— М-да, легла сказочка на обстоятельства…

— А Питера, — говорю, — не трожь. Ему сейчас трудно приходится. Мало нашей Нигделандии, ещё и вашу защищай.

— Хороший у тебя Питер, Венди, как раз тебе под стать, — снова весело закашливается Доктор. — Кстати, забавно выходит… Ну, конечно, если у вас всё ещё тот самый Император.

— Он всегда «тот самый», — отзываюсь. Забавно? Что забавно? Объясняй уже.

И объясняет:

— Когда-то, в бункере каледов, я успел сунуть нос в документы по вашему проекту. У эмбрионов не было личных имён, но были кодовые слова-маркеры, которые лаборанты употребляли вместо них. Так вот, личное дело вашего будущего правителя было промаркировано, как «преблин».

«Скала»? Ему подходит. Потом я вдруг понимаю, к чему это сказано. Земное имя «Питер» переводится точно так же — камень, скала. И даже с одной буквы оба слова начинаются.

— Подтверждаю, забавное совпадение, — говорю, а заодно делаю вывод, что Доктор всё-таки в курсе насчёт бессмертия правителя. Ну вот, одной неясностью между нами меньше, как с моей, так и с его стороны. Если бы ещё это хоть на диаметр электрона успокоило…

— Значит, — серьёзнее добавляет рыжий, — тебя от Джеза Крюка трясёт? Но раньше тебе от него так плохо не было.

— Во-первых, я ничего о себе не знала, а во-вторых, я его в связи с этим недооценивала, — отвечаю. — Вероятно, до выяснения определённого количества информации во мне вообще стояли барьеры — например, смотреть на своего проектировщика по уставу. А сейчас, когда я всё узнала, они рухнули. Но… Я всегда его боялась. Презирала, да. И боялась. Мы все его боимся. Он столько плохого нам сделал, прямо как ты. Но между вами есть существенная разница — конечная цель. Ты хочешь нас уничтожить. Он хочет нас поработить. Первое достойно, второе… унизительно, — с треть рэла молчу, переводя дыхание. Что-то много я наболтала, и пальцы задрожали. Кажется, ещё и щека дёргается, кладу на неё ладонь, чтобы унять тик. — Доктор, ты должен немедленно улетать. Сейчас для тебя опаснее всего находиться именно здесь, рядом со мной. Я, безусловно, предусмотрела обходной манёвр, но боюсь, его может оказаться недостаточно.

Хищник пристально глядит на меня — полубезумную, взъерошенную, половиной гравиплатформы в громкой истерике — и говорит:

— Я не брошу тебя в такой ситуации, Тлайл.

Сейчас я его ударю.

— Ты с ума сошёл?! — почти кричу. — Думаешь, это мы тебя спасли?! Да он тебя просто отпустил! Он — истероид с зашкаливающим тщеславием, ему физически необходима твоя оценка его супергениального плана! А просто вытащить тебя из капсулы, отряхнуть и сказать, мол, гляди, как я крут, для него слишком скучно! Он твёрдо уверен, что мы заявимся к нему вдвоём, он изложит тебе свой план и картинно сотрёт тебя из времени на глазах у всей Империи и всего Галлифрея! Так не делай того, чего он ждёт! Обойди! Бей в спину, пока ещё есть возможность! И! Держись! От меня! Подальше!!!

Выкрикнув всё, что жжёт меня изнутри, закрываю глаза, а потом и лицо прячу в ладонях — стыдно. Не могу себя контролировать, не могу сдерживать эмоции, не могу говорить и действовать по уставу. Готова заорать на него без слов, просто выхлестнуть ему в лицо дикий, звериный крик, чтобы отпугнуть, чтобы отогнать. Почему он не подчиняется? Ну чего непонятного было в моём рассказе?! Доктор — умственно отсталый идиот?!

Понимаю, что застонала вслух, но удержаться даже в такой малости не могу. Отойди от меня, Хищник. Отойди. Беги. Просто беги, не оглядываясь — у тебя же это замечательно получается. Ну же!..

Знакомые руки уверенно берут меня за плечи и тянут вперёд. Тыльные стороны ладоней стукаются о костлявую ключицу, прикрывая нос от столкновения. Чувствую запах свежей ткани — стиральный порошок, ополаскиватель, растительные волокна, из которых соткана рубашка, немножко гардеробной пыли. И естественно, запах чужого живого организма, от которого никуда не деться. Но он уже настолько знаком, что брезгливость не включается — а может, на неё не осталось сил.

— Доктор?..

— Не обидишься, если я скажу, что обожаю видеть тебя человечной?

— Обида не имеет значения… — почему рукам мокро? Нет… Только не распускать нюни. Но слёзы сами льются, и я ничего не могу сделать ни с ними, ни с тем, что я — маленькая и слабая, и совершенно бессильна перед обстоятельствами. Сил нет даже на то, чтобы просто оттолкнуть Хищника и убежать в каюту.

— Тогда я этого не скажу, — в тихом голосе слышна улыбка.

— Уже сказал… — с трудом выдавливаю я, потому что горло словно стиснуто. Я так стараюсь не рыдать, что даже дышать не могу, но плечи всё равно судорожно вздрагивают — раз, другой.

Доктор прижимает меня к себе ещё крепче и принимается гладить по голове, как в прошлый раз, когда он вытащил меня из Вихря. Отвратительно, но меня прорывает на плач вслух. Всё, остатки морального сопротивления рухнули, и я растеклась в эмоциональную лужу, даже фильтр вырубило. Хоть другие далеки меня не видят, а то бы пристрелили, как настоящую Мерзость. Что ж, пусть Хищник пользуется ситуацией. Только я всё равно запомню, что он опять видел меня слабой и жалел.

— Тлайл, — ещё тише говорит он, дав мне с половину скарэла поскулить и позаливать соплями его чистую рубашку. — Я не верю, что ты сдалась или сломалась. Это совсем не в твоём духе. Ты сильнее любого далека, которого я когда-либо встречал. Уж не знаю, что с тобой сделали, но ты невероятно сильная и упорная, и была такой с самого нашего знакомства. Твой народ всегда ломается, попав в нестандартную ситуацию. А ты никогда не позволяла себя сломать, ты справлялась с любыми проблемами, причём с удовольствием и вкусом. В тебе одного упрямства столько, что на целую армию далеков хватит. Просто сейчас тебе нужна помощь, ведь не все проблемы решаются в одиночку, и ты сама это чувствуешь.

У меня хватает сил лишь шмыгнуть носом, втягивая особо длинную соплю.

— Может быть, — продолжает Доктор, — для далеков ты ходячая авария, сплошная нестандартность. Но для меня ты просто потрясающая, и я очень рад, что тебя встретил.

— Упрямого нацистского барана с поликарбидной логикой, ать-два от забора до обеда? — не удерживаюсь я от шпильки, несмотря на желание сдохнуть.

— Про забор и обед я тебе никогда не говорил, — с шутливой обидой возражает Хищник.

— Ты это говорил про каледов, — бурчу, чтобы в очередной раз позорно не всхлипнуть. Но не получается, плечи трясутся словно бы сами собой. И вообще, как так получилось, что я уже не на сиденье, а вообще на полу, уткнутая в своего лучшего врага чуть ли не по самый затылок? Он меня на пол не стаскивал, значит, я сама ему на шею пореветь повесилась и даже не заметила. Ужас какой… Опозорилась по самые лампочки. И справиться с плачем по-прежнему не могу. Что это? Что со мной происходит? Я же всегда худо-бедно себя контролировала.

Нет, однажды не контролировала — когда отпинала ИВСМ. Но тогда ко мне пришёл истинный гнев. А сейчас? Что со мной происходит сейчас?..

— Чудушко скарианское, злопамятное... — бормочет Доктор. — Протест ходячий. И ты думаешь, с тобой кто-нибудь может справиться против твоей воли?

— Ты не представляешь, — всхлипываю в ответ, — как легко отнять мою волю, если знать способ. Она же у далеков избирательная. Перед приказом мы бессильны, пойдём и сделаем, и никакая воля не в счёт. Или ты всерьёз считаешь, что приказ забыть тебя, переданный из Изолятора, прошёл вот просто так, за красивые глаза Освин? Да каждый последний тупица понял, что это взлом. Но это был приказ, переданный по патвебу, с маркировкой высшего командования, и далеки ему беспрекословно подчинились. Мы безвольны перед дисциплиной. И если меня встроили в альтернативную систему ещё до активации, я ей подчинюсь, как только получу соответствующий сигнал.

— Угу, безвольны перед дисциплиной, — улыбается Доктор. По голосу слышу, что улыбается. — Сколько у тебя дисциплинарных нарушений, дисциплинированная ты моя?

Слегка тыкаю его кулаком в рёбра. Мог бы и не напоминать, как я вообще дошла до жизни такой, чтобы в главного врага далеков сопли мотать.