— Меня пригласили в одно закрытое заведение, как Вы догадались, именно «омежий рынок». К сожалению, и именно поэтому я и произнёс «опоздал». Когда я осматривал только что доставленный и уже купленный «товар», я случайно увидел…
Якуши вдруг замолчал и сердце Наруто захлестнул страх. А вместе с ним пришло ощущение вины. Невольная вина за свою суровость, за то, что оттолкнул когда — то, за невольную чёрствость, за всё вместе, весь этот странный коктейль острыми иглами снова вонзился в итак истерзанную душу, и пришлось приложить невероятное усилие, чтобы отогнать нарастающую панику. Которая не поможет тому, кого он потерял. Ни на йоту. Поиграв желваками, альфа глухо спросил:
— Ты видел Саске? Там, в том заведении?
Кабуто подтверждающе кивнул. И — не без усилия — договорил:
— Это был он. И ему делали обряд мо (я). Теперь понимаете, почем̀у я так сказал?
Хотелось закричать. Но вместо этого голос Наруто прозвучал тихо. Хотелось всё крушить и ломать. Но вместо этого он остался стоять на месте, не шевелясь. Словно оцепенев. Только произнёс очевидное:
— Юг забрал его обратно. Саламандру. Саске. Моего Саске.
Мо (я), или мокусо — ямэ — закрыть глаза, закончить медитацию. В этом значении это значит, что тело омеги «открыто».
====== Глава 31. ======
«Если хочешь идти — иди, если хочешь забыть — забудь…
Только знай, что в конце пути ничего уже не вернуть»
Давно забытое. Кажется, это чувство называлось именно так. Выдохнув, Саске — именно Саске! С удивлением обнаружил, что не дышал. Пока вслушивался в голос незнакомца. Анализировал то, что услышал. Потому что … Облизнув пересохшие губы, омега, наконец, разобрался. Угрозы нет. А есть только … это. Забытое …
— Ты … — непонятно почему, волнуясь, Саске снова облизнул губы, вслушиваясь в тихое — тихое, едва слышное, дыхание собрата по несчастью. Всмотрелся в темноту, безошибочно разглядев очертания силуэта.
Память погружалась все глубже, абсолютно не считаясь с чувствами своего хозяина, равнодушно отчеркивая ужасы плена, годы унижений и дрессировки. Смрад горящей в пламени плоти … Все то, что он пытался забыть. Изо дня в день. Из месяца в месяц … пока дни не слились в один бесконечный поток, утягивая замерзшую душу в такое спасительное забвение. Когда от всего, чем ты когда — то был, остался только страх. Животный страх перед одним — единственным монстром. Тем, кто живьем сжег его родных. Оставив только пепел и жестокий, полный ненависти, голос. «Ты еще жив, отродье Учих»? Вздрогнув, Саске инстинктивно зажал уши, поднял голову. Снова всмотрелся в едва видимые очертания тонкого, эфемерного тела. В отличие от него, прикованного к склизкой стене цепями. Как давно? И главное. За что? За то, что … омега? А память, насмешливо подтверждая догадку, с не меньшим равнодушием двинулась дальше.
… Высокий альфа, в котором явно проступала порода, со всей силы стукнул ладонью по стене. Преграждая дорогу омеге. В которой тоже явно преобладала порода. Зло прошипел, так, чтобы никто не услышал, но чтобы каждое слово дошло до адресата:
— Не играй с огнём … Я знаю, что говорю. Несмотря на статус, в нашем чертовом Клане омеги имеют право голоса.
— Если ты осведомлен об этом, зачем напоминаешь очевидное?
Вместо ответа альфа, усмехаясь, опустил руку. Отошел на пару шагов в сторону, качая головой, смерил презрительно омегу с головы до ног. Снова заговорил, и голос не стал любезнее ни на йоту. Наоборот, с каждым словом набирал силу, впитывая злость, обуревавшую альфу, так, что в конце речи эмоции стали бить через край.
— Я знаю, что старейшины Клана впали в маразм. Если решили переступить через право первородства. А еще больше свихнулись, если допустили равноправие. Как можно строжить омег и, одновременно, допускать на голосование! Что может понимать потенциальное средство для вынашивания потомства! Вы! Способные только раздвигать ноги перед альфами!
— Если у тебя все, я пойду.
Рука альфы преградила дорогу шагнувшего, было, в обход, омеги. А злоба сравнялась по силе с ненавистью:
— Предупреждаю последний раз. Я всегда был к тебе лоялен. Всегда. Помнишь, я как — то давал тебе читать книгу о средневековых пытках? Пытка водой покажется тебе милостью, если ты не сделаешь так, как я хочу!
— Напомню тебе. Ту книгу я у тебя читать не просил. Ты просто хотел меня запугать. Как и сейчас.
Рука альфы дрогнула. С усилием он заставил голос стать просящим:
— Так сложились звезды … Твой голос решающий. Если ты откажешься … У меня будет шанс стать наследником Клана. Пожалуйста, подумай об этом. Иначе …
… Иначе я сделаю тебе очень больно …
… — Очень больно…
Саске прошептал эти слова, сделал пару неуверенных шагов.
… — Что чувствуют те, кого пытают водой? А те … кого сжигают заживо?
Цепи зазвенели. Слегка хриплый, чувственный голос, так похожий на голос Саске, задумчиво протянул:
— Забвение. Боль.
Что чувствуешь, когда сходишь с ума? А ошеломлённый, застигнутый врасплох, Саске на мгновение, краткое мгновение, почувствовал себя именно так. Как будто — снова рушится мир. Как будто — он снова потерял все. Безвозвратно. Не так, как это происходит с тобой в детстве, когда ты еще толком не можешь осознать масштаб трагедии. А так, когда ты уже достаточно взрослый, чтобы чётко осознавать границы. Приоритеты. И видеть последствия того, что ты потерял. Не только ту жизнь, которой у тебя не будет никогда. Но и себя самого. Он сделал над собой усилие, и не удивился, услышав, как дрожит собственный голос. С такими же бархатными нотками. Обманчиво — спокойный, присущий только им. Омегам Учиха. Недаром когда — то им говорили, что у них голоса похожи … У них … Сглотнув, Саске повторил вопрос, постаравшись говорить увереннее. Со второй попытки ему удалось справиться со своими, так не вовремя, взбунтовавшимися чувствами. Не время … Черт, не время!
— Кто ты? Как твоё имя?
А сердце трепетало и билось о ребра так, что ладони невольно сжали пропитавшуюся потом рубашку. Он ждал ответ и сам не понимал, что хочет услышать. Поэтому тихое:
— Я не помню.
… Воспринял как краткую передышку. Чтобы собраться с мыслями. Подумать. Утопив в ладонях лицо, Саске вдруг отчётливо понял, почему дрожит. И холод неведомого подвала, или где там его заперли, тут не при чем. Его трясет от ярости. Потому что … Он словно очнулся после всех лет, что жил, как Саламандра. Изо всех сил скрывая свои мысли, чувства, желания, мечты. Запретив вспоминать. Запретив ночами звать умерших. Запретив себя. Чтобы выжить. Элементарно и просто. Закон выживания. Один — единственный вопрос послужил камешком, прорвавшим плотину. Ярость сгинувшего Клана. Ярость Учиха. Ярость и боль. Не отнимая от лица ладони, хрипло спросил:
— А про пытку водой помнишь? Откуда?
Он уже приготовился услышать «не помню», как невидимый омега по — прежнему тихо пояснил:
— В воспитательных целях.
— Что?!
Это не могло быть совпадением … Скорее, насмешка. Насмешка судьбы, что свела их в сыром, пропахшем затхлостью и смертью месте. Нет. Нет. Неправда! Нет, а память опять насмешливо пришла на помощь. Неправда, а то, что маленький мальчик — движимый простым любопытством — увидел и услышал, развернулось в подробную картину. Ту самую. С палитрой забвения и боли. И привкусом лжи и предательства…
… — Это было описание жизни и смерти древних воинов.
Голос альфы так и лучился самодовольством.
— А мне показалось … Ты хотел меня запугать.
— В воспитательных целях.
— Со мной были невинные дети.
— Ах да! Еще выводок никчемных омег… Они …
… — Они … — прошептал Саске, и глаза расширились, устремляясь в сторону по — прежнему невидимых угловатых, эфемерных, очертаний. Разве возможно? Разве … игры судьбы могут быть такими?
В голове пронеслись противоречивые мысли. Одна другой невероятнее. Фантастичнее. Возможно ли? Или это … награда за все года, что он учился выживать? Он, Никки? Память, вдруг устроившая с ним свои непонятные игры, напомнила еще одно. Любимую поговорку отца. Отца сгинувшего Клана. Вернее, сгоревшего в пламени. Изо всех сил зажмурившись, чтобы удержать неожиданно выступившие слезы, Саске невольно произнес вслух:
