***

Нежные лепестки ласкали пальцы, будто пытаясь утешить. Адрий сжал губы, проглотил горький комок. Лихорадило. Может, от боли, может, от жары, а может, и от всего сразу. Непозволительно погожий день! Возмутительно солнечный! Гетанию казалось, что такие события непременно должны сопровождаться дождем и скудной серостью неба – трауром не только людей, но и всего, что их окружает.

«Это я недосмотрел», - пульсировало в голове. Вместе с болью. Такой мерзостной болью! Благо она притупилась и дала в полной мере ощутить вину. Адрий почти упивался последней. Чувствовал, что заслужил ее. Ее и то, что шло следом. Душевные муки всяко превосходили телесные. Те он, конечно, тоже заслужил, но сломанной руки и плеча было недостаточно. За смерть сына, за его преждевременно оборвавшуюся жизнь Адрию следовало заплатить куда большим!

Ноги держали с трудом, однако Гетаний старший (и последний!) считал своим долгом отстоять всю церемонию до конца. Несмотря на слабость. Несмотря на боль и проклятущее солнце! Здоровой рукой он сжимал веточку мирта, усыпанную крупными белыми цветами – последний подарок сыну.

Жрец в траурно-черном одеянии продолжал речь. О Спасителе – о великом боге, о светлых чертогах, ждущих в конце пути, и о юной душе, что встала на этот путь так рано… Адрий не смел поднять глаз. Ему – господину от рождения – хотелось согнуть спину, опустить голову и плечи, точно слуге. Провинившемуся слуге. Снова в горле возник тугой горький комок. Накатывали слезы.

«Не справился!» - полоснуло бичом. Сдерживая рыдания, Адрий зажмурился.

Зря.

Перед глазами сразу возникла та сцена в лесу: бледный ошарашенный Дорос и изломанное тельце на его руках. Дорос… это он достал Кира из оврага, пока отупевший от боли Адрий корчился на земле. «Он… умер быстро», - кажется, это тогда сказал Дорос, но Адрий… ему было не до сына. Совсем не до сына! Он думал лишь о себе, страдал за себя и свои увечья, а когда опомнился…

Кира Адрий увидел только за пару часов до похорон. Тот будто спал. Ни спекшейся крови на золотых кудрях, ни страха на покрытом белилами лице, разве что шея изогнута так странно, так неестественно и ненормально!

Жрец запел. Адрию пришлось поднять взгляд. Молчаливые слуги взялись за носилки, на которых покоилось тело его сына. Понесли к сложенному погребальному костру. Вазилес плыл рядом. Провожал Кира в последний путь. И больше не сиял. Почти не сиял – легкий колдовской шлейф все же вился за ним. Когда Кира возложили на костер, Вазилес остановился.

Первым с дарами подошел… нет, не император Тит XII, а Гелос, просто Гелос. Свою корону, подражавшую рогам Вазилеса, он оставил. И совсем не притворялся, не скрывался за маской милостивого властелина. Стал человеком - искренним и опечаленным. Когда Гелос, хмурясь, отступил от незажженного костра, вперед двинулся Адрий. Настала его очередь.

Едва передвигая ноги, мужчина вышел из толпы. Краем глаза уцепил скорбную физиономию Дороса, скупую слезу, пущенную им украдкой. Заметил свою сестру Талию, укутанную в черные одежды. Талия… о, милая Талия! Она утешала Ианту. Обнимала ее за плечи.

«Я должен быть на ее месте… должен сам утешать жену», - мрачно подумал Адрий. Совесть ужалила его в грудь. Одарила порцией жгучего яда.

Остановившись подле костра, Адрий вложил в руку сына веточку мирта. Погладил ладонь. Холодную бледную щеку. Чудом подавил рвущийся наружу всхлип. Сдержаться помог строгий, но ободряющий взгляд Вазилеса. О да, душа Империи сочувствовала ему! И вместе с тем велела быть сильным.

Жрец все пел, а Адрий медлил, не желая покидать сына. Не мог распрощаться, отпустить… Попятиться его заставили приблизившиеся жена и сестра. Ианта… ее лицо! Адрий едва не отшатнулся, едва не кинулся прочь в бездумном желании не пересекаться с ней взглядом. Столько боли! Столько отчаяния! Обиды…

«Я больше никогда не подойду к ней, - вдруг понял Адрий, - никогда не посмею».

***

Вино горчило во рту. Казалось почти ядом. От того-то, наверное, Адрий и пил его, не разбавляя. Кувшин за кувшином… Слуги уже выказывали беспокойство. Только видом. Не словом. Для слов им не хватало дерзости. Единственным, кто попытался противостоять пьянству Адрия, был Дорос. Он явился в поместье Гетаниев два дня назад (и спустя почти пять с похорон Кира). Бледный, разбитый, осунувшийся… Пытался образумить Адрия, но Адрий прогнал друга.

«Не нужен он мне! Не нужна мне его забота!» - рычал в голове зверь, порожденный вином. Адрий охотно согласился с ним: Дорос не нужен, Ианта не нужна. Никто не нужен. Только Кир – живой и невредимый. Или вино. Еще! Еще горче!

«Как же ты жалок!» - иной голос зазвучал в уме. Чистый, ясный. Он чем-то напоминал Дороса и все же принадлежал Адрию – ему и только ему.

«Как те портовые пьянчуги, которых так презирал!» - новый болезненный укол. Вино встало в горле и тут же пошло обратно. Выронив из дрожащих пальцев чашу, Адрий согнулся пополам. Он едва не свалился с кресла. Яркое розовое пятно расцвело на сиршейском ковре - светлом, почти белом, теперь же попросту испорченном. Адрий покривился и вытер губы, затем внезапная ярость принудила его вскочить.

«Трус!» - точно когтем поддело изнутри.

Взревев, Адрий махнул здоровой рукой, снес со столика кувшин. Тот в отличие от чаши рухнул не на мягкий ковер, а на паркет. Осколки вперемешку с остатками вина разлетелись в стороны. Дернуло плечо. Заныла сломанная рука. Адрий тяжко рухнул обратно, закрыл ладонью лицо. Очередной приступ рыданий сдавил грудь.

«Выпивка ничего не исправит… никого не вернет! - мрачно заметил внутренний голос. - И убивает она непозволительно медленно».

Рыдания отступили столь же скоро, как и нахлынули. Адрий выпрямился в кресле. В раздумьях прикусил губу. По первой он пил лишь для того, чтобы забыться и заглушить боль в сломанных костях. Потом… потом пришло желание, навязчивая идея, мысль о единственно верном лекарстве. И вино – не оно.

Поиграв желваками, Адрий снова встал. Перешагнул через разбитый кувшин, миновал розовое пятно на ковре. Для того, кто пил весь день, Гетаний двигался твердо. Уверенно даже. В пару мгновений он добрался до письменного стола. Извлек перо, кусочек пергамента, повозился с чернильницей, силясь откупорить ее одной рукой, а справившись, повел неровную дрожащую строку:

Я – Адрий Криспос Гетаний, доверенный советник Его Величества императора Тита XII, прошу не винить никого в моей смерти. Это есть мой умысел и решение. Сие послание же и прощание, и завещание.

Ианта, дорогая супруга, прости меня, если твое доброе сердце сможет простить. Я не исполнил обещаний, данных тебе в день нашей свадьбы. Видит Спаситель, я пытался, но оказался недостаточно хорош! Знай, я любил (и люблю) тебя всем сердцем, всей душой. То, что было моим – теперь твое. Земли, корабли, поместье – они твои целиком и полностью.

Дорос, верный друг мой, я горд тем, что разделил столько горестей и радостей с тобой. Боюсь, мы расстались не на лучшей ноте, а потому, молю, прости мою резкость! Присмотри за Иантой и за Талией. Талия… Она не примет моего решения, обвинит в богохульстве и будет права. Своим поступком я и впрямь иду против Спасителя, отвергаю его святейший дар – жизнь. И пренебрегаю службой своему повелителю.

Дорос… О, Дорос, я понимаю, сколь многого прошу у тебя сейчас, но передай от моего имени Его Величеству, что своей смертью я не жажду уклониться от службы, я лишь не нахожу в себе сил продолжать – груз вины слишком тяжел!

Сожгите мое тело, как завещал Спаситель, но не хороните прах в крипте. Развейте его по ветру над Кировом мостом, прошу. На этом все. Я покидаю вас.

А. К. Гетаний.

Поставив точку, Адрий повел пергаментом над свечой, подсушил чернила, затем сложил лист и, щедро капнув воска, скрепил его личной печатью. Свои покои мужчина покинул в тот же час.

***

Рассветный холм. Адрий шагал по дороге, разрезавшей напополам скопления домов и домишек. Поутру светло-розовые, сейчас они казались холодно-голубыми, почти лунными. Маяк далеко впереди тоже будто выточен из лунного камня. Киров мост недалеко. С волнительным трепетом, почти предвкушением, Адрий ждал, когда тот вынырнет из-за темной завесы садов.