Конмаэл Форальберг читал письмо, не меняясь в лице. Так вот он, источник его спокойного достоинства перед ликом смерти – уверенность в будущем покое и счастье своей семьи? Не оказалось у Леопольда Линдебрана ни тайн, ни загадок – одна лишь любовь.

Дочитав, офицер невесело ухмыльнулся, поднялся из-за стола, подошёл к камину и, не колеблясь ни секунды, бросил в огонь сперва конверт, а за ним и само письмо. Древние божества в пламени приняли подношение, съедая буквы одну за одной. Это послание никогда не дойдёт до адресата, как и тот, кто его уничтожил, никогда не сможет познать достоинства того, кто его написал. Арсиноя Линдебран никогда не прочтёт последних слов мужа. Конмаэл сделал над собой усилие, и это перестало его волновать. Что-то ещё сгорело в пламени вместе с этим письмом, нечто очень важное, но молодой лейтенант этого не заметил.

Он выходит из облаков, спускается с туч вместе с дождём. Что-то большое перед ним, не различить. Размытые очертания становятся узнаваемы, он видит старое поместье, тёмное в густом вечере, тёмное от дождевой воды. Он не успевает удивиться – в окнах загорается жёлтый свет, лампы освещают вход. Неужели он только сейчас заметил их во мраке? Белые вспышки бьют по глазам, тут же успокаиваясь: это всего лишь свет фар. Один за другим автомобили подъезжают к парадному входу. Из них выныривают гости – фраки и шляпы, платья и бриллианты. Слуги раскрывают над ними чёрные зонты. Он не видит лиц и фигур – пока вереница гостей исчезает в доме, он смотрит на них со стороны и чувствует лёгкое волнение.

Вот он внутри. Он растерян от пестрящих вокруг людей, всё те же фраки и платья, кружат и кружат. Он не видит ни одного лица, но знает, кто они. Движение вдруг успокаивается. Он в просторном зале – высокие своды, деревянные панели, гобелены, мягкие ковры. Свежие цветы в вазах. На одной из стен висит герб, в конце зала широкая лестница. Изящество интерьера, обрамлённое в рамки достаточности. Люстры проливают свой звёздный свет, он стекает по стенам и распыляется, окутывая собою всё вокруг, каждое плечо и всякую пылинку. Всё мерцает. Он доволен. Ему так спокойно, как не было уже давно. Чувство безопасности, в которое можно закутаться, будто в одеяло.

– Рад видеть вас своим гостем, Конмаэл, – слышит он рядом глубокий бас. Высокий господин, прямой, строгий. Первое лицо, которое он увидел отчётливо: складки у носа, ясные, чистые глаза, жёсткие волосы с остатками былого цвета. Гай Блажевский, хозяин поместья.

– Для меня честь быть гостем в вашем доме, господин Блажевский.

Произнёс ли он это или только подумал? Он словно был в двух ролях сразу – говорит и приветливо пожимает руку собеседнику, но не чувствует ни руки, ни своего голоса. Он смотрит со стороны, как призрак, как побочный эффект задвоившегося бытия.

Но действо продолжается.

– Приятно слышать, весьма. Но отчего я не вижу вашего отца?

Он чувствует холод, некстати налетевший сквозняк.

– Альберт просил передать свои глубочайшие извинения. Обстоятельства вынуждают его присутствовать на одном из заводов в столице. Он сожалеет и выражает надежду побывать в вашем поместье в другой раз. А покуда, – он виновато разводит руками, – боюсь, вам придётся ограничиться лишь моим обществом.

Гай Блажевский смеётся. Внимательное лицо его нисколько не меняется, но Форальберг знает, что тот смеётся.

– Наслаждайтесь вечером, Конмаэл, и будьте покойны. Ваше общество вполне подойдёт.

Он отходит и теряется среди гостей. Их разговоры сливаются в однородный шум, он силится отделить один от другого, но будто захвачен механическим аттракционом на ярмарке, с которого не сойти. Он сжимает кулаки и поднимает взгляд к потолку, видит там ясное небо и верхушки весенних деревьев, подсвеченные солнцем. Его это не удивляет, наоборот, успокаивает. Он знает, что всё идёт так, как должно.

Он опускает голову. Безумный аттракцион окончен, поместье успокоилось вместе с ним. Гости стоят, разбившись на небольшие группки. Беседуют, потягивают коктейли в ожидании ужина, наслаждаются своей принадлежностью к достойному обществу. Они довольны и уверенны, и это делает довольным и уверенным его самого.

Он слышит за спиной грохот. Один из гостей толкнул подставку с вазой, и теперь она кружится на своём донышке и, сделав несколько оборотов, обретает равновесие. Гость с тревогой наблюдает за происходящим, но после ухмыляется. Букет застывает неподвижно – крупные алые маки, только что встревоженные, умело останавливают ход времени вокруг себя.

Неуклюжий гость присоединяется к небольшой группе, Конмаэл следует за ним и оказывается в гуще беседы.

Говорит взрослый мужчина с детским лицом и высоким голосом, он очень румян и взволнован:

– Ну, господа! Позвольте заметить, война – мера крайняя. Исключительная. Этап варварских решений завершён, мы же цивилизация, в конце концов! Искания лучших умов обоих королевств не могут отречься от того уровня развития, какого достиг человек! Посему сплошная глупость эти ваши толки, прошу прощения за прямоту. Война. Они и по сей день встречаются на приёмах, ровно так же, как и мы. Манеры! Господа, неужто вы можете представить, что нынче вечером двое из нас повздорят, разобьют друг другу носы, как деревенские пропойцы, а на будущий день один пригонит к стенам второго фермеров с вилами? Абсурд!

Оратор краснеет всё сильнее, то ли от коктейля, то ли от того, сколь устойчивой он находит свою позицию.

Со стороны раздаётся тихий скрипучий голос. Говорит пожилой господин, на груди его сверкают военные награды, но какие – Конмаэл не может разобрать. Эти знаки отличия очень тяжелы, он это точно знает. Оттого их владелец так сутулится, наклоняется почти до пола.

– Ужасы войны забываются. Более полувека прошло с последнего Передела, и страх больше не держит их манеры под руку. И в низах нагнетено – теперь всякая кухарка, глядя на мартовские похождения котов, видит в том политику. А это верный признак – правители вскоре позабудут о приличиях и превратятся в капризных и злобных детей. Вот увидите. Запасайтесь победными настроениями.

Форальберг чувствует скованность и напряжение. Что они знают, как легко судят о грядущем терроре! Скоро они все согнутся, как этот увешанный медалями старик. Согнутся от того, что потолок станет давить, а стены сжиматься, когда Девятый передел войдёт в зал.

– Вы глубоко заблуждаетесь, – продолжает розовощёкий, – манеры – их наследие. Власть – их наследие! Уж они-то знают, как с этим управиться, не бросая на алтарь войны своих подданных, успокоив всех начиная с самых низов. Вот увидите, через год-другой мы будем вновь торговать и ездить друг к другу в гости.

Он стоит неподвижно, охваченный злобой. Как хочется кричать! Рассказать взахлёб, как чудовищно они заблуждаются! Внутри него так громко, возражения мечутся по разуму, нужно, нужно обо всём рассказать! Но он не может пошевелиться, кажется, он застыл, как те маки в вазе. От подавленного крика у него крутит живот. Он отворачивается, с трудом дышит.

Его внимание привлекает молодая гостья, стоящая в дальнем конце зала, и он успокаивается, отвлёкшись. Он знает её, только не может вспомнить, откуда. Он видит её так близко, хотя она стоит далеко от него. У неё тёмные, аккуратно уложенные волосы, и ни одной пряди не позволено выбиться из причёски. Он знает её серые глаза с густыми ресницами, острые скулы, тонкие руки. Он убеждён, что её линия рта ему неприятна, как и вся она целиком. Ему не по нраву эта девушка, в том нет никаких сомнений.

– Конмаэл! – Гай Блажевский возникает рядом с ним, и вот уже темноволосая гостья стоит поблизости. Теперь, на расстоянии вытянутой руки, он плохо видит её, но знает все её черты.

– Позвольте представить вам Шивон Коттон, мою племянницу. Шивон, этот молодой господин – Конмаэл Форальберг, сын Альберта, промышленника и моего давнего друга.