В Триднесте последняя казнь, требующая присутствия королевской семьи, состоялась, когда Мэлу не исполнилось и двух лет, не оставив никаких воспоминаний. Но по рассказам братьев он представлял себе мрачную и торжественную церемонию возмездия.

Сперва ожидание оправдывалось: покрытый чёрной тканью эшафот и выставленные полукругом за ним пять столбов с уложенными у основания вязанками хвороста внушали благоговейный трепет. Но стоило взглянуть на заполонившую площадь пёструю толпу, создавалось ощущение, что попал на ярмарку. Наблюдая с высоты балкона губернаторского дома за горожанами, Мэл видел празднично наряженных омег — многие из них уже сменили капоры на новомодный арселе, слышал обрывки разговоров, плач грудничков, смех ребятни постарше и пронзительные возгласы торговцев, предлагающих варёную кукурузу и пирожки «с пылу с жару». Люди пришли семьями, взяв детей — не из долга, по желанию. Казнь преступников воспринималась ими не суровым публичным наказанием за грехи, а всего лишь поводом для развлечения.

«Везут, везут!» — послышались выкрики, и человеческое море внизу заволновалось. За спиной у Мэла раздались приглушенные аханья и еле слышные перешептывания: в отличие от простолюдинов, благородные умели сдерживать свои эмоции. Солдаты, выстроившиеся двумя рядами вдоль проезда к эшафоту, выпрямились и замерли. В дальнем проёме улицы между домами показалась первая из двух повозок. На ней в одиночестве сидел граф Дебри. Из-под светлой длинной рубахи белели неловко поджатые босые ноги, распущенные волосы рассыпались по плечам. «Оказаться на людях простоволосым — позор для омеги», — вспомнил Мэл слова барона Мюррея, сказанные, казалось, давным-давно, хотя с тех пор не прошло и двух лун. В толпе заулюлюкали и засвистели. Кто-то бросил камень, он ударился о борт, отскочив внутрь повозки. Дебри дёрнулся, испуганно принялся озираться.

Мэл думал, что испытает удовлетворение, наблюдая унижение, а после и смерть заносчивого графа, но его жалкий вид не принёс ни малейшего удовольствия. И едущие всем гуртом на второй повозке циркачи, беспомощно прижимающиеся друг к другу, не вызывали ничего кроме сострадания.

— Смерть колдунам! — кричали им со всех сторон. — Смерть!

Разве эти несчастные, признавшиеся под пытками в колдовстве, виновные лишь в том, что стали орудием в чужих руках, заслужили сожжения заживо? Не их нужно казнить! Но замыслившие преступление заказчики мертвы, а главный исполнитель Нокс сбежал. Безмозглые брингундские охранники ничего даже не заметили, спохватились только, когда пришло время покаяния накануне казни и вместо заключённого в камере священник обнаружил убитого и раздетого до исподнего тюремщика, а беглеца и след простыл.

Мэл скосил глаза на профиль сидящего слева Рабби. Голова повёрнута в сторону процессии, но взгляд направлен поверх крыш в небо. На скуле нервно дёргается выступивший желвак, бровь изломлена. «Тоже понимает, что не того, кого надо, везут. И наверняка прикидывает, как разыскать Нокса. Где бы тот ни прятался, Рабби его найдёт, не позволит остаться безнаказанным», — кивнув своим мыслям, Мэл испытал прилив нежности к брату, в очередной раз порадовавшись решению отца, отпустившего Рабби с ним. Какие бы удары судьба ни готовила, они не страшны, пока рядом есть родной человек, на которого можно положиться, кто не предаст и будет защищать всегда, до самой смерти.

Первая повозка поравнялась с балконом, и Дебри задрал голову с отчаянием и надеждой в глазах. Он что-то произнёс, но голос заглушил рёв толпы. «Пощадите», — понял Мэл последнее слово по движению губ. И опустил взгляд, сжав крепче пальцы на подлокотнике кресла — своего деревянного монстра, по иронии судьбы не пострадавшего в пожаре. Лекарю Джемисону, кто бдил денно и нощно, не позволяя Мэлу «перенапрягаться», то есть вообще ничего не позволяя, в том числе и физического подтверждения заключённого брака, пришлось сдаться и отпустить «не вполне окрепшее о-величество» из дворца. Но вредный старикашка всё же настоял на использовании самоходного кресла. С этим условием Мэл согласился, тем более об «исцелении» знал пока лишь узкий круг. Объявление «благой вести» для всей Брингундии подождёт другого момента — скоро день святого Мэлвина, возможно тогда. Чернь получит ещё повод для гуляний. Им ведь всё равно: свадьба, коронация, казнь…

— Тебе его не жаль? — Мэл повернулся направо к Людвигу, сочтя лишним уточнять о ком именно вопрос.

— Мне жаль, что я не смог тебя защитить. Жаль, что я доверял не тому, кому следовало, — в голосе Людвига звенел металл, в серых глазах застыл холод. — Но что произошло, не изменить. Граф Дебри сам выбрал свою судьбу. Нет, его мне не жаль.

Возможно, не зря дядька Исибейл ругал за непозволительные для омеги вольнодумство и упрямство, но слова мужа Мэла не порадовали, а разозлили. Даже, если они были произнесены в расчете, что их услышат остальные, присутствующие на балконе. Граф Дебри выбрал свою судьбу? Интересно, когда это? Когда родители выдали его замуж за альфу в два раза старше, не спрашивая согласия? Или когда Синклаир угрозами заставил лечь под Людвига? Мэл недобро прищурился: конечно, любому неприятно понимать, что любовник дарил ласки не по собственной воле, а по принуждению, оскорбительно, когда тебя используют и обманывают. И Дебри далеко не невинная овечка. Но говорить о его выборе?! Да у рваных панталон святого Рудрига и то больше выбора было! Вот он, закон мира альф: омегам не позволено принимать решений, их лишили права делать то, что хочется, но ответственность никто снимать не собирался. За ошибки и грехи альф расплачиваться приходится омегам. И в данном случае собственной жизнью!

Внутренне кипя, вслух Мэл ничего не сказал: не то место и время, чтобы дискутировать о несправедливости жизни.

Циркачей по одному растащили к столбам, привязали и оставили дожидаться своей очереди. Двое солдат волоча подмышки Дебри — у того не нашлось сил идти самому, — поднялись на эшафот, сгрузив графа кулем у плахи. Народ на площади затих, готовясь наблюдать первое действие — отрубание головы. После оглашения приговора королевского суда, полного громких фраз и не содержащего никакой конкретики — покушение на королей держалось в тайне, а ради чего заключался сговор с дьяволом, видимо, не имело значения, — преступнику полагалось последнее слово. Мэл, против воли, задумался: что бы сказал он? «Будьте вы все прокляты» или «Простите мои грехи, я не ведал, что творил»? — почему-то казалось, что первое.

Судья и священник помогли подняться на ноги Дебри. Но тот, сравнявшись цветом лица с белизной рубахи, не смог выдать ничего членораздельного, только хватал ртом воздух, словно рыба, выброшенная на берег. Прождав некоторое время впустую, его опустили на колени и уложили грудью на плаху. Судья отошёл, не мешая священнику выполнить последний долг перед приговорённым. Дебри цеплялся за подол рясы, беззвучно трясясь в рыданиях.

Не в силах смотреть на чужую слабость, Мэл смежил веки, пытаясь вызвать в себе ненависть вместо жалости: королю нужно быть твёрдым и беспощадным к врагам. Дебри мерзкая скользкая гадина. «Боже, пусть он умрёт быстро и без му…» — не закончив мысленную просьбу, Мэл поражённо выпрямился в кресле. Он ведь уже обещал богу решить судьбу Дебри! В часовне, когда внушал Людвигу перенести свадьбу. «Отправлю в помощь настоятелю нового послушника — надо же будет куда-то сплавить Дебри после свадьбы», — да-да, именно так он и подумал! Нельзя нарушать данное богу слово.

Мэл распахнул глаза. Палач, чьё лицо скрывал красный островерхий колпак с прорезями для глаз, заносил вверх топор, готовясь к удару.

— Стойте! Остановите казнь! — Мэл вскочил на ноги и высунулся по пояс за перила.

В установившейся на площади тишине голос прозвучал пронзительно громко. Взоры всех собравшихся обратились к балкону.

— О-король встал… Он поднялся… Чудо… — зашелестело над площадью.

— Я слышал голос господа! — выкрикнул Мэл, шалея от собственной безумной дерзости.

За настолько наглую ложь ему уже готовят котёл в аду, не иначе. Но: «Начал бой — не отступай!» — учил дядька Исибейл.