— Высочество облегчиться изволят! Сто-ой!

После такого позора Мэл предпочитал терпеть до вечера. Но тяжелее физических неудобств оказались моральные. Впервые в жизни он жестоко страдал от скуки, не зная чем себя занять целыми днями. Даже поговорить толком не с кем было: болтовня Якоба быстро приедалась, барон Мюррей и Рабби, отправленный отцом сопровождать брата к жениху, предпочитали скакать на своих жеребцах в авангарде процессии, а не плестись рядом с каретой, тем более, дорога не везде это позволяла. Мэл люто завидовал альфам — он бы тоже не отказался сесть в седло и весело мчаться, оставляя за собой клубы пыли. А на деле приходилось эту самую пыль глотать. Якобы любуясь красотами природы. Якобы — потому что обзору ужасно мешал дурацкий капор. Как только въехали на территорию Брингундии, барон поведал Мэлу, что по их традициям оказаться на людях простоволосым позор для омеги. И самый последний бедняк не выйдет из дома с непокрытой головой. А чем выше положение омеги — тем длиннее раструб у капора. Завершив речь, барон торжественно достал две шляпные коробки. Простолюдину Якобу достался вполне приемлемый вариант, а принцу, да ещё будущему о-королю полагались поля длиной в локоть. Теперь Мэл ощущал себя лошадью в огромных шорах.

Омеги в Брингундии вообще одевались своеобразно по меркам уроженцев Триднеста, если не сказать шокирующе.

— Развратники, бесстыдники! — заахал Якоб, как только по пути в столицу их карета въехала в небольшой городок. — Штаны-то, штаны — как вторая кожа, коленки облепили! Кафтан хоть и до пят, дык не прикрывает же ничего, в разрезах весь! — Якоб не переставая вертел головой, рассматривая жителей, выстроившихся вдоль главной улицы в надежде увидеть жениха короля. — А пояса как затянули, стан пальцами переломить можно! Чепцы, главное, нацепили, как благонравные, рожи за полями скрывают, а жопы-то… — мальчишка прикрыл ладонью рот. — Ох, простите, принц, лишнее сболтнул! — Мэл не стал ругать за вульгаризм: за прошедшие дни привык к его манере изъясняться. — Так что получается, мне эти богомерзкие одёжи мерить придётся? — обладающий ростом и телосложением принца, Якоб, в чьи обязанности помимо всего прочего входило служить и манекеном для королевских портных, старательно пытался изобразить недовольство. Но блестевшие восхищением глаза выдавали истинное отношение. — Ну для вас ежели. Сам-то я ни в жисть! Меня бы батяня так выпорол, так выпорол!

— Думаю, нам обоим придётся привыкать к новой моде, — без энтузиазма ответил Мэл, помахав ладонью в окно кареты, чем вызвал у горожан приветственные крики.

Ему тоже приглянулись откровенные наряды омег, подчёркивающие тонкую талию и выставляющие напоказ стройность и длину ног. Но какой в них толк, если придётся истуканом сидеть в ужасном кресле? «Полгодика-год» — легко папе говорить. Мэл уже еле терпел! Может, чудо исцеления произойдёт немного пораньше?

— Нет ли по пути какого-нибудь монастыря или обители? — поинтересовался Мэл у барона, как только они остановились на постоялом дворе. И узнав, что в двух дня пути расположен монастырь святого Грегора, безапелляционно сообщил: — Заедем в него. Я хочу помолиться в святом месте.

Но если на барона набожность жениха короля произвела приятное впечатление, то брата не обманула.

— Даже не думай! — заявил Рабби, придя вечером в комнату Мэла под предлогом узнать, достойно ли разместили его высочество.

— Ты о чём? — изобразил непонимание Мэл.

— Меня папа предупреждал, что у тебя семь пятниц на неделе, и что ты передумаешь больным прикидываться, как только пару дней сиднем просидишь. Но не вздумай сейчас на ноги подниматься!

— Почему это? — насупился Мэл.

— Потому это, — передразнил его Рабби и с размаха плюхнулся рядом на кровать, тут же взвыв: — Они что, на голые доски гостей укладывают?

— Провинция, беднота, что ты хочешь, — злорадно ухмыльнулся Мэл.

— Вот именно — беднота, — посуровел брат. — Ты заметил, как они здесь живут? Нет? Ну конечно, что тебе из кареты видать. Плохо они здесь живут. У нас самые ленивые да бестолковые и то лучше устраиваются. А тут не просто бедность — нищета кругом. А взгляды заметил? Как нас встречают, провожают как?

— Как? — неосознанно понизил голос Мэл и пододвинулся ближе.

— Плохо! — припечатал тот, обнимая брата одной рукой за плечи. — Кланяются, улыбаются, а только фальшь всё это. Злобу прячут. Недоволен народ. Ты знаешь, что барон ни медяка не заплатит за еду и постой? — Мэл помотал головой: что он мог знать, если его как куклу из кареты достали и перенесли в комнатушку. — Я его спрашиваю: почему? А он смеётся, говорит, мол, честь для них нас принимать. Хороша честь, коли нечего есть… У хозяев живот к спине прилип, это у трактирщиков-то!

— Это их королевство, их порядки, — дёрнул подбородком Мэл. — Нам-то что?

— Твоё королевство, братец! Теперь — твоё! — Рабби щёлкнул Мэла по носу. — Обратно к папке не убежишь, не надейся.

Мэл засопел:

— Сам знаю, не думай, что я ребёнок!

— А если не ребёнок, тогда дурачок, — рассмеялся Рабби. — Вы не только внешне с Якобом похожи, но и по соображению. Но его-то не учили ничему, а ты? Зря дядька Исибейл тебя читать заставлял? Зря отец про дела государственные рассказывал? Зря папа по лечебницам к старикам одиноким водил, объяснял, в чем именно королевский долг перед людьми?

— Помогать и направлять. Ибо король над подданными, елико отец над детьми, — заученно ответил Мэл и выдал ещё одну присказку наставника: — Тогда королевство славно, когда люд живёт справно.

— Верно, братишка. А здесь они справно не живут, уж поверь, это сразу видно. Так что перед тобой, как перед будущим соправителем, встанет сложная задача.

— Я не просился, — заявил Мэл. — Наоборот, избежать хотел.

— Бездельничать ты хотел и развлекаться! — Рабби неожиданно с силой дёрнул Мэла за ухо.

— Ай!

— Так вот, не вздумай! — вернулся Рабби к началу разговора. — Не зря из всех претендентов выбрали именно тебя. И пока мы не узнаем, в чем же истинная причина, почему Людвиг возжелал видеть рядом с собой на троне калеку, нельзя тебе горным козлом скакать.

— Сам ты козел горный! — огрызнулся Мэл, быстро вывернулся из-под руки брата и навалился на него сверху, тормоша и пихая в плечи и в живот короткими мелкими ударами. Рабби хохотал и отбивался. — Ты останешься со мной и после свадьбы? — спросил Мэл, когда они оба выдохлись от борьбы. — Я на это и надеяться не мог.

— Останусь, — пообещал Рабби. — Меня отец отпустил. Совсем. Мне теперь в Триднест возврата тоже нет.

— Не может быть, — округлил глаза Мэл. — Ты ведь альфа! Наследник, пусть и третий по старшинству, но всё-таки.

— Всё изменилось, когда Людвиг выбрал твой портрет, — ответил брат, посерьёзнев.

Отчего-то Мэл затаил дыхание, внезапно чувствуя холод между лопаток, будто кожи коснулись чьи-то ледяные пальцы.

— Тебя разве не удивило, что родители решили обмануть могущественного соседа, рискуя вызвать его гнев и навлечь на Триднест войну? Ты считал, они это сделали, только потворствуя твоему капризу? — настало время Рабби удивляться. — Серьёзно?

Мэл отвёл взгляд, устыдившись своей наивной и глупой вере, что родители выполнят всё, о чём он их попросит, просто потому, что любят сильнее остальных братьев.

— Существует одно пророчество… — Рабби уселся поудобнее, сложил руки на животе, поднял лицо к потолку и начал декламировать: — «Семь листов на мощном древе: первый в семя, второй в землю, третий в крону, три из них сорвут соседи, а последний, самый юный, самый слабый, неподвластен никому. Кто его коснётся силой, оборвать пытаясь с ветки, пожалеет, что родился, навлечёт несчастья роду, скалы сами рухнут в море, будет буря…»

— Это же считалка! Наша считалка в играх! «…и волной накроет землю, не оставит ничего»! — завершил Мэл стишок. — Ты что, не помнишь? Мы срывали листья с дуба и ими считали, кто будет водить. Кому доставался последний, тот и вóда, — он подпрыгнул на кровати и, вскочив на ноги, принялся мерить шагами маленькую комнату.