В черном одеянии, в золотых и серебряных украшениях на черном коне медленно двигался к царскому дворцу Аман. И повсюду перед ним простирались ниц персы и мидяне.

Сидел Мордехай Бен Яир у царского дворца и делал свои записи. Как вдруг вокруг пали все оземь перед черным скакуном, шагом двигавшимся к царскому дворцу. Седок его, весь в черном, своим взглядом, будто пронзал копьем трепещущую лань, спины повергнутых перед ним во прах жителей Шушана.

И вот на груди черного всадника, где сердце, увидел Мордехай вышитое изображение идола…

Не мог йэудей склониться перед идолом.

Не пал ниц еврей перед этим идолопоклонником…

Надвигался черный конь с черным всадником, у которого на сердце было изображение идола, на одного, только на одного стоящего перед ним человека, среди великого множества павших…

Тяжело и медленно поднимается копыто… и падает…

Звенят серебряные цепи на тонких сухих черных ногах жеребца с налитыми кровью глазами…

Мертвая тишина вокруг.

Черный всадник и имя ему – Хгаман Агагид.

«Стоял же перед ним йэудей Мордехай, но не склонил головы, не пал ниц, не согнул спины и не отступил».

Хгаман повернул коня за шаг до еврея и, ударив своего коня, проскакал в царский дворец, минуя стоящего прямо.

Их надо истребить

Их надо истребить

Их надо истребить

Всех! Всех! Всех!

Кровь запеклась в уголках его губ. Ногти вонзил он себе в руки, сжав в судороге кулаки. Не мог он разжать их. И кровь брызнула с ладоней на его одежду. Но на черном запекшиеся капли крови плохо видны.

Черные глаза прожигали своим свирепым огнем, раздирая тела живых рваными ранами, и испугался своего слуги царь Асвир.

Но как стало уже обычным, сидели царь Асвир, возвысивший Хгамана сына Амдаты Агагита, со своим слугой Хгаманом и пили вместе они вино. И много выпили они.

Наступила ночь, когда Хгаман произнес: – Есть один народ… разбросанный и рассеянный между всеми народами…

Молчит царь, молчит… ждет, что я еще скажу… и как… Пусть.

Пусть ждет. Пусть… Ибо он давно ждет от меня этого. И ради этого я здесь…

И пили еще вино царь и Хгаман…

Много больше, чем обычно, выпили они.

А пищи на столе не было вообще.

И вот стали проливать они вино…

И Хгаман опустил чашу книзу и стал лить вино на пол…

– Они не исполняют, царь, твои законы.

Молчит теперь царь и слушает… Время слушать… Спешить некуда.

– Нет смысла, царь, их терпеть.

Куда спешить, куда… Зачем… Славный Хгаман, как близок он, как близок…

Пей же свое вино.

– Пусть же запишут, царь, истребить их.

Именно запишут. Этого уже не вырежешь. Никак. Слово царя изменить нельзя. Да-а?.. Надо будет подумать потом.

– … Я же отвешу десять тысяч талантов серебра в царскую казну…

Ахуромазда, сколько же он украл у меня…

Нет-нет, это я сам подарил моему доброму Хгаману…

Это он покупает у меня их жизнь…

Так он отдает мне мое серебро…

Но мы не назвали этот народ…

– Смотри, Хгаман, я снимаю с руки свое кольцо и даю тебе. Так же, как серебро отдано тебе…

– … Серебро отдано тебе… и тот народ, чтобы поступить с ним, как сочтешь нужным…

Лужи вина, темные до черноты, дырами в земле, смотрели в небо…

Мордехай сидел у царских ворот. Белое солнце стояло над ним.

Значит, первое письмо. Это письмо… на нем стоит царская печать… Это то кольцо, которое царь снял и отдал Хгаману… Запечатано это письмо царской печатью. Той же печатью. Важно ли это?.. Все имеет значение. Даже и то, как я называю его: Асвир или Ахгашвэйрош… В этом же письме написано…

В этом письме написано об уничтожении всех евреев в один день.

Это письмо запечатано царской печатью, и это письмо еще никем не прочитано.

Есть второе письмо.

Это письмо открыто.

Это письмо уже везде получено и прочтено.

В этом письме сказано об истреблении народа.

Во втором письме: народ не назван.

Город Шушан в смятении.

Значит, горожане знают…

Нет, они в смятении…

Ведь второе письмо открытое, и они о нем знают тоже.

Быть в смятении и знать все – это очень разные вещи.

Я знаю обо всем.

Мордехай сидел под белым солнцем у царских ворот в городе Сузы.

Хгаман думает, я не знаю о первом письме. Его люди следят за мной… Вот писец в черной шапочке… А там, за углом видны черные сапоги водоноса… Что ж они хоть что-нибудь, но что-то черное носят… И вот, напротив, черная накидка… Так: шапочка, сапоги, накидка…

Пусть видят – я сижу у царских ворот.

Мордехай стоял в царском саду, любимом месте наложниц царя, и ждал Хгадассу…

У царских ворот сидел его двойник под белым солнцем.

Соглядатай, который был напротив, остался там… Он лежал с перерезанным горлом в пыли без черной накидки, которой накрывался теперь Мордехай в дивном саду…

Хгадасса растерялась, она ничего не понимала; ей хотелось ничего не понимать и она говорили, говорила…

– … Кто войдет к царю незванным – смерть!

Хгадасса говорила шепотом, но, казалось, она кричала. Весь сад слушал ее. Вот ворвутся стражи с топорами…

Только тот, на кого царь укажет золотым скипетром – будет жить. А если не укажет, не скипетром, не золотым…