«Как апостол Иаков очнется от сна…» Как апостол Иаков очнется от сна, Примет смерть чрез язык – восцелуются змеи Да полезут на свет золотой истемна, В скудных яствах уснут и в цветах Галилеи. Заползут на кресты и расселятся там, Где успенные первенцы звезды считают, Приникая очами к пустым высотам, Всё щелкунчики в красных огнях возлетают. Всё летают они, яко снег-воронье, Мишурою горят, разливаются Словом, Ан серебро усопшим вшивают в рванье — Днесь ужо поблистаем на пире столовом. Были странники мы, и тогда от небес Крестный путь нисходил к васильковым полянам, А теперь изумрудиной призрачный лес Шелестит, заступая дорогу Боянам. Ах, искошены смертью венечны луга, Наша кровь со зарей вплетена в ея косы. Не дождалися чады чистец-четверга, Тщетно задали нощи святые вопросы. Геть трапезничать присно, коль святки грядут, Голубые снега улеглись по сугробам, А и мы бы испили, но мертвых не ждут, Веселитесь одне, приближаясь ко гробам. И вольно мертвых чад мертвецам хоронить, Изодаривать их пурпурой лоскутовой, Только нас и неможно теперь опьянить Ни Господним вином, ни слезою Христовой. Весела эта жизнь, хороша напослед, Хоть и шли по крови мы за Божьей Звездою, Во снегу свой оставили гибельный след, Поперхнулись, Господь, мертвокровной водою. «Прошли мы с Иисусом скорбный шлях…» Прошли мы с Иисусом скорбный шлях И каждый крест к распятию принес, Нам очи пропекли на уголях И видел я, как мучался Христос. Сорвали с нас терновые венцы, Гвоздями прокололи очеса, Сквозь черные проколы – мертвецы Мы вместе созерцали небеса. Но Бог сказал: «Возлюбленный один Сынок мой, он зовется Иисус», И вспыхнул Иисусе – Божий Сын, И выжег огонем смертливый гнус. Высоко Он, Спаситель, возлетал И ликом изувеченным чернел, Соловушкой-разбойником свистал И коршуном подбитым коченел. Ужели никогда я не дойду До Господа, Ему не поднесу Тисненую колючками Звезду Во кровушку – убойную росу. «Но я ли отчаянный царь-иудей —…» Но я ли отчаянный царь-иудей — Ответь мне пред смертью, сладчайший Христосе. Молчит Иисус, возлюбивший людей, Все взор опускает при этом вопросе. Ах, кровью излился пастуший рожок И агнцы убойные стали страстями, Но поутру блещет красой бережок Забвенной той речки, сповитой костями. Великий Господе, пришли мы сюда, Где все твои чада пируют со знатью, Дарована каждому чара-звезда И роза к пустому прибита распятью. Начнем как рыдать – посбегутся в ручьи, Воспенятся кровью соленые слезы, Пребудут ничейными чада Твои, А чернь искусят белошерстные козы. Теперь уж не бойся, Христос, за меня, В трапезной мы с Иродом вместе сидели, Пили-не пьянели до Судного дня, Из смерти Твоими очами глядели. «Мы за смертью ходили в Аид…»
Мы за смертью ходили в Аид, Мы страшны и для смерти всеимной, Так встречали одних аонид, Смерть-любови не зряши взаимной. Ах, боятся нас музы давно, А рядимся в своих, яко фавны, Спили ангелы Божье вино, Муки нашии всуе подавны. Будут слезы кровавые лить Божевольные эти камены И блажиться, и чернь веселить — Нам и мертвым не сталось замены. «Кто, Господь, нас травил, продолжает гудеть…» Кто, Господь, нас травил, продолжает гудеть, Страшный тянется пир, и кому там окститься, Нашим ранам червным в бытии не сордеть, Так и станем теперь изгорати-златиться. Разнесли чадну кровь по вельможным столам И воспенили ей временные потиры, От Христовых плотвиц дали соль ангелам, Буде слезы текут и немотствуют лиры. А равно исполать гонам жалких небог, Мы и были, Господь, только смертью всепьяны, Как заступим на Твой багряничный мурог, Узришь сам с житием несовместные раны. Коммуникабельность Науки век, пожар, скакнувший вверх, Золою холодит алмазны долы, Валькирии летят сквозь мрамор вех, Лессируют письмо, клеймя глаголы. Посмертный открывается простор, На оси то горят уран и стронций, То на небе парит планетный хор, Где луч любой аттически горонций. Чего от века этого желать, Искать какую правду ныне стоит, Гонцам в геенне огненной пылать, Их жертв теперь иное беспокоит, Летят они в пылающей желти, Чернятся небокрылыми тенями, Клянут чудовищ, Господи прости, А те за смотровыми огонями С томительною жадностью следят, Юродивые слезы утирая, Вдруг брамники урочно доедят Нестынущие брашна и от рая Привнесенные с почтою благой В эгиде богохвального Гермеса Терпкие вина, яшмой дорогой Осветленные, глиной Херсонеса Держимые изящно, долиют И вспомнятся о них, и возалкают Убавить мук несносных, нет, пиют Браменники мои, не потакают Губительской армаде, всечестно Дают оценку яствиям воскресным, Оценивают сладкое вино И горькое, сладимое небесным Дурманящим сандалом, в миндалях Настоенные дивные нектары, Горят, горят оне о хрусталях, Фаянсовые грея будуары, Готовые уже для первых блюд, Закусок леденеющих и пряных, Альковницы, поспешные на блуд, Несут их чинно, в патинах румяных Сих ликов девиц нежных торжества Печать искрится, доброе веселье Легко для молодого естества, Несут они, взирая новоселье Адское и одесное, свои Закусочные милые гешефты, Нет разве тут медовой кутии, А татям и убийцам, хоть аншеф ты, Хоть маршал цезарийский, крысобой, Водитель ужасающих кентурий, Аваддо был в миру, а здесь тобой Сейчас и присно балованных фурий Одне интересуются чреды, Поэтому не кстати поминанье Земного бытия, все молоды Райские гости, сумрачное знанье Печалей их умножить не вольно, Сидят, гляди, с привратниками вместе И радуются тем, итак, вино Элизиума к ангельской сиесте Как раз успело вовремя, держать Еще два слова стоит о закуске, Одно скажу о ней, что ублажать Способны эти яства, в каждом луске Таящие изюмины и вкус Трапезы государской, чернослива Огнь мускусный, а то иной мускус, Мирским и незнакомый, иль отлива Севрюжьего оливки, виноград Сребристый, огнецветные маслины, Иль блюда, незнакомые подряд, Какие прежде славили эллины, Изысками и негой вкусовой (Напомню, это слово о цимесах) Гурмана, облеченного живой Помазанною властью и в Гермесах, Быть может, содержащего себе Мессию ли, питомца Аполлона, Чудесно поразить, но об алчбе, Виждимой ангелами с небосклона, Пора нам снова молвить, потому Следят с надеждой грешники жалкие За сьестой, провожая по уму, Встречая по одежке ли мирские Теней средоточенья, им Господь В раю и у адских ворот браменных Земную щедро дарует солодь, В сих пированьях бавой неизменных Участье принимают череды Соадские, отвязанные своры Насильников, губительной среды Лакеи, торжествующие воры, Когда-то обокравшие царей Пренищих, надругавшиеся праздно И лихо над величием, псарей Толпы жалкие, ныне безобразно Стенающие, много, много их, Невинных духовидцев попиравших, Бывает здесь, из помыслов благих Оставим этот перечень для павших Иль падших ангелов, одних еще Лишь демонов означим, те личины Имели див, алкали горячо Духовности, бессмертья и кончины Безвинных чурно близили, рядясь В невест богожеланных одеянья, А сами не свершали отродясь Хотя бы милосердного деянья. Их бросим безнадежно пресмыкать Черемы скользких теней, до четвергов Пиры оставим, вежды не смыкать Равно о блудном скопище извергов Нам ныне и восприсно, отложить Рассказ велит холодное раздумье, Нельзя мертвым надеяться и жить, Сейчас безумных тварей скудоумье, Стенающихся панночек инцест, Блядей кровосмешение дурное На миг хотя забудем, тех невест Страшит прикосновение земное, Молчать им должно с вишнями во ртах, Глотать еще сиреневые брашна, О наших чудодейственных листах Сребриться, буде адница бесстрашна. Блеск гасит этот свет и тот, в пустых Античных рифмах пестуется атом, И в нетях выступает разлитых Полынь золотогорьким суррогатом. У Ра корона – мертвая петля, Всебледный огнь увечного дозора Сжигает елисейские поля, Некрополи пред очесами, Кора. Воздушный Акрополь, за коим нет Ни грез, ни яви, чернь сию стращая, Зардит ль, царица мира, в червный цвет Сотленные эпохи обращая. |
