– Может быть, ты и прав, – ответил Сергей задумчиво, – только как-то совсем грустно становится от такой вот действительности. Выходит, ни на что совершенно мы, как нация, уже не способны.

– Как нация – да, мы давно прошли фазу подъёма и перегорели в коммунистическом пожаре, но остались ещё и иные, не менее полезные свойства отечественного организма, на которых можно выстроить очень многое.

– А именно?

– Здесь тебе лучше в самом себе покопаться. Такие вещи на веру принимать нельзя, их нужно прочувствовать, иначе никогда не сможешь ими управлять. А тем более направлять, – добавил после небольшой паузы Михаил, – нам ещё долго ехать?

– Минут пятнадцать-двадцать, не больше, после того, как свернули с трассы. Хорошо, что снега ещё нет, здесь не всегда хорошо чистят, бывали случаи, что приходилось бросать машину у какого-нибудь магазина на полдороге и вызывать местное такси «УАЗик», так прямо и называется. И, кстати, чтобы местные из зависти или ещё почему хотя бы колёса спустили – ни разу. Знаешь, мне вот кажется, что наиболее развращающее действие на русского человека оказывает именно город, или там посёлок, то есть место, где отсутствует обычный труд на земле. Я здесь как-то застрял в снегу и остановил проезжавший рейсовый автобус, который меня вытащил. Даю ему за помощь пятьсот рублей, на что водитель мне отвечает, что у него нет сдачи: это, мол, стоит только стольник, то есть цена бутылки водки в деревенском магазине. Говорю ему, что мелочи нет, бери уж, спасибо, что вытащил, но он-таки упёрся и не взял. Я предложил разменять в магазине, но у того пассажиры и какой-никакой график, и без того задержался, так что спаситель мой только рукой и махнул.

– Так и укатил?

– Именно. Без всяких, что называется, обид. Не сомневаюсь, что и в другой бы раз так же вытащил, а ведь это сто с небольшим километров от Москвы, но там, где земля, наш человек становится чем-то особенным. Никогда всерьёз не думал, что эта воспетая крестьянская мудрость существует где-то, кроме как на страницах романов, но имел случай лично убедиться: однажды у Андрея зимой, ночью, в минус двадцать с гаком что-то случилось в водопроводом люке, и позвал он местного умельца на помощь. Разгрёб тот снег, надел рыбацкие сапоги и на глубине двух метров, где уже не промерзает, стоя по пояс в ледяной воде и погружая в неё же руки ниже локтей, так что голову приходилось выворачивать, чтобы уж совсем не нырнуть, полчаса где-то без перерыва там что-то латал. Друг мой уже попривык к деревенской суровой действительности, а потому держался вполне: ключи подавал, бегал, за чем попросят, и так далее, а у меня через десять минут от одного вида этого водолаза зубы начали стучать от холода. Стыдно даже стало, думаю, здоровый же, молодой ещё и решил потому достоять до конца, хотя толку от моегo присутствия решительно никакого. Всё в результате сделали, потому что русскому мужику, если приспичит, то и на законы физики начхать, а тут всего лишь лёгкий морозец. Не знаю, как они там рассчитывались, но только Андрей сказал ему напоследок полусерьёзно-полушутя, что благодаря таким, как он, мы, наверное, немцев во Второй мировой и победили. А этот деревенский Kулибин нам на это отвечает со спокойной такой рассудительностью, что лучше бы уж проиграли, глядишь, сейчас жили бы как люди. Ты подумай, речь не о том, верно это или нет, но ему за пятьдесят, образование девять классов, большую часть жизни хавал советскую пропаганду из ящика, где всех каналов было два: первый и второй, а хоть бы и сейчас их десятки, но со всех федеральных ему ура-патриоты без устали мозги промывают, и вот через всё это он вынес девственно нетронутым своё личное собственное мнение. Предположим, конечно, он это где-то мог и услышать, но ведь осмыслил же, переварил и впитал, несмотря на мощнейшее информационное противодействие. Вот где основательность, ум, не без хитрецы, конечно, но не злобной, а той, которой самая жизнь учит. Он в истории плавает, как мы с тобой в астрофизике – где-то когда-то слышали, но тем не менее здравое зерно в нём понимает, как минимум, очевидное: если мы всё так же живём в дерьме, а побеждённые фашисты нам составы для гордости отечественных скоростных дорог поставляют, значит, не всё так однозначно. И вот попробуй такого сбить с насиженной точки зрения, при том что любым городским Ваней, хоть бы и его ровесником, можно крутить, как ни заблагорассудится, даже если в активе у тебя убогая агитационная машина Едра, и тот под водочку, но схавает, а этот – никогда.

– Послушай, судя по твоим рассказам, мы едем в сказочное Эльдорадо философствующей жизненной мудрости, где каждый второй алкаш – кладезь заветного знания. Учти, мне будет трудно смириться, если всё это окажется лишь плодом твоего разбушевавшегося воображения.

В ответ Сергей вдруг задумался и лишь спустя полминуты с видимым трудом выдавил из себя:

– Не переживай, скучно не будет. Вот, кстати, и приехали.

Дабы не беспокоить, возможно, мирно почивавших соседей, он позвонил на мобильный и попросил хозяина открыть автоматические ворота.

Их встреча с Андреем была обставлена прямо-таки романтическими декорациями. Он жил в сотне с лишним километров от суетной Москвы, на краю деревни, практически отдельно, разделённый дорогой с единственным соседом, остальные же три стороны участка наблюдали исключительно горизонт. Не нужно было быть художником, чтобы назвать это место живописным: никогда не знавший борозды луг заканчивался лесом, уходящим далеко за горизонт. Они приехали поздней осенью, и бескрайние просторы мёртвой природы добавили картине почти вселенскую возвышенную грусть, истинно русскую тоску, которая разлагает твоё естество, но в то же время дарит этот ни с чем не сравнимый восторг страдания, когда в пьяном экстазе хочется, а часто в прямом смысле воется, на одиноко висящую на ночном небосклоне луну, такую безжалостную, холодную и совершенно безразличную. В такие минуты с пугающей очевидностью осознаёшь своё одиночество, понимаешь, насколько ты никому в этом мире не дорог и не нужен, и, сдохни ты хоть сейчас же, это и на малейшую долю мгновения не прекратит унылой рутины существования. Скованный изморозью горизонт даже не навязывает тебе свою власть – ты настолько ничтожен, что сам охотно поддашься любой силе в бессмысленной надежде то ли прогнать, то ли продлить своё тоскливое одиночество, которое в этой холодной пустыне предсказуемо стало твоим единственным другом, любовником и собеседником. Кажется, что даже смерть не избавит тебя от ужаса уныния, и сдавленная на шее петля лишь превратит это мгновение в вечность, изрядно посмеявшись над незадачливым самоубийцей.

Дом был под стать окружающей действительности – маленький, одноэтажный, с мансардой, похожий больше на огромный скворечник, неизвестно зачем поставленный посреди голой почти земли. Они заехали на ровный квадрат импровизированной парковки, на которой резким диссонансом с окружающим стоял новёхонький джип, состряпанный японскими старшими братьями по разуму, и белый пыжик.

Дом был хотя и маленький, но внутри очень тёплый и уютный, обладавший полным функционалом московской квартиры до посудомоечной машины включительно. Хозяин был под стать внутреннему убранству – очевидно контрастировал с тем, что ожидаешь увидеть. Спокойный, улыбчивый, располагающий к себе, и даже веяло от него какой-то придурковатой наивностью, так что он даже не понимал, насколько неожиданно увидеть здесь гладко выбритого, молодого, по виду почти юношу да ещё – почему-то эта деталь особенно покоробила Михаила – с явно ухоженными руками. Он, городской житель, вдруг показался себе неотёсанным валенком рядом с этим только что не напомаженным деревенским изгнанником. Слишком трудно ему было найтись в этом чересчур приветливом антураже, и он явно растерянно улыбался всё время, пока они раздевались, пожимали друг другу руки, обменивались извечным «как доехали-нормально» и прямо-таки пожаловали к столу, на котором, – «Господи, за что мне всё это», – Михаил увидел самовар, и его измученное контрастами сознание тут же придало встрече характер официального визита в домик предводителя гномов. Он уцепился за эту спасительную нить и решил смотреть на окружающее как на чаепитие с кроликом из «Алисы в Стране чудес», и нельзя сказать, чтобы выбор был совсем уж неудачным. Андрей был невозмутим как скала, болтая о чём-то с Сергеем, разливал им из самовара чай, который на поверку оказался зелёным, и вообще всем своим видом и поведением демонстрировал, что нормальность и сумасшествие есть понятия субъективные, а раз они с Сержем в большинстве и замечательно общаются, то ненормальный здесь именно Михаил, который хлопает глазами и никак не может уловить нить разговора.