страх. Ему необходимо было собраться, эмоции брали верх над разумом, и это не могло закончиться ничем хорошим.
Выдохнув струйку дыма, он ткнулся мордой в окно, взломав ставни, отчаянно рыча, когда его морда не пролезла глубже.
— Стой! — догнав его, едва дыша, произнес Гастон. — Ей только нужно знать, что ты рядом.
Не слыша слов, нервно переступив с ноги на ногу и оглядев дом, Голд ткнулся лбом в одну из стен, проверяя ее на прочность.
— Что ты делаешь? Холод лишь повредит ей, ты ничего не можешь сделать, — кричал Гастон, размахивая руками, отскочив на мгновение, когда Голд повернулся, чтобы ударить хвостом о стену.
— Прекрати, это не поможет, — закричал он, вцепившись в кончик хвоста. Это было незначительной помехой, но он лишь отвлекал дракона. — Она умирает, позволь ей уйти в спокойствии!
— Нет! — взревел дракон, выдернув хвост из рук Гастона. — Она не умрет! — зарычал он, вновь ударив хвостом о стену, по которой пошли трещины.
— Ты… ты умеешь разговаривать? — удивленно произнес Гастон, отступив от разъярённого дракона на шаг. — Но… Но она…
— Уходи, — зарычал Голд, вновь ударив хвостом.
— Что? Ты не можешь…
Голд вцепился лапой в образовавшуюся дыру в стене, раскапывая для себя проход. Резко повернув голову в сторону мужчины, он оскалился.
— Убирайся, — выдыхая струйки неконтролируемого дыма, прошипел он. — Она не умрет. Я ей не позволю.
— Но…
— Пошел вон, — взревел он. — Если тебе дорога ее жизнь, ты будешь делать так, как говорю тебе я.
На мгновение с Гастона сошли все краски, а его сердце пропустило удар. Такого рыка, такого отчаяния и ярости, он еще не видел от Голда.
— Только спаси, — произнес он, отступая от него. Гастон с отчаянием и страхом смотрел, как Голд разрушает стену и протискивается в дом, боясь оставить Белль и в то же время нарушить просьбу Голда. К его удивлению, откуда не возьмись, появилась Руби, настойчиво, но нежно, со словами поддержки увлекая за собой. Подальше от дома, у которого уже вновь появилась стена, состоящая уже не из камня, а из сплошного, согревающего огня.
Было тесно, пахло травами и болезнью. Дракон с отчаянием, прижимаясь к полу, насколько ему позволяли габариты и крыша дома, пробирался к одиноко стоящей кровати в углу комнаты. Он видел, как она тяжело и быстро дышала, ее лицо было бледно-серого цвета, а испарина покрыла лоб. Голд навис над ней, со страхом вглядываясь во впалые, заостренные от продолжительной болезни черты. Он едва контролировал эмоции, а его частое дыхание совпадало в такт с ее, словно почувствовав его присутствие, Белль с трудом раскрыла веки, замутнено смотря на остроносую морду перед собой.
На лице медленно появилась облегченная улыбка.
— Я знала, что ты придешь, — хрипло прошептала она, закашлявшись. Голд издал беспокойный звук, не в силах сказать и слова, вновь чего-то боясь. — Тш, все хорошо, — она слабо коснулась морды, погладив пальцами несколько чешуек. — Значит, так должно было случиться. Не стоит жалеть…
— Тсс, — она остановила его, когда он хотел отстраниться. — У меня не так много сил, позволь мне… позволь мне сделать кое-что, пока я могу.
Голд в отчаянии смотрел на нее, с силой сжимая зубы от подкатывающих к горлу рыданий. Он наклонился ближе к ней, увлекаемый слабым притягиванием, позволяя сделать все, чтобы она не захотела. Голд все еще не мог поверить, что болезнь сотворила с его жизнерадостной румяной девочкой. Он не мог признаться себе в том, что именно после его ухода, после того, как он в последний раз оставил ее в этой же постели всю в слезах, теперь он видит ее такой измученной болезнью, умирающей на глазах. Он не готов был потерять ее. Он… его мысли запнулись, когда Голд обратил внимание на то, что она с трудом произносила.
-… и как солнце при дне, а луна при ночи, я буду с тобой близко очень. Руки, что мои нити, вокруг его шеи, сквозь чешую, мою любовь до сердца дотяните, — ладони уверенно скользили по металлу ошейника, заставляя его светиться.
— Счастье оковы сломает сразу, когда дракон поверит глазу. Руки мои, снимают боль, а сердце отпускает вдоль, — по телу Голда стало растекаться странное тепло, а свечение становилось сильнее. Он беспокойно вцепился лапами в кровать, на которую опирался по обе стороны от Белль, желая вырваться из ее хватки, удивляясь тому, как она из последних сил цеплялась за ошейник, не позволяя отстраниться.
