И именно Мэлнор первый высказался за принятие в отряд калаквенди нолдора Беарнаса после того, как рассказал Славур о пути и судьбе принца-изгоя.
Мэлнор не женился больше, хотя из намека Амрода поняла Вирэт, что сердце менестреля всё же несвободно, и, видимо, были и у него причины стремиться в Благословенный Край.
И только Беарнас, гонимый своим роком, оставался одиноким всю жизнь, ибо девушка, которую он любил, отреклась от него, и больше сердце своё нолдор не отдал никому. Ему удалось пронести его через всю жизнь осиянным высочайшей чистотой и целомудрием и полным горячего сострадания и трогательной ранимости на зло. Дивной неземной красотой и величием духа благоухали потому Сказки его земных странствий, не столько прошедшие перед чуткими очами рассказчика, сколько осветленные и облагороженные его золотым сердцем. Он понимал речи животных и растений, а они слышали и слушались его. Вирэт всегда поражалась, какую сказку мог создавать из вечернего леса Беарнас. Откуда брались мириады светлячков, звездопадом усыпающие кроны деревьев и траву полян? Казалось, прямо из воздуха брал эльф огромных бабочек, чтобы украсить ими волосы девушки, когда рассказывал ей Сказку о Королеве Лета. И в самое подходящее время выходили из леса по его немому зову то олени, то лисицы, то ещё какое-нибудь лесное чудо, - очередной персонаж очередной Сказки Леса или Сказки Странствий… И Вирэт забывала в эти дивные часы свою неизбывную скорбь и тоску, мучительные, глупые и неотвязные мысли о красоте эльфийских дев и собственной безнадежно-скромной - в сравнении с ними - внешности, о том потрясении, когда впервые осознала, какова истинная природа её привязанности к Славуру… Только гораздо позднее поняла Вирэт, что делал с её больной душою и какое чудо сотворил с нею Беарнас. Доверчивость и нежность, пожизненная тяга души её к обретению родного любящего существа превратили Вирэт снова в хрупкую большеглазую девочку - гадкого утёнка с прекрасным и ранимым сердцем, и почти верила уже она сама, что было у неё не два брата, а три, - и третий выжил чудом и наконец-то нашёл её после стольких лет горьких и скорбных скитаний! Это была их сказка, их двоих, и ничего не могли поделать со словно впадшими в детство или умопомешательство друзьями глаза Амрода, - то понимающие, то страдающие и безнадёжно-горькие…
Чаще всего к утру Вирэт начинала переходить из Сказки Странствий в сказку сна, не менее чарующую, - глаза её слипались, нос утыкался в плечо Беарнаса, эльф укутывал её своим плащом и, обняв, как ребёнка, брал на колени; тихо поводил рукой, отправляя восвояси зверей, гася фонарики светлячков; откинув голову на древесный ствол, отрешённо смотрел в бездонное предрассветное небо; не нуждаясь как и все эльфы в частом сне, медленные тягучие предутренние часы в тихом трансе-любовании растворялся взглядом в капельках мельчайшего жемчужного тумана, в полёте сквозь вечность раскинутых крыльев-ветвей вековых ясеней, в таянии росинок-звёзд на бледнеющем небосклоне… И тогда открытого обнажённого сердца его касался бережно-тихий, безнадёжно-страдающий шёпот-стон любящего сердца Амрода:
«Брат, пощади себя!.. Твоё сердце итак уже как рваная рана!..»
«Я счастлив, делло!.. за много лет – впервые…Я счастлив… поверь!..»
«Ты счастлив, безумец?.. Твоя кровь стекает на мои руки… Возьми мои силы!… выстой, освободись, брат мой!..»
Но Беарнас тихо качает головой. Тень горестной улыбки на его губах – той, что никогда не мог понять ваниар: «Уже скоро, делло… скоро рассвет… И всё кончится… Дай же мне теперь… ещё хоть мгновение…»
… Он вылечил её. В то утро, когда поняла Вирэт, что покинула её душу чудовищная безумная тоска, оставив после себя только печальный неизгладимый рубец в памяти, - в то утро ушли в ласковое прошлое ночные сказки, полные ладони светлячков и её по-детски беспомощная и наивная доверчивость к чудесам…
Реальность вошла в её выздоровевшую душу желанием жить заботами дня. Тягостна и мучительна бесконечная чарующая прелесть эльфийской печали для человеческой души. Бессмертие и невозможность забыть пережитое и выстраданное за многие тысячелетия – скорбный безысходный груз вечно болящей памяти, а отрада и целительный покой для изнемогающей от тяжести бесчисленных лет эльфийской души возможны лишь под благословенной сенью Валар в Валиноре.
Иная природа дана Единым душе человека, сродни она солнечному пламени, а не звёздному сиянию, и потому за короткий человеческий век посещают людей иные сны и иная радость, чем их Старших Братьев.
Интерес к жизни проснулся в душе Вирэт как интерес к событиям в Арде и желание найти свой собственный путь в этом мире. Исцеленная душа-птица скользнула в небо с ладоней Беарнаса. Он знал, что так будет, и ни горечи, ни обиды не отразило его лицо, только отрешённее, замкнутее стали бездонные колодцы эльфийских очей и грустнее – улыбка, в которой читалось лишь Вирэт: «Долгий путь, дитя моё, счастливый путь!..». Беарнас снова тихо и незаметно отошёл в тень и уже не удивлялся, когда, забывшись в оживлении разговора, Вирэт говорила ему не «брат», а «друг». Он знал, что она по-прежнему любит его больше других эльфов, но вспорхнувшая птица не вернётся в ладони, если здорова и познает небо
*
Миновали годы, и пришедшее время зрелых размышлений по-иному высветило многое из того, над чем наивная и порывистая юность так и не собралась в свою пору задуматься. Кем или чем была Вирэт, - девочка из Смертного рода, - для эльфа Беарнаса? В те годы душа его уже не была молодой, - ведь только тело Бессмертных выглядит вечно юным и прекрасным; скорбный и тяжкий опыт бесконечных сотен и сотен лет в конечном итоге там, в бесконечности, равняет всех эльфов, - как счастливо одаренных Судьбой, так и несчастных страдальцев, устремляя все помыслы их к валинорской отраде. Но именно нолдор Беарнас, - страдалец из страдальцев, - откладывал уход свой в Аман до тех пор, пока не оказался последним во всём Средиземье эльфом, ступившим на борт уходящего в Валинор последнего эльфийского корабля!
Кем же была она для него, смертная дева Вирэт, к которой эта странная эльфийская душа, столь боящаяся всегда глубокой привязанности к кому-либо, в конце концов всё же привязалась самым роковым образом, - горчайше и безнадёжно?! Была ли она для него возлюбленной? сестрою? дочерью?.. Или вся непролитая сердечная нежность того, кто лишён был счастливого удела брата, мужа, отца, была до капли отдана тогда, когда потребовалась она, как спасительный бальзам?
Вирэт знала, - впрочем, это не было тайной ни для кого, - что Беарнас любит её. И вполне искренне считала, что отвечает ему тем же. Но лишь сама став женою и матерью, она поняла, что красота и глубина Любви постигаются не в приливах радостных эмоций, а в скорбном и многолетнем самопожертвовании и сострадании близкому существу, в сокровенных тайниках терпеливого и болящего сердца. Сердце Беарнаса и было кузней того высочайшего, светлого и прекрасного духа, выкованного многолетним непрерывным жертвенным страданием. Ненавязчиво и неприметно внешне, все годы прикованы были душа и глаза его к её Пути, как родительские глаза неотрывно и неуспокоенно глядят вслед взрослеющим детям, пока Смерть не сомкнёт их вечным сном.
Для неё же Беарнас был – Другом и Братом, - да ещё в романтическом ореоле невинного страдальца. К тому же внешность его была очень красива, - той совершенной и одухотворённой эльфийской красотой, что рождала всегда в душе Вирэт сладчайшую и высокую, до недосягаемости, до сердечного обрыва, боль восторга и нежности. Как заворожённая, часами могла любоваться она грациозным изломом его кисти, красотою длинных пальцев, пластичным царственным поворотом головы, струями густых тёмных волос, рассыпавшихся по спине и плечам, дивно-прекрасными серыми печальными глазами под сенью густых чёрных ресниц… - душа её тогда с тоскою думала о днях, когда несказанная эльфийская красота уйдет навечно с лица Средиземья и останется о ней лишь неверный отзвук в балладах и песнях менестрелей. Она искренне считала Беарнаса самым красивым эльфом на свете, и чистая душа её была полна светлой гордости за него и целомудренного восхищения. Это чувство пронесла Вирэт в своей душе через всю жизнь. Святостью дышала её Любовь к нему, и высшим её проявлением было искреннее желание пожертвовать своею жизнью, лишь бы это умилостивило его горькую судьбу и наконец даровало Брату долгожданное счастье. Беарнас чувствовал это, потому и поделился с нею своей единственной сказкой, сочинённой им про себя.