— И он сказал мне: «Встань и спаси эти заблудшие души! Исцелись волею моею и изгони из них зло словом моим!» — продолжая кричать, Мэл простёр руку в сторону эшафота.

Если только что перед балконом простиралось море лиц, то за мгновение оно стало морем затылков — все проследили за указующей дланью. Палач медленно опустил топор рядом с Дебри, и тот от близости огромного блестящего лезвия окончательно перестал контролировать себя, упал на настил белым сломанным цветком на чёрной ткани, и забился в судорожных рыданиях, колотясь всем телом.

— Бесы! Из него выходят бесы! — завопил тонкий мальчишеский голосок. — Я их вижу! Папа, папа, ты видишь над ним тени?

— Бесы! — откликнулась толпа единым хором. — Его покидают бесы…

«Господи, прости, что приписываю себе чудеса твои», — скороговоркой пробормотал Мэл себе под нос. И на пределе лёгких заорал, указывая уже левой рукой на привязанных к столбам циркачей:

— Очиститесь, грешники, и спасётесь от геенны огненной! Да изыдут бесы из вас!

Первым сообразил жонглёр, узнаваемый по остроконечной козлиной бородке, и задёргался в путах. Остальные не сразу, но последовали его примеру — принялись беспорядочно конвульсивно биться.

— Свет! Свет исходит из рук о-короля! Я вижу, я чувствую его силу! — раздалось истошное верещание какого-то омеги.

Толпа взбаламутилась, как придонный ил, разворошённый палкой. Раздавались крики, громогласные молитвы, просьбы об исцелении. На поясе Мэла сомкнулись чьи-то руки, он вздрогнул. Но не обернулся, почувствовав знакомый аромат, а продолжил держать обе ладони выставленными в сторону приговорённых.

— По-моему, достаточно, — негромко произнёс Людвиг на ухо.

— Я не знаю, что делать дальше и как их теперь успокоить, — шёпотом ответил Мэл.

Людвиг обнял его за плечи и немного сместил в сторону, сам выступая на передний план.

— Король! Король будет говорить, — пронеслось над головами, и гул стал тише.

— Брингундцы! Верные мои подданные! — зычно начал Людвиг.

Мэл еле сдержал неуместный смешок, вспомнив, как охотно «верные подданные» подхватывали припев гнусной песенки. Интересно, Нокс сам её придумал? Надо не забыть попросить Рабби, чтобы узнал, когда того найдёт и поймает. Как и то, зачем прикидывался оборванцем на потеху горожанам.

— Возрадуемся же, ибо перед нами свершилось чудо господне! Мой дорогой муж не только обрёл возможность ходить, но и освящённый благостью помог вернуть заблудшие души наших несчастных соотечественников! Освободите их! — Взмах кистью, и стражники тут же бросились развязывать циркачей. Воспользовавшись паузой, пока спадали верёвки, Людвиг отклонился назад и, отвернув голову от площади, негромко повелел: — Проследите, чтобы всех, включая графа Дебри, привезли во дворец.

Мэл не видел, кто именно откликнулся на приказ, но не сомневался в его исполнении.

— Ты все-таки их убьёшь? — прошептал он.

— Нет. Ты даровал им жизнь. А я… Я никогда не спорю с ангелами, — Людвиг прижал его к себе крепче, в голосе слышалась улыбка.

Понял… Узнал. Как?! Сердце Мэла, учащённо колотящееся в груди, замерло и рухнуло куда-то в пятки.

Но прежде, чем удалось что-то сказать, Людвиг вновь обратился к народу:

— Пусть благодать господня снизойдёт на всех и каждого, да пребудет с нами милость его! Я же в сей светлый день дарую помилование всем узникам, заключённым в тюрьмах не за убийство! И из королевской казны оплачу всё выпитое за здоровье о-короля в трактирах до полуночи!

— Слава королю! Слава нашим королям! — откликнулась возликовавшая толпа дружным рёвом, наверняка больше обрадованная дармовой выпивке, чем освобождению преступников.

Вот сейчас они бы порвали на куски любого, кто вякнул против короля — любовь черни завоевать оказалось нетрудно. И наверняка не так уж дорого.

— Ох и прибавится же работы у полиции возвращать всех воров и мошенников обратно, — тихо промолвил Людвиг. — Ваше преосвященство, — он полуобернулся к кардиналу, не выпуская Мэла из кольца рук. — Вам не кажется, что момент удачен для проповеди? Мы с его о-величеством Мэлвином собираемся отбыть во дворец.

— Разумеется, сын мой, — кардинал Монтгомери откашлялся, поднялся со своего места и приблизился к балюстраде. — Не забудьте же и вы в свой час о моей просьбе…

«Кто о чём, а пастух об овцах», — промелькнула у Мэла мысль, но он тут же забыл и о кардинале, и о жадной до зрелищ черни, и о помилованных. Грядущее объяснение с мужем — а его не миновать, раз тот узнал «ангела» — заботило сильнее. Что сказать, как оправдаться? Или лучше отпираться до последнего?

Небольшая отсрочка, неожиданно, но удачно полученная на время тщательного врачебного осмотра королевской четы Джемисоном, окончилась с захлопнувшейся дверью за привычно бубнящим себе под нос латинские фразы лекарем. Оставшись наедине с Людвигом, Мэл замер, судорожно вцепившись в подлокотники кресла. Внутри всё дрожало, словно натянутая тетива, и было непонятно, что делать и как себя вести…

— Не ожидал, что мне в мужья достанется чудотворец, слышащий глас божий в своём сердце, — без тени иронии начал Людвиг, и у Мэла затеплилась надежда, что прозвучавшие на балконе слова про ангела лишь совпадение, не более чем красивый оборот речи. — Хотя стоило догадаться ещё по портрету — омега с небесным взором просто не может быть заурядным человеком.

Если бы так сказал Рабби, Мэл не сомневался бы в скрытой насмешке, но Людвига он почти не знал, вдруг говорит серьёзно? Ведь ещё в день свадьбы интересовался именем художника и хвалил портрет. Или?..

— Ты знал уже тогда? — вырвалось прежде, чем Мэл успел прикусить язык.

— Ты слишком притягательно пахнешь, чтобы я обманулся дважды, — ответил Людвиг. Не сердито, как следовало бы ожидать, а с улыбкой. — Один раз я спутал тебя с твоим слугой, но больше никогда не повторю этой ошибки.

— Ничем я не пахну, — возразил Мэл и, невольно склонив голову к плечу, принюхался, но ничего, кроме аромата духов не уловил. — После того случая, я не забывал про мазь… Ой!

Вот он себя и выдал с потрохами. По позвоночнику пробрало волной холода.

— Для других, может, и нет, но я чувствую. — Людвиг, вовсе не выглядящий рассерженным, подошёл вплотную, поднял Мэла из кресла и склонился к его лицу, глядя в глаза. — И я знаю способ, как убедиться.

Его губы накрыли рот Мэла. И все опасения перестали что-либо значить, растворились с отключающими разум движениями горячего и влажного языка. «Я принимаю тебя таким, какой есть, всё, что было раньше, неважно», — без слов, тёплым дыханием по коже, невесомым прикосновением пальцев к щеке. Когда Мэл вынырнул из умопомрачительного поцелуя, оказалось, что они непонятным образом переместились к кровати, хотя он готов был поклясться, что не сделал и шага. Молча Людвиг потянул за шнуровку кафтана на груди Мэла, и тот, отзеркалив движение, сделал то же с его завязками. В тишине, боясь нарушить словами возникшую между ними связь, они помогали друг другу раздеться. Ненужной шелухой опала на пол одежда. Казалось, руки Людвига обнажают не тело, а душу: Мэл ни разу в жизни не ощущал себя столь беззащитным и открытым. Либо довериться, либо бояться — не задумываясь, не сомневаясь, он выбрал первое. Позволил уложить себя на постель, послушно развёл ноги, прогибаясь навстречу.

Людвиг, нависая сверху на выпрямленных руках, осторожно толкался головкой члена в ставший необычайно чувствительным анус — слегка вдавливался, но не входил. Жаркое тело пьянило запахом влажной кожи. Мэл не выдержал мучительного промедления, стиснул зубы и, обхватив ногами мужа, сам двинул бёдрами. Насадился сразу до упора, сдавленно охнув от боли. Ноги ослабли, и Людвиг тут же перехватил под коленями, устраивая немного иначе, неприятные ощущения уменьшились. Коротко поцеловал в край открытого рта тяжело дышавшего Мэла и наконец начал двигаться, не отводя глаз. В них лёд терпения стремительно плавился под огнём желания и вскоре исчез без остатка. Но вместо страха Мэл испытал восторг: этому пламени хотелось отдаться полностью и сгореть в нём, чтобы возродиться как птица Феникс. Расправить крылья и взмыть в серое небо глаз, раскрасить дождём искр. Озарением пришло понимание — всё не случайно, этот альфа предназначен только для него. Они теперь не каждый сам по себе, они вместе.