– Постарайся по возможности обходиться без этой пошлости, революционер, – только и ответил Михаил, неприятно поражённый случившейся переменой в отношении партнера к тому, что должно было, как минимум, занимать большую часть его сознания, впрочем, здесь вступал в силу тот же фактор бездеятельности, а поскольку непосредственно в данный момент поделать с этим ничего было нельзя, следовало как можно быстрее выбросить из головы ненужное беспокойство и переключиться на что-нибудь исключительно положительное, – пока дожидался тебя, видел Дашу, с которой ты познакомил меня вчера вечером.
– Да, оказалось, мы с ней старые почти что приятели, но я её раньше избегал: не люблю девушек нашего круга, особенно если симпатичных – устаёшь от их непрекращающегося самолюбования. Тут схема та же: им лучше всего подходят смазливые мальчики из низов, мечтающие охмурить богатенькую дочку и, поставив в паспорт штамп, обеспечить себе безбедное праздное существование. Надо сказать, что срабатывает, конечно, чаще, чем у таких же баб, но, в общем, всё же крайне редко. Да и любимое чадо у папы всегда остаётся прежде всего избалованным ребёнком, он не спешит, как в случае с сыном, видеть в ней взрослого самодостаточного человека, скорее наоборот, как можно дольше играет в дочки-матери, так что и мужа её рассматривает, прежде всего, как очередное средство развлечения. Я знал случай, когда одна такая девочка, располнев после родов, сдуру пожаловалась папаше, что дражайший супруг к ней в постели охладел, так тот, благо носил хорошие погоны и разговаривать с подведомственным населением умел, завёз его силами вверенного подразделения в соответствующего вида подвал, где излишне фригидного мальчика слегка отделали и объяснили, что либо он вопреки страху потери зрения начнет жрать виагру и таким образом удовлетворительно выполнять минимум дважды в сутки супружеские обязанности, либо ему эти самые глаза вырежут на фиг, а тело в соседнем лесочке закопают: и тогда повздыхает юная вдова, похудеет в хорошей израильской клинике и найдёт себе нового мужа, посвежее и не такого избалованного. Про то, чтобы изменить – тут, понятно, речи вообще не идёт, могут запросто в самом прямом смысле оставить без мужского достоинства, такой вот добровольно-принудительный целибат.
– И неужели много находится желающих на таких условиях жениться?
– Более чем. Ты пойми, мужчина, всерьёз стремящийся занять место зависимого от чужой воли почти домашнего животного, сам по себе должен быть не семи пядей во лбу. Если мордашкой вышел, то чтобы составить чьё-то счастье, ему нужно приодеться слегка, хорошо подстричься и пролезть в хороший клуб: последнее и есть самое сложное. Время сейчас не то, богатые невесты книжек не читают и поражать их воображение не нужно, если и вовсе не вредно. Ты должен хорошо с ней смотреться и уметь развеселить, что нетрудно, если благодаря финансовой состоятельности набор инструментов весьма обширный. Те, что поумнее, выбирают девочек поплоше и не больно симпатичных, и вот здесь уже совсем не глупый расчёт: такая запросто влюбится в него без памяти, будет всю жизнь терпеть его блядство, но моралиста-отца к нему на пушечный выстрел не подпустит. Опять же при хороших деньгах да без забот такой мужик и в пятьдесят будет выглядеть как изнеженный мальчик, а к тому времени отец семейства если дуба и не даст, то волей-неволей озадачится судьбой детишек и появившихся внуков, так что и супругу чего-нибудь да перепадёт. На мой лично взгляд, не такой уж и глупый выбор: заткнуть за пояс жену и за её же счёт ни в чём себе не отказывать. А сделать Дон Жуана можно почти из любого: даже тебе – немного похудеть да обзавестись хорошими шмотками, и дело пойдёт, опять же и для карьеры было бы полезно, вот только пить нужно будет в таком случае бросить; существенно ограничить хотя бы.
– Тогда я воздержусь, – засмеялся Михаил, – потом – всегда приятнее ни от кого не зависеть и никому не быть обязанным. Пусть немного, но уж точно моё, а не папино, женино или дядино.
– А вот это, по-моему, фикция. Ты всегда будешь зависеть от работодателя, начальника, конъюнктуры на рынке и тысячи других факторов. Так не лучше ли, один раз поднатужившись, подмять под себя жаждущую любви девочку и больше не заботиться ни о каких проблемах?
– Ощущение, будто меня агитируют. Но здесь уже ты не прав: с определённого момента, имея в активе образование, опыт работы и MBA, сотрудник всегда пристроится в другое место.
– Если только ему меньше сорока лет.
– Да, пожалуй, не поспоришь. Для владельца папиного бизнеса ты неплохо осведомлён о непростой судьбе офисного планктона.
– Мне же, так или иначе, приходится им руководить. К тому же была у меня одно время идеалистическая мысль добиться всего самому.
– Так почему же не добился?
– Это же полумера. Всё равно я прекрасно сознавал, что, как единственный ребёнок, получу со временем отцовский бизнес, так не лучше ли вникать понемногу в это, чем просиживать штаны в офисе. Иначе после того как отец отошёл бы от дел, я по дурости и незнанию растерял бы больше, чем смог заработать самым что ни на есть самоотверженным трудом. Опять же фора мне дана была хорошая: с моим образованием и лондонским акцентом любой иностранец считал бы меня за своего, а это, как ты понимаешь, фактор поважнее служебного рвения. Как-то противоестественно, куда ни шло, если бы мне хотелось доказать кому-то или себе что-то, но так ведь нет же. А без этого банально лень, если уж совсем откровенно. А ты бы на моём месте как поступил?
– Я бы на твоём месте упал бы папе в ноги и, рыдая, сообщил родителю, что вижу себя исключительно художником, на фотографа твой вряд ли бы клюнул, и чувство прекрасного во мне затмевает все позывы к карьере и самоутверждению. Далее попросил бы прикупить себе хорошенькую виллу на каком-нибудь недорогом богатом круглый год развлечениями острове вроде Доминиканы и, получив хорошее содержание, дожил бы чистым Oбломовым до самой старости, чтобы умереть в постели с несколькими симпатичными мулатками, подбрасывая сердобольному родителю скупленные за копейки полотна местных творцов: ещё, глядишь, и коллекцию бы хорошую на старости лет собрал. И никогда, повторюсь, никогда не вернулся бы на нашу долбаную Родину, – почти уже со злостью закончил Михаил.
– Так что тебе мешало совершить всё это, но только с небольшим опозданием? С твоей карьерой и откатами к тридцати пяти, ну, может, чуть попозже обзавёлся бы парой московских хат на окраине, которые можно сдать, насобирал бы сумму не на виллу, конечно, но на свой домик в тихом месте – и вперёд: на местном климате быстро поправился бы и дожил, как пить дать, до ста лет в самом что ни на есть девичье-мулатском обществе. А стало бы скучно – завёл бы там свой маленький бизнес, вон хотя бы бордель.
– Теперь уже не получится, – грустно реагировал несостоявшийся сутенёр, – и дело не в том, чем мы сейчас уже занимаемся. Когда живёшь долго в такой стране, как наша, в какой-то момент проходишь точку невозврата, которая и есть основа нашего оголтелого патриотизма: тебе везде становится решительно скучно, потому что нигде в мире нельзя получить столько эмоций и воплотить столько фантазий без существенного риска для жизни. Тут ведь уникальная, по сути, модель: с одной стороны, живёшь в более-менее цивилизованном государстве с разваливающейся, но вполне исправно функционирующей инфраструктурой, а с другой, за своим личным забором ты являешься безраздельным властелином всего сущего, и закону нет до тебя совершенно никакого дела, потому что обществу плевать, что у тебя там происходит, до тех пор, покуда это его непосредственно не касается. Сие есть свобода особенная: ты своим холопам хозяин, будь то жена или дети, а если поумнее окажется соотечественник, то заманит к себе на участок пару безродных узбеков, организует маленький подпольный гешефт, производство какой-нибудь ликвидной дряни, вроде мебели ручной работы, и вообще красота. Много ли нужно, чтобы прокормить такой персонал, зато какое удовольствие пойти утром посмотреть, как там людишки твои копошатся. Твои, понимаешь, собственные. Это всего лишь один пример, как можно реализовать здесь любые, самые больные желания, тут рай для любого предприимчивого человека.
