— Я что-то сделала не так? — она убрала руку от него, переместив на поясницу, успокаивающе поглаживая напряженные мышцы, ничего не делая для того, чтобы действительно успокоить бушующее в нем пламя.

— Нет-нет, все так, просто ты не должна… — спешно заговорил он, гипнотизируя свою руку. Только не смотри ей в глаза! Только не смотри, она все узнает! Нужно как можно скорее убраться из ее дома, пока она не разоблачила его.

— Румпель, — Белль потянула его вниз, игнорируя странный скрип дерева позади. Издав маленький странный звук, он слепо ткнулся ей в губы, боясь взглянуть в глаза. Он был уверен, что его глаза изменились. Оторвавшись от губ, она прижала его к себе, крепче обнимая, позволив уткнуться в шею. — Но я хочу.

— Почему? Я сделал это не потому, что ожидал от тебя того же, Белль. Я просто хотел…

— Потому что я люблю тебя, — нежно произнесла она, словно это все объясняло. Неожиданно для нее он застыл в руках, словно его облили из ведра ледяной водой и задохнулся от нахлынувших на него ощущений. Что –то тяжелое, теплое и удушающее с невероятной скоростью волнами распространялось от ошейника по всему телу.

Белль неуверенно моргнула, неужели она поторопилась?

— Я не ожидаю от тебя взаимности, просто хочу, чтобы ты знал. Это…

— Нет, — холодно произнес он, медленно поднимаясь на руках.

— Что? В смысле нет? — непонимающе произнесла Белль, потянувшись к его спадающим прядям волос, желая убрать за ухо и взглянуть ему в глаза.

— Ты не можешь любить меня, — произнес он, яростно взглянув ей в глаза, отчего она от неожиданности отдернула руку. Его карие глаза были наполнены болью и предательством, словно она только что разбила ему сердце, но это было не так.

— Почему нет? — она вздрогнула, когда он резко встал с кровати, спешно отходя на середину комнаты и не поворачиваясь к ней лицом.

— Никто не может любить меня, — сквозь зубы выдавил он, подрагивая от боли и злости, замораживающей его изнутри так, что внутренний жар и возбуждение мгновенно исчезли.

— Ты не прав. Я понимаю, тебе мало кому удавалось довериться в прошлом, но… Румпель, я действительно забочусь о тебе, ты мне нравился с первой нашей встречи и с каждым днем мои чувства становились все сильнее. Я люблю тебя, дорогой, — она приподнялась, желая подойти к нему.

— Нет! — он резко развернулся, взглянув на нее с такой ненавистью и неверием, что она невольно отшатнулась от его взгляда. Ему было трудно дышать. Она же не могла приказывать ему, она не могла заставить любить! Тогда что во имя всего могло его так душить?! — Ты не можешь меня любить! Не ты! Никто не может меня любить! — его крик и углубившийся акцент перешли на животное рычание. — Никто!

Хромая, он бросился к выходу, спасаясь от ее слов бегством. Единственное, что он умел делать все эти годы. Бежать.

— Стой!

Ошейник сжался на шее, застав на пороге с открытой дверью. Он захлебнулся воздухом, захрипев. Не зная, то ли он задыхался от душивших его слез и подкатывающей к горлу желчи от ненависти к себе или от прилегающего жгучего металла на шее.

— Пожалуйста, Белль… — задыхаясь, жалобно, беспомощно произнес он. — Пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста, отпусти меня, Белль. Умоляю, просто позволь мне уйти сейчас. Просто отпусти, я не могу… — он всхлипнул, плотно сжав подрагивающие губы, в попытке сдержать слезы, застилающие его глаза.

Ошейник внезапно ослаб, позволяя ему сделать первый вдох и тут же сдвинуться с места.

Он исчез в темноте ночи, убегая из дома забыв о посохе, случайно забирая с собой все тепло и огонь, что были в доме и в ее сердце.

Комментарий к Глава 17

*сталактит - те минералы которые “свисают” с потолка так сказать

*сталагмиты - те что растут из земли. Противоположность сталактитам.

======

Наслаждайтесь, это финишная прямая.

Принимаю идеи и предложения на финал, а так же на будущие фики (разрываюсь между харт комфорт+флаф ретинг р, омегаверс+флафом нца)

=

ах и да, за концовку главы… СОРИ НОТ СОРИ.

========== Глава 18 ==========

Нет. Этого не может быть. Она не могла. Это неправда. Ложь, которую говорили ему на каждом шагу. Никто не мог любить его. Румпельштильцхен бежал в лес так, словно от этого зависела его несчастная одинокая жизнь. Ни боль в ноге, ни волны тревоги и какого-то удушающего тепла разливающегося по его телу от ошейника, не могли замедлить его.

Он бежал, рыдая навзрыд, захлебываясь слезами, не видя сквозь пелену застилавших слез дороги, не заботясь о том, что буря со временем стала сильнее, а снег падал непроглядной стеной. Он падал в снег, цепляясь за ветки, вонзая пальцы в грязь и вновь поднимался.

Лишь в глубине леса, где даже сияние луны не могло пробраться сквозь ветви, он, после нескольких попыток встать и продолжить побег, обессилено рухнул в снег. Приподнявшись, Румпель слепо смотрел в землю, игнорируя дрожь в руках, зарываясь грязными окровавленными пальцами глубже в снег, желая впиться когтями в плоть продрогшей грязной земли, словно наказывая ее за свои ошибки и боль. Рыча и проклиная все живое, себя и свою глупость, в то время, как что-то холодное медленно растекалось по его телу.

Он услышал, как позади хрустнула ветка.

— Убей меня, — содрогнувшись, хрипло выдохнул Румпель. — К черту соглашение, к черту…

Он дрожал, борясь с нехваткой воздуха и холодом. Ожидая действий и разочаровано закричал, не получив желаемого.

— Я сказал, убей! — прорычал он, с яростью и отчаянием поворачиваясь к своему посетителю.

Несколько молодых волков настороженно оскалились, недовольные резким движением. Более матерые волки безразлично наблюдали за мучениями этого человека. И лишь черная волчица, стоявшая ближе всех к нему, невозмутимо наклонила голову на бок.

— Что? Ты хочешь, чтобы я просил?! Тебе не достаточно знать, как долго я страдал? Ты не можешь отказать мне! — прерывисто выкрикнул он, швырнув в волчицу снегом. Она отступила на шаг, а молодые волки зарычали. — Вот так! Правильно, делайте, что должны, убейте меня! Я освобождаю вас от нашего соглашения, давай! — он вцепился так странно окоченевшей от холода рукой в ворот рубахи, разрывая ее у основания горла, оголяя основание шеи с ошейником.

Молодые волки клацнули зубами, но неуверенно взглянув на волчицу, отступили на шаг, не смея ослушаться.

Румпель взвыл, падая на снег.

— Прошу, убей. Ты не понимаешь, она не может любить меня. Ни она, ни кто-нибудь другой. Это все ложь. Я больше не могу, прошу… Я больше не могу чувствовать эту боль, не могу… — он судорожно шептал, перемежая свои просьбы рыком и слезами. Волчица безразлично смотрела на него, и лишь волки, казалось, беспокойно переминались с ноги на ногу, желая то ли утешить, то ли уважить его просьбу.

Через какое-то время его всхлипы прекратились, дыхание замедлилось, и лишь крупная дрожь пробегала по всему телу. Не было сил встать, не было сил просить.

— Поздно, — облегченно прошептал он, растягивая в блаженной насмешке синие от холода губы. Он больше не чувствовал пламени внутри себя, лишь холод, медленно окутывающий все тело. Поглощающий в холодную бездну, замораживающий в жилах кровь. Ему не нужно было больше просить — он умирал. Этот эффект был легендой, ходившей среди драконов. Говорили, что такая участь могла постигнуть лишь самого одинокого и отчаянного дракона.

Когда сердцебиение замедлилось вплоть до остановки, волки беспокойно заскулили, все чаще обращаясь к волчице. Едва она кивнула, хоть и с легкой неохотой, как молодые волки тут же сорвались с места, обступая несчастного со всех сторон. Спустя мгновение, Румпеля едва можно было разглядеть среди лежащей и прижимающейся к нему стаи волков.

Спустя несколько часов он превратился во сне в дракона, напугав нескольких молодых щенков и обрадовав остальных. Волки перестали жаться друг к другу от холода и, довольно урча, нежились под боком у дракона, тело которого стало медленно нагреваться.

На рассвете, когда луна едва скрылась за горизонтом, а первая заря еще не взошла, Голд медленно открыл глаза, понимая, что небольшое копошение рядом с ним разбудило. Его взор встретился с золотисто-алым взглядом черной волчицы, и он недовольно нахмурился, понимая, что она не последовала его просьбе.