— Быстрее, глубже, — выдохнул он. Притянул Людвига за плечи, побуждая забыть о бережности, снова закинул ноги на бёдра, свёл вместе пятки, усиливая нажим. — Ещё!

— Нельзя… — Людвиг наоборот замедлился, сдул со лба прилипшую прядь, повёл мутным взором, дымчатым, как облака на вершинах гор в рассветном сумраке. — С узлом первый раз нельзя…

— Можно! Я так хочу!

Мэл чуть не рассмеялся — муж беспокоится о нём, боится сделать больно. Эйфория бурлила пузырьками в крови, как в забродившем вине, сделала тело гибким, словно ветка ивы, невесомым и лёгким, как пёрышко. Дунь — и полетишь. Будущее сверкнуло каплей росы под солнцем, повиснув на кончике листа — никто его не срывал силой, друиды не увидели, что лист оторвётся сам с радостью. Не будет никаких несчастий роду — пророчество ошибка. «Против истинности не властны никакие законы», — сказал Рабби и был как никогда прав. Даже боги не в силах разрушить то, что сами создали. Друидские боги не исключение. Истинность ведь дар богов? Мэл подался навстречу Людвигу, принимая полностью затвердевший узел. Застонал, выпуская наружу разрывающие грудь эмоции. И излился, склеивая животы вязким. Людвиг вторил гортанным криком. Узел пульсировал, посылая короткие яркие вспышки удовольствия, продлевая наслаждение для обоих.

— Когда ты понял? — спросил Мэл, когда они, продолжая находиться в сцепке, немного отдышались.

Зря он считал Якоба наивным дурачком — истинность существует. Иначе бы Людвиг не принял так легко обман. Иначе бы сам Мэл не раскрылся навстречу, как чаша цветка под первыми лучами солнца. Не пожалел бы любовника мужа. И не случайно его с первой встречи так влёк запах Людвига. Просто истинность оказалась иной — а не как описывали в омежьих романах. Не случилась «любовь до гроба с первого взгляда». Потребовалось немного больше времени для проникания друг в друга.

— Понял что? Что ты притворяешься калекой или что ты мой истинный? — Людвиг поцеловал в висок, отвёл спутанные пряди с уха, куснул за мочку.

Мурашки закололи основание черепа, и Мэл поёрзал, убирая ухо от щекочущих губ. Ещё одно отличие от легенд про истинность — он не перестал ощущать себя как цельную личность, не превратился в «готовую всё принять половинку». Передёрнувшись, Мэл отпихнул ладонями Людвига, чтобы видеть глаза.

— И то, и то.

— Одновременно. На венчании в соборе я почувствовал запах. Сперва даже не сообразил откуда. Но в карете… Ты волновался, аромат стал сильнее: замкнутое пространство… Я вспомнил. И догадался. Не скрою, сперва меня охватила злость, но она так быстро прошла. Слишком быстро, понимаешь?

— Понимаю, — кивнул Мэл больше своим мыслям, чем услышанному. — Я думал, мне всё равно, что Дебри твой любовник…

— Ты знал?!

— … всё равно, что он твой любовник, потому что ты мне безразличен, ты чужой. Но сейчас… — от очередного микро-оргазма Мэл, захлебнувшись воздухом, прервался и застонал, блаженно прикрыв веки. — О господи, как хорошо! Я приму тебя любым. Потому что ты — это ты.

— Ты спас меня в пожаре, спас сегодня Дебри, простил всё. Ты действительно ангел, — Людвиг снова опустил лицо к плечу, принялся выцеловывать каждый дюйм кожи. — Мой ангел…

— Ты меня плохо знаешь, — широко улыбнулся Мэл, бездумно глядя вверх на балдахин кровати.

— Я знаю тебя лучше, чем кто-либо. И умру за тебя, — Людвиг прокусил кожу в только что обласканном месте, ставя метку принадлежности, завершая полноту их союза.

Мэл вздрогнул от короткой боли, разлившейся тут же горячей лавой восторга по венам. Вот оно счастье: запомни, сохрани, не потеряй. Так близко, ближе некуда.

«Не потеряю. Оно теперь всегда со мной, — Мэл, обхватив Людвига за шею, впился поцелуем в окровавленные губы. — Никогда не потеряю!» — повторял, словно клятву. Без слов произнося обет непреложнее, чем перед алтарём: как я есть пред тобой наг и чист, прими же меня, муж мой, как я принимаю твою плоть и наполняюсь твоим семенем, разделяю огонь твой и жажду, верю и доверяю, прими же меня… И знал — его понимают и принимают.

========== Часть 17 ==========

На землях Брингундии вовсю хозяйничала осень: развешивала по деревьям красно-жёлтые флаги, сковывала ночными заморозками лужи, серебрила поля инеем, но в душе Мэла и не думало заканчиваться лето. Оно грело изнутри, и даже ночи казались по-июльски короткими и наполненными светом.

В каком из омежьих романов ему когда-то попалась фраза «парить на крыльях любви», Мэл не помнил, но не забыл своего детского интереса: а как в двери проходить, как одежду надевать, если на спине вырастут крылья? И какие именно? Как у птиц и ангелов с перьями? Или как у бабочек? Или, может, вообще как у мух? Про это автор почему-то так и не написал: рыцарь в романе, даже когда бился с драконом, ни разу не взлетел к огромному разочарованию десятилетнего Мэла — а ведь с высоты-то сражаться сподручнее. Только сейчас, повзрослев, он понял истинный смысл красивой аллегории. И почувствовал — каково это, когда за спиной будто выросли крылья.

Два месяца, что прошли после получения метки, Мэл словно не касался земли. И сейчас не шёл, не бежал — летел по коридору, торопясь поделиться радостной вестью с Людвигом. Двое солдат, праздно подпирающих стены в карауле у королевского кабинета, выпрямились по струнке, но не успели открыть двери, Мэл сам распахнул их настежь. Замер, на секунду ослеплённый яркими солнечными лучами, бившими из окон напротив, и с порога воскликнул, ещё не видя мужа, но безошибочно ощущая его присутствие в комнате:

— Лу! Ты был прав! Джемисон подтвердил беременность!

Что Людвиг не один, Мэл заметил не сразу, когда глаза привыкли к свету. Вокруг разложенной на столе карты склонились, отвлёкшиеся на его фееричное появление Рабби, барон Мюррей, первый министр, маршал и ещё пара альф, чьи имена, если Мэл и знал, то сейчас не вспомнил.

— …менее защищены и требуют укрепления, — закончил фразу один из них. И склонил почтительно голову: — Ваше о-величество.

Остальные последовали его примеру, дружно сделав вид, что ничего не слышали. Только Рабби метнул рассерженный взгляд: «Ополоумел орать о таком?» — без труда понял Мэл посыл. Но даже гнев брата не стёр широкой улыбки с лица. Рабби вообще в последнее время стал невыносимым брюзгой и занудой: ему всё не нравилось и ничего не радовало. Надо было всё же оставить его в Триднесте — пусть бы портил настроение родителям и братьям своей кислой физиономией. Мэл перевёл взгляд на Людвига.

— Господа, — обратился тот к альфам. — Я ненадолго вас оставлю.

Еле дождавшись, пока они перейдут в прилегающую к кабинету библиотеку, и Людвиг закроет дверь, Мэл тут же кинулся ему на шею:

— Ты был прав! Я действительно ношу ребёнка!

— Я ведь говорил, что твой аромат изменился, а ты не верил, — улыбнулся Людвиг, наклоняясь и целуя Мэла в подставленные губы. — Я счастлив, что ты подаришь мне наследника.

— А если родится омега или бета, ты отправишь меня в монастырь к Дебри?

Мэл почти не сомневался в отрицательном ответе: расставание для истинных подобно пытке. Пережить можно, но твой мир станет иным — серым и блёклым. Откуда это понимание пришло неизвестно, с Людвигом они пока не разлучались ни на день, но Мэл просто знал — будет так. Поступок несчастного Бриена, предпочётшего смерть разлуке, уже не казался чем-то за гранью безумия. Но жизнь — это не только любовь, и королевский долг больше, чем брак, поэтому сомнение всё-таки присутствовало. Любой сочный плод способен погубить маленький червячок, грызущий изнутри. Мэл не хотел, чтобы такой поселился в сердце.

— Дай-ка подумать… — Между бровей Людвига образовалась вертикальная морщинка, но в серых глазах мерцали смешливые огоньки. — Пожалуй, я дам тебе ещё шанс. И ещё, и ещё… — он выдержал небольшую паузу, откровенно дразня, и наконец сказал с такой нежностью в голосе, что защемило сердце: — Я буду любить всех наших детей. Одинаково и независимо от пола.

— Я знаю, — Мэл потёрся носом о плечо мужа, скрывая повлажневшие глаза.