Когда я затянула первую строчку, я ощутила, как по толпе пронеслась волна удивления. Я действительно могла петь. Чисто. Сильно. Идеально. Во втором куплете я взяла высокую ноту. «О Божественная ночь!» Я ощущала себя, словно штекер, впервые повстречавшийся с розеткой. Энергия вздымалась во мне, связывая меня с каждым человеком на каждой скамье в этой церкви. Я обладала над ними властью, паря среди нот под деревянным куполом часовни. Теперь люди хотели смотреть на меня, потому что они хотели меня слушать. Мое тело растворилось в звуках.

Волшебное и полностью захватывающее чувство. Тем вечером я поняла, чем буду заниматься, когда вырасту. Петь. Ни у кого из прихожан не было в этом сомнений.

Особенно у меня.

А потом музыка оказалась в ловушке моих килограммов, и я прекратила петь. Теперь я едва ли могу вспомнить, каково это – когда люди хотят на тебя смотреть.

Замечаю Джексона в первом ряду среди других музыкантов. Немногие парни одновременно играют и в команде по футболу, и в оркестре. В этом часть его обаяния. Ботаник-спортсмен. Идеально. Я смотрю на то, как он смеется, болтая с двумя флейтистками, сидящими рядом с ним. Он такой расслабленный. Такой спокойный. Улыбка часто освещает его лицо, и флейтистки разражаются бесконечным хихиканьем. Одна из девушек, та, что в маленьких красных прямоугольных очках, приобнимает его, по-прежнему смеясь. Интересно, каково это – бессознательно прикасаться к другому человеку? Случайно. Вскользь. Часто.

– Ты никогда не узнаешь, – говорит мне Скинни. – Никогда, Эвер.

Кристен шагает на сцену и садится на свободный стул. Я втискиваюсь рядом с ней, стараясь не дышать глубоко. На это просто больно смотреть, но что поделать. Сосредоточиваюсь на лице Джексона и стараюсь чувствовать себя меньше на этом раскладном деревянном стуле. Скрещиваю руки на груди и крепче прижимаю их к своим бедрам. Чем меньше места я занимаю, тем лучше. Из зала на меня уставились сотни глаз. Так, выдохни, Эвер. Еще раз. Сосредоточься на мысли, что ты невидима. И меньше, чем есть на самом деле.

– Господи, она столько места занимает. Вот это бедра! Поверить не могу, что ее жир касается меня.

Кристен отшатывается от меня и жмется к другой половине своего стула, нервно накручивая на палец прядь волос. Я еще крепче скрещиваю руки на груди и зажимаю кожу между большим и указательным пальцами. Сильнее. Боль помогает мне сосредоточиться на чем-то, кроме всех этих уставившихся на меня людей.

В зале становится немного тише. Директор школы, мужчина средних лет со лбом, плавно переходящим в лысину, подходит к трибуне и пару раз постукивает по микрофону. После нескольких попыток заставить задние ряды учеников замолчать он приглашает на сцену президента одиннадцатых классов.

Это черноволосая девушка с огромными серебряными сережками-кольцами, которые раскачиваются взад и вперед, пока она уверенно шагает к микрофону. Ее зовут Трейси Болтон, и она никогда и словом со мной не обмолвилась. Скинни пару раз передавала, что Трейси думает обо мне, но на самом деле она не особо обо мне думает. Трейси кладет перед собой несколько страниц с заготовленной речью, и я вижу, как дрожат ее руки. Она долго и упорно репетировала, чтобы наконец предстать перед всей этой толпой. Когда Трейси начинает говорить, я, надо сказать, удивлена. В отличие от рук, ее голос не дрожит.

– Директор Браун, члены школьного совета, учителя, родители, друзья и одноклассники, для меня большая честь выступать сегодня перед вами. Вперед, «Хорнет»!

Я медленно вытягиваю ноги перед собой в надежде показаться выше. Стройнее. Не срабатывает. Кристен глубоко и громко вздыхает.

– Господи. Ну ты и корова. – Скинни заполняет мои мысли своим шепотом.

Я пропускаю несколько предложений из речи Трейси и смотрю на Джексона.

Вплоть до того, как нам исполнилось девять, мы ни разу не видели снега. Поэтому, когда метеорологи объявили о возможном снегопаде, нам показалось, что в этом году Рождество наступило раньше, чем обычно. Все вокруг пришло в возбуждение. Продуктовые магазины, тротуары, библиотеки и конечно же школа. Все хотели обсудить погоду и обещанный снегопад.

Когда же снег на самом деле выпал, я была ошеломлена. Утром я распахнула шторы на окне своей спальни и увидела, что все вокруг покрыто слоем чего-то белого. Я практически не спала накануне ночью, предвкушая, как воспользуюсь всеми открывшимися возможностями. Мама зашла ко мне в комнату и объявила о том, о чем я даже не мечтала: сегодня занятия в школе отменены. Я устроила снежный танец на своей постели. Все было просто идеально. И я думала, что этот день не сможет стать еще лучше. Я была неправа.

После десяти утра к нам в дверь постучал Джексон. Я нацепила на себя всю зимнюю одежду, какую смогла откопать дома. Джексона я встретила в резиновых сапогах и двух разных перчатках. На мне были два свитера, пальто, которое еле на них налезло, и три пары носков. Я двигалась, словно ожившая мумия. Под толстовкой с капюшоном у Джексона было еще несколько слоев одежды, от чего он смахивал на матрас. Его глаза светились возбуждением, он похлопал одетыми в красные перчатки ладонями и постучал ботинками, стряхивая с них снег, о мое крыльцо.

Солнце сверкнуло яркими лучами сквозь ветки голых деревьев, и снег вокруг заблестел всеми цветами радуги. Несколько запоздалых коричневых листьев, словно сдаваясь, слетели с деревьев на землю. Время от времени с самых верхних веток падали небольшие кучки снега, напоминая нам о том, что он уже начал потихоньку таять. Нам следовало воспользоваться всеми прелестями этого дня как можно скорее.

– Это ваша возможность изменить мир… Бла-блабла… – вещает Трейси с трибуны.

В тот день воздух можно было увидеть. Пар из наших ртов, от машин, из дымоходов домов. Маленькие белые облачка возбуждения. Наши щеки порозовели от холода, и мне пришлось несколько раз моргнуть, чтобы избавиться от сухости в глазах. Снежинка, словно застывшее мгновение, приземлилась на черные густые ресницы Джексона. Он моргнул, но она упрямо не хотела улетать. Я потянулась, чтобы смахнуть ее. Мое горло болело от холодного воздуха, но меня это не волновало.

Я помню, как снег хрустел под нашими ногами, пока мы шли по тротуару в сторону футбольного поля в местном парке. Следы, оставленные только двумя парами наших ног, приводили меня в восторг. До нас здесь не было никого. Даже кролика или белки. Перед нами был никем не тронутый белый участок настоящего веселья. Мы вышли на поле, радостно смеясь, и в то же мгновение упали в снег, поскользнувшись на замерзшей траве. Джексон зачерпнул белую пригоршню и высыпал мне ее на голову. Я взвизгнула и откатилась, тут же запустив в него снежок в отместку.

Так началось наше сражение. Я нырнула за одну из скамеек, чтобы увернуться от снежка, который, врезавшись в дерево прямо за моей головой, тут же рассыпался в прах. Я отметила свою победу коротким танцем и показала Джексону язык.

– Ну, сейчас получишь, – завопил он.

– Да ты даже в стену сарая не попадешь, – поддразнила я его.

Я побежала, а Джексон кинулся вслед за мной. Он поймал меня за талию у футбольных ворот, и мы покатились по полю. Задыхаясь, мы лежали на спинах, а холод потихоньку пробирался под одежду. Я открыла рот, глядя на небо, и высунула язык. Снежинка с поразительной меткостью приземлилась прямо на его кончик. Я взглянула на Джексона. Он пристально следил за моими действиями. Как-то непривычно. Внезапно он быстро повернулся, и все бесчисленные слои его одежды нависли надо мной. Его руки зарылись в снег по обе стороны от моего тела, не давая мне пошевелиться. Он смотрел мне прямо в глаза.

– И как она на вкус? – спросил он.

Я едва могла дышать, но теперь это не имело никакого отношения к холоду.

– Мокро, – ответила я.

Солнце, сияющее над головой Джексона, мерцало, словно ореол. Я сощурилась, чтобы лучше его видеть. Его лицо было так близко. Ярко-красные щеки, мокрые стрелочки ресниц. Мне захотелось убрать волосы с его глаз, но он прижимал мои руки к земле. А я не хотела, чтобы он двигался. Не хотела делать ничего, что заставит его сдвинуться.