– Стихотворение ей нужно к среде.

– Если заплатит, получит его хоть завтра.

Бриелла еженедельно получает внушительное пособие от своего родного отца в качестве алиментов. Огромная часть этих денег тратится на одежду и обувь, но последнее время мне из них перепадает все больший процент. Я работаю за загрузки на iTunes[16] и гарантирую как минимум «четверку». Я также пообещала не брать ответственность за ее успех на писательском поприще. Похоже, тут мы с ней сработались.

– А ты не можешь просто отвезти меня домой, прежде чем поедешь в Общественный центр? – спрашиваю я.

– Мы уже опаздываем. Да и немного общественных работ еще никому не вредило.

Я спрашиваю каждый раз. А он каждый раз отказывается. Вздыхаю, хотя на самом деле вовсе не имею ничего против. Пятилетки из «Клуба мальчиков и девочек Сэма Хьюстона», вероятно, единственные люди в мире, которые будут по мне скучать, если я перестану к ним приходить. Во всяком случае, мне нравится так думать.

Зайдя в Общественный центр, мы расходимся каждый по своим делам. Рэт направляется в офис, где он обычно делает что-то с какими-то базами данных на компьютере, я, если честно, не особо вникаю. А я иду к дальней двери, где сидят самые младшие из членов клуба. Скинни тут обычно отдыхает. Дело в том, что, когда ты общаешься с пятилетками, тебе не нужно, чтобы кто-то другой передавал их мысли. Они сообщают их тебе сами. Когда я впервые пришла в Центр с Рэтом, ко мне подошел маленький темноволосый мальчик и встал передо мной, пока я ждала друга в коридоре.

– Ты правда очень-очень толстая, – сказал мальчик.

– Я знаю, – ответила я.

Он уселся рядом со мной и сполз по спинке сиденья, так, что его ноги почти коснулись пола. Несколько минут он сидел молча, медленно болтая ногами взад и вперед.

– Меня зовут Марио. А тебя?

– Эвер.

– Как в «долго и счастливо»?[17]

– Ага.

Прижавшись к моему плечу, он пристально посмотрел мне в глаза:

– А ты знаешь какие-нибудь сказки?

– Знаю.

– Это хорошо. – Марио слез со стула, взял меня за руку и потянул к игровой комнате.

Вот так все и закрутилось. С тех пор я прихожу сюда и рассказываю детям сказки.

Теперь каждый раз, когда я захожу в игровую комнату, я ощущаю сильное волнение. Но вовсе не в плохом смысле.

В то же мгновение, как я вхожу, крошечные ручки тянутся ко мне, обнимают меня, дотрагиваются до меня. Я не отшатываюсь и не отстраняюсь.

– Наконец-то ты пришла. – Пятилетняя Валери Ромирес, маленькая королева драмы, закатывает глаза. – Ты знаешь, как долго мы тебя ждали?

– Очень долго, – торжественно сообщает мне Марио. Он всегда очень серьезен.

– Как дела в садике? – Я надеюсь, что смена темы позволит мне соскочить с крючка.

– Обучение отнимает много сил, – отвечает Марио.

Я смеюсь:

– Тебе еще многому предстоит научиться. Что тебе там больше всего нравится?

– Мне нравится буква «В».

– Больше, чем буква «А»? – спрашиваю я улыбаясь.

– «А» скучная. Мы ели апельсины.

– А что вы ели на букву «В»?

– Вафли. – Марио усмехается, и я усмехаюсь ему в ответ. – Мы в садике много поем. Мне это нравится.

– Мне это тоже там нравилось, – признаюсь я. Валери хватает за руку свою лучшую подругу Кейшу и размахивает ее рукой так, что короткие косички девочки, заплетенные яркими ленточками, взлетают над головой.

– Эвер, время сказок! – объявляет Валери.

Кейша яростно кивает и хихикает.

– «Золушка», «Золушка», – пищат они, словно мышки из диснеевской экранизации.

Я располагаюсь на неком подобии постамента из трех стульев, которые они уже выстроили для меня, и начинаю:

– Давным-давно жила-была девочка по имени Золушка…

– Нет! – кричат они недовольно. – Пой!

Я знаю слова наизусть. Как и тексты почти всех мюзиклов. Это тайна за семью печатями, которую каким-то образом смогла выведать у меня только группка избранных пятилеток. Я пела для них «Кошек»[18] на прошлой неделе и небольшой отрывок из «Злой»[19] на позапрошлой, но они все равно всегда возвращаются к своей любимой «Золушке».

Но я не пою. Пока рано. Если я чему и научилась, рассказывая детишкам сказки, так это тому, что слушателей нужно держать в напряжении.

Марио говорит, что согласен быть принцем, только если в следующий раз он будет Призраком[20]. Валери и Кейша соглашаются, и все трое с удовольствием танцуют по заваленному игрушками ковру.

– Расскажи еще раз про принца. – Кейша отходит от остальных и, взобравшись ко мне на колени, прижимается к моему телу, словно к огромному одеялу. Она все еще тяжело дышит из-за танцев, маленькая розовая футболка ритмично поднимается и опускается у нее на груди. Марио останавливается, чтобы отвесить поклон Валери. Кейша прижимается к моей груди и, засунув большой палец себе в рот, внимательно слушает.

– И они танцевали и танцевали, пока часы не пробили полночь, – говорю я, а Марио и Валери продолжают свой безумный танец среди разбросанных игрушек.

– И они были счастливы? – спрашивает Кейша.

– Они были счастливее, чем когда-либо в своей жизни, – говорю я. По какой-то причине от этих слов на глаза наворачиваются слезы. Сама не знаю почему. Это ведь не печальная история.

Танцующие пятилетки внезапно становятся хихикающей кучкой тел, лежащей на полу комнаты.

– А теперь пой, – велит мне Марио.

Но я не пою, потому что Валери внезапно подскакивает, переминаясь с ноги на ногу.

– Мне надо… туда! – заявляет она и скачет к ванной. С этим делом шутить нельзя. Бал Золушки приостановлен.

Я замечаю, что в дверях стоит Рэт, высокий и серьезный, и смотрит на меня. Он неуклюже переминается с ноги на ногу. Понятия не имею, сколько он уже там стоит.

– Мне пора, – говорю я детям.

– Неееееет, – визжат они, хватая меня за руки и умоляя остаться.

Валери возвращается в комнату и тоже присоединяется к мольбе.

– Всего одну песенку, – уговаривает она меня, топая крошечными туфельками по красному ковру для пущей убедительности.

– Простите, но за мной уже пришел друг, он отвезет меня домой.

– Ты имеешь в виду, кучер? – спрашивает Марио с улыбкой.

Я смотрю на Рэта и улыбаюсь, он улыбается мне в ответ.

– Он думает, что ты выглядишь нелепо.

Скинни вернулась. В последнее время она взялась за Рэта. И мне это совсем не нравится.

– Пойдем.

Я прохожу мимо него, улыбка исчезла с моего лица.

Когда я прихожу домой, моя сводная сестра Бриелла уже сидит за обеденным столом. Мясной рулет и картофельное пюре лежат нетронутыми на ее тарелке, пока она что-то быстро строчит в телефоне.

– Поешь, Бриелла, – кричит моя мачеха Шарлотта из кухни.

Моя мама, моя настоящая мама, была художницей. Она иллюстрировала детские книги. Сказки, книжки с картинками, истории про животных. Она была великолепна. Порой мне так сильно нравилась какая-нибудь из ее иллюстраций, что она отдавала ее мне. Я храню их в в моем шкафу. Мишки в одежде, дети, спешащие в школу, и мой самый любимый рисунок, тот, который я повесила на стену, – Красавица, танцующая с Чудовищем. Она нарисовала это, когда была беременна мной.

– Я же просила без подливки, – отвечает Бриелла, не отрывая глаз от телефона. На ней черная короткая плиссированная юбка и мягкий ярко-синий свитер, который красиво облегает все ее пятнадцатилетние изгибы. Мне даже не нужно смотреть под стол, я и так знаю, что на ней черные сапожки. Я бы, конечно, хотела иметь возможность надеть такие юбку и свитер, но эти сапожки с мехом, которые словно бросают весь мир к ее стройным ногам, заставляют меня позеленеть от зависти.