Литмир - Электронная Библиотека

Хотя он и использовал её шутливое прозвище, Диме она всегда втайне нравилась. Втайне, потому что открыто пойти наперекор мнению класса было чревато ярлыком изгоя, но переубедить себя он так и не смог. Тяготея к вещам ясным и очевидным, Митя всякую полемику с преподавателем осуждал, находя в ней мало пользы, в сравнении с негативным эффектом прививки чрезмерной свободы. В жизни куда как полезнее уметь отстаивать свою точку зрения, не вступая в открытый конфликт, особенно с тем, кто сильнее. Последовательно, но мягко продвигать собственные взгляды, завоёвывая очки доверия властьимущих, незаметно устанавливать нужный порядок вещей, вместо того чтобы бросаться на каждую встретившуюся амбразуру. Одноклассник Мишка был светлая голова, но разбазарил всё в бесчисленных попытках доказать кому-то право на собственное мнение. Ему почему-то казалось неестественным, чтобы это мнение совпадало с позицией большинства или содержимым учебника, а потому борьба не утихала ни на минуту, поглощая весьма ограниченные, как позже выяснилось, резервы молодого организма. К тому же, юное дарование полагало достойным сражаться лишь с тем, кто в школьной иерархии находится существенно выше старшеклассника с амбициями, и в результате на момент выпуска имел в заклятых врагах половину учителей, трёх завучей и директора лично. Что закономерно обеспечило ему посредственный аттестат, провал на вступительных экзаменах и вечный страх быть пойманным вездесущими посланцами военкомата. В тот период они с Митей даже сблизились, поскольку отставной эрудит превратился в неисправимого домоседа, боялся выйти даже в магазин, неделями просиживая за компьютерными играми, а никто другой из бывших одноклассников навещать столь откровенного неудачника не спешил. Миша превратился в одного из бесчисленных поклонников прошлого, возлагающих все надежды исключительно на будущее. То вспоминал былые победы и триумфы, которыми старался заполнить безрадостное настоящее, то делился масштабными планами кругосветного путешествия по достижении двадцати семи, и так порой бывал жалок, что хотелось убежать или спрятаться, лишь бы отгородиться от проникавшего, казалось, в самое сердце отчаяния.

Одно только воспоминание об этом нагоняло тоску. Приятную фантазию вновь заслонила грубая действительность. Следственный изолятор, в отличие от тюрьмы, не даёт чувства определённости: будущее туманно, но при том почти гарантировано печально, и это подвешенное состояние мучило Диму более всего. Получив срок, можно начать отсчитывать дни, часы и даже минуты, строить планы на то благодатное время, когда снова окажешься свободным, грезить о досрочном освобождении и мечтать, как станешь ценить каждое, буквально каждое мгновение, лишь только серые стены отступят. Навсегда, ибо всякий клянётся себе никогда снова не переступить порог узилища, стать тише воды и ниже травы, лишь бы только не вернуться сюда. Конечно, есть целая каста профессиональных сидельцев, для которых тюрьма и есть дом, единственно разумный мир с интуитивно понятными законами. Их принято громогласно презирать, а про себя бояться, забывая, что всякая доля – это, в большинстве случаев, всё же предмет осознанного выбора, и тюрьма для одних – тот же очаг душевного спокойствия и здравого смысла, что для других монастырь или далёкий тропический край вечного безделья.

Не без труда вернувшись к Игорю, Митя продолжил знакомство своего героя с миром поэзии. Дульсинея Оскаровна, хотя и боготворила великих сочинителей начала двадцатого века, не чуралась и новизны, а потому чтения на даче в Новопеределкино устраивались регулярно. Современные поэты её, по большей части, ужасали, особенно когда приходилось слышать какую-нибудь совсем уж неуместную, выуженную в Интернете рифму вроде «пииты-космополиты», но старость заставляла быть менее избирательной. В своё время подобных рифмоплётов не пустили бы дальше прихожей, теперь же кроме них желающих посетить живую легенду не находилось, и гостиная сотрясалась от басовитых раскатов. В моду вошли две манеры чтения: почти что крик, срывающийся на восторженный, будто предсмертный, вопль, и наоборот, монотонный, что твой речитатив, едва слышный бубнёж себе под нос. Оба варианта вызывали у покровительницы талантов крупные слёзы, что юные и не очень дарования с радостью принимали за дань восхищения мастерством лучших представителей нации. Которая стремительно вырождалась, и собранный под одной крышей ценнейший генофонд с радостью помог бы Родине обрести второе дыхание, но желающих прильнуть к источнику или хотя бы просто раздвинуть ноги отчего-то не находилось. Была парочка своих, тучных плохо одетых поэтесс, всерьёз полагавших себя наследницами и продолжательницами дела Ахматовой и Цветаевой, да так рьяно им подражавших, что практиковали даже однополую любовь, но повелителям слова хотелось видеть в глазах подруг восхищение, а где его найдёшь у коллеги по перу. Диму наняли для небольшого ремонта в одной из комнат – оштукатурить стены с потолком да поклеить обои, и несколько вечеров подряд он был свидетелем бесчисленных триумфов, аплодисментов и донельзя интеллектуальных разговоров.

– Представьте, господа, – они все называли друг друга исключительно так, – вчера в трамвае наблюдал умилительнейшую сцену. Некий пролетарий, употребив много более, чем мог вынести его исстрадавшийся вестибулярный аппарат, облевав предварительно пол, не удержавшись, сел в собственную лужу. – Глаза слушателей уже горели в предвкушении элегантной развязки. – Нисколько, тем не менее, не смутившись, обратился ко всем присутствовавшим с деликатнейшей просьбой посодействовать в возврате, так сказать, в первобытное состояние, иначе говоря – испросил, не найдётся ли желающих поднять в буквальном смысле оступившегося снова на ноги. Таковых, по причинам слишком очевидным, среди пассажиров не обнаружилось, и тогда пострадавший, в приступе самого праведного гнева, оскорблённый, так сказать, до глубины истосковавшейся по доброте души, прокричал на весь салон: «Проклинаю вас, свиньи, за нежелание помочь ближнему». Нет, вы оцените апломб, – стараясь перекричать смеющихся, продолжал рассказчик, – тут не просто обида, здесь налицо сознание случившейся несправедливости, чуть ли не боль за отечество, в котором не осталось более места для взаимопомощи и иных воистину человеческих чувств.

– Так что же, Антуан, – вмешался стоявший справа великан с массивным, обтянутым застиранной футболкой животом, – помогли ему сограждане? Или, может, вы сами проявили сознательность, не дали пасть ещё ниже русскому нашему работяге?

– Я, честно признаться, всё же предпочёл воздержаться, – под общий одобрительный смех ответил поэт Антуан Безродный, он же Антон Дудкин. – Классовое чутьё, знаете ли, взыграло, – новый взрыв хохота. – Ну не могу я иметь дело с рабочей костью, это наводит меня на размышления о нашем бесславном прошлом и столь же противоречивом будущем. Эти люди, боже, это же собрание всех наших пороков: хамство, безудержное пьянство, мздоимство. Но притом – какая претенциозность.

– Аккуратнее, мои дорогие, – безуспешно пытаясь добавить голосу кокетства, вмешалась одна из дам-сочинительниц, – за вон той дверью один из их представителей как раз сейчас что-то выделывает. Или отделывает – я в этом, по счастью, не сильна.

– Тем полезнее ему будет узнать кое-что. А будет нужно, – великан поднял кулак вверх, – объясним подоходчивее.

Поневоле опытный в уличных драках Митя запросто мог тогда уложить чересчур самоуверенного толстяка одним быстрым ударом в челюсть, на то была даже в своё время поговорка: «Большой шкаф громко падает», но жалко было терять хороший заказ, да и какой-либо злобы или хотя бы досады раздухарившиеся поэты в нём не вызывали – хай себе куражатся, у него своих дел навалом, не хватало ещё заниматься чьим-то образованием. Возможно, где-то в России и существовала более достойная публика, имевшая право называться интеллигенцией, но они не заказали ему стяжку пола или установку батарей, а потому тот единственный опыт лёг в основу представления о претендующей называться лучшей части общества. Зато теперь он мог поместить туда Игоря, чтобы поставить жирную точку в сумбурных попытках приобщиться духовности.

26
{"b":"677485","o":1}