Движения Джиджи полны трепетной грации, словно она только что съела целый мешок леденцов, заставляющих ее парить.

– Театральный кружок приглашает всех на апрельский мюзикл, – говорит Джиджи удивительно громким для такого крошечного человечка голосом. А затем с поразительной нехваткой чувства неловкости заливается песней: О-о-о-о-о… Оклахома![3]

Джиджи танцует перед классом, словно повзрослевшая Яркая Радуга[4]. Ее голос громок и хорошо поставлен, даже без музыкального сопровождения Джиджи приятно слушать. Отличный голос, но я могу петь лучше. Это моя тайна, о которой никто в этом классе не знает.

– Но кто захочет смотреть на танцующего слона?

Класс взрывается бурными аплодисментами, когда Джиджи заканчивает свое выступление эффектным поклоном. Я бросаю взгляд на Джексона. Его белые зубы сияют в радостной улыбке, пока он восторженно хлопает. Раньше на этих зубах были брекеты. Я помню.

Мистер Блэр успокаивает класс, и я стараюсь сосредоточиться на алгебре. Скинни умолкла. Хорошо. Возможно, если я буду двигаться как можно меньше, это хотя бы на время остановит ее шепот.

Ченс Леманн – его густые черные волосы торчат во все стороны из-под бейсболки с эмблемой «Нью-Йорк Янкиз»[5], которую он опустил на глаза, – проскальзывает на стул рядом со мной. Он опоздал на десять минут. Для него это, можно сказать, еще рано пришел. Встретившись с ним взглядом, я качаю головой, но уголок моих губ непроизвольно приподнимается в полуулыбке. Вот так Ченс обычно влияет на людей. Уголки его губ опускаются, карие щенячьи глазки наигранно грустны, а затем он поднимает руку и приветственно машет мне. Его кожа темного медового оттенка. Но самое интересное – сверкающий фиолетовый лак на ногтях.

– Нравится? – Ченс протягивает ко мне руки ладонями вниз. – Называется «Клёвые желейки».

Я смотрю, не привлекли ли мы внимание мистера Блэра. Но учитель обсуждает домашнее задание с кем-то из учеников на первом ряду.

– И педикюр такой же? – шепчу через проход.

– Конечно! Я в полной гармонии со своей женской стороной.

Ченс усмехается мне, обмахивая лицо рукой с фиолетовыми ногтями. Возможно, это и верно, но он также «в полной гармонии» с бейсболом и может подать великолепный крученый мяч, который откроет ему дорогу в любой университет, где он будет учиться, красить ногти на ногах и делать все, что пожелает.

– Ты тоже попробуй, Эвер. Маникюр-педикюр – именно то, что тебе нужно.

– Грязь есть грязь, в какой цвет ее не крась, – шепчет Скинни мне в ухо.

Бросаю на Ченса хмурый взгляд и снова поворачиваюсь к учителю. Мистер Блэр вызывает несколько учеников к доске для решения задач. Я паникую. Только не меня. Только не меня. Начинаю задыхаться от одной мысли, что мне придется идти по проходу к доске, а со всех сторон будут сыпаться обидные комментарии.

– Эвер Дэвис, – отчетливо произносит мистер Блэр, чтобы привлечь мое внимание, – не желаешь решить семнадцатый пример?

Несмотря на формулировку, это вовсе не просьба. И вот я в ловушке. Внутри своего тела и снаружи. Встаю со стула, который цепляется за меня, не желая отпускать, и направляюсь по проходу к доске. Кристен Роджерс смотрит на Уитни, демонстративно закатывая глаза.

– Боже мой! Опять эта корова, – насмехается надо мной Скинни.

Мне пятнадцать, и я вешу сто тридцать семь килограммов.

– Эвер!

Я оглядываюсь в поисках голоса, зовущего меня по имени, но толпа спешащих из школы учеников – это самый настоящий хаос. Парни и девушки выбегают на улицу из каждого дверного проема, визжа, крича, смеясь. Подростки собираются кучками, не обращая внимания на начавшийся дождь. Небо все покрыто грозовыми облаками.

Выбравшись на улицу, прохожу мимо небольшой компании мальчишек. Один толкает другого в грудь и кричит:

– Придурок!

Другой вопит ему в ответ:

– Заткнись!

Толчки продолжаются. Остальные мальчишки лишь смеются. Обхожу их на почтительном расстоянии, дабы случайно не стать непреднамеренной жертвой.

К обочине подъезжают три сверху донизу покрытых грязью школьных автобуса. Немного отступаю, чтобы не попасть под вонючий черный выхлоп, рвущийся из трубы одного из них. В большинстве окон уже виднеются уставшие лица учеников. Ну, мне хотя бы больше не нужно ездить домой на автобусе. Уклонившись от парня с футляром от тромбона, я чуть было не расплющиваю девушку, собирающую рассыпанные по парковке бумаги прямо у меня под ногами. Наконец замечаю Рэта[6], отчаянно машущего мне рукой, в его видавшей виды «хонде-цивик» на другой стороне дороги. Пробираюсь сквозь толпу, изо всех сил стараясь никого не задеть, и жду на переходе, пока мимо проедет красный грузовичок, полный парней.

– Поздравляю с получением литературной награды десятиклассников[7], – говорит мне Кевин Как-То-Его-Там, высокий бледный подросток с проблемной кожей, который сидит в самом конце класса во время нашего общего урока английского языка.

– Гм… Спасибо. – Улыбаюсь ему, чувствуя себя немного виноватой за то, что никогда особо не обращала на него внимания и даже не могу вспомнить его фамилию. Из-за комплимента я чувствую себя неловко. – Мне вообще вся эта система кажется странной. Вручать награду в марте как-то преждевременно, не находишь? До конца учебного года я еще сто раз могу успеть напортачить.

– Да ладно. Тебе не придется ничего делать. Просто улыбайся и маши, когда твое имя назовут.

Я киваю, как будто вручение наград для меня – обычное дело.

– Смейся над собой. От этого твои собеседники чувствуют себя лучше, – говорит Скинни.

– Да без проблем. У меня огромный опыт еще со времен конкурсов красоты. – Я лучезарно улыбаюсь и машу толпе, словно настоящая королева красоты, от чего Кевин начинает смеяться. Довольно приятно, когда ты причина чьей-то улыбки. – Ты и сам неплохо пишешь, – продолжаю я. Ему это, кажется, польстило, и я ищу в своей памяти что-нибудь еще, что сможет сохранить улыбку на его лице. – Твое эссе о глобальном потеплении на прошлой неделе было одним из лучших. Сделать научные факты интересными всегда нелегко.

– Спасибо, – говорит Кевин. – Но твое сочинение все-таки было самым лучшим в классе. Вне конкуренции. Блестящая идея превратить научные факты в мюзикл. Кому не захочется подпеть «Гипотезе сновидений»? Я даже представить не могу, как ты это придумала.

– Спасибо, – говорю я, ощущая, как кровь приливает к моим щекам.

Полный парней красный грузовичок замедляется у обочины. Один из пассажиров наклоняется и кричит мне:

– Эй, жиртрес!

Они медленно проезжают мимо, остальные парни внутри грузовичка истерически смеются. Пытаюсь сделать вид, что ничего не слышала. Никому не приходит в голову ездить по парковке и кричать: «Ты читаешь как третьеклассник!» или «Твой отец – алкоголик!», но почему-то все вокруг объединяются, чтобы прокомментировать мой вес.

– Никого не волнует, что ты умная и добрая. Важно только то, что ты толстая. Остальное не имеет значения.

– Меня друг ждет, – говорю я Кевину. Мы оба делаем вид, что ничего не произошло.

– Ну, до завтра, – говорит он, но улыбка исчезла с его лица.

Я все-таки перехожу дорогу, преодолев поток машин, и открываю дверь автомобиля Рэта с пассажирской стороны.

– Опаздываешь, – говорит Рэт.

Втискиваюсь на переднее сиденье, не обращая внимания на ремень безопасности. Мы с Рэтом оба знаем, что он не застегнется на моем теле.

– Прости.

Рэт осторожно стартует, но тут же останавливается из-за проходящих мимо четырех выпускниц-чирлидерш. На них на всех зеленые мини-юбки и обтягивающие короткие майки – форма болельщиц школы «Хорнет». Плечи расправлены, волосы развеваются, каждое движение полно уверенности и красоты. Наблюдаю за тем, как их плоские обнаженные животы плывут по парковке под свист и улюлюканье парней. И который раз за сегодня задаюсь вопросом, каково это – пройтись по улице вот так? Всего один день… час… минуту.